- Вас как величать? - спросил у меня старичок.
- Михаил. Михаил Степанович.
- Очень приятно. Ну и что вы обо всем этом думаете?
- О чем, соб-сно? - переспросил я.
- О том, что сотворили со страной эти демократы, чтоб им пусто было!
Я при социализьме был врачом, ко мне даже первый секретарь обкома партии
возил детей лечиться, а сейчас в больнице развал, больные должны сами
лекарства приносить, ужа-а-ассс! Нет, новая власть не для меня. Не ска-
жу, что я обожал коммунистов, но тут полнейший беспредел. И я думал, ну
наворуются и надоест, так ведь нет, они старых "новых" сгоняют, новые
"новые" вваливаются и опять воровать, воровать и воровать, канальи!
Мы с Анной переглянулись, типа, "спорить бесполезно". Дед, не делая
паузы, продолжал:
- И главное, не видно конца и края, потому что ни революции, ни ма-
ло-мальской гражданской войны не будет! Это я вам как врач заявляю.
- Почему не будет? Будет..., - пробормотал я, решив затеять все-таки
спор, чтобы не уснуть прямо за столом от усталости.
- Налейте себе и за дамой поухаживайте, феминизьм у нас еще вроде до
таких широт не шагнул. Так вот, вы спросите, почему "как врач"? Отвечаю:
я установил полную зависимость между размером женской груди и гибелью
империй. Вы наверняка знаете о том, что когда рождается больше мальчи-
ков, чем девочек, то быть войне? Знаете? Не притворяйтесь, ведь знаете!
- Знаю, - сказала Анна.
- Вот видите, Мишенька, Зиночка знает! - победоносно воскликнул Прео-
браженский, - Так вот, когда в моде полногрудые женщины - символ мате-
ринства - быть войне. Вспомните секс-символы, так их сейчас кличут,
20-40-х годов, это же женщины с грудью шире плеч. А вот когда в моде
плоскогрудые доски, быть развалу империи. Посмотрите на этих телевизион-
ных вертихвосток, их же от мужчины в одежде не отличить.
- А Венера, эта, Милосская, она что, символ гибели Римской империи? -
абсолютно заплутав в своих размышлениях, помноженных на идиотизм сумаше-
дшего доктора, пробурчал я.
- Причем тут Рим? Где Рим и где Милосс. Впрочем, как угодно... Вы в
Париже, батенька, были? В Лувре не бывали, часом? А мне довелось! У нее
груди нет как таковой! Сравните ее с бюстом Инессы Арманд, или Мерилин
Монро времен холодной войны! - разошелся не на шутку профессор.
- Вы, наверное, сексопатолог, - я скуки ради предпринял отчаянную по-
пытку угадать специальность профессора.
- Что вы, Мишечка! Я педиатр, детишек врачую, Айболит недорезаный. А
вообще в детстве мечтал быть гинекологом. Но потом подумал, видеть все
ваши женские прелести каждый день, - сказал дедок и кивнул на Анну-Мар-
гариту-Зиночку, - так ведь и в импотенты не долго попасть, а вот прожив
жизнь, я так и не нашел той одной единственной, так что иной раз жалею,
хоть бы насмотрелся, - мечтательно произнес старик.
- А как вы мою грудь оцениваете? - странным образом заинтересовалась
Анна.
Я поневоле задумался над природой женского организма: почему я уже
едва сижу, а эта свеженькая, как после курорта, еще и щебечет со старич-
ком, будто ей он интересен безумно.
- Эх, без детального, кропотливого анализа, да еще при вашем кавале-
ре, простите покорнейше, не могу!
- А давайте выйдем, у вас же тут хоромы, как бы не заблудиться, -
предложила Анна.
- Отчего же, давайте, - резво согласился Айболит, - ваш муж не против
будет?
- Не против, не против, - засобиралась Анна.
Я к тому моменту настолько осовел, что был не против всего, против
чего можно было бы быть против.
Старик и Анна вышли, шушукаясь, плотно притворив за собой дверь. Я
посидел минут десять в тягучем раздумьи о корреляции женских грудей с
международной напряженностью, меланхолично похлебывая водку и запивая ее
чаем. Потом мне все враз осточертело, я рывком встал и открыл настежь
дверь. Прошел из одной комнаты в другую, затем в третью (удивительно,
сколько комнат у этого "недорезаного Айболита", не иначе, Бармалея из
коммунальной квартиры выселил на 101-й километр), заглянул в ванную, ту-
алет, кухню, кладовку... Везде стояла звенящая тишина.
"Странно, - подумал я, - Ох, как странно..." Внезапно на меня навали-
лся страх. Я почувствовал себя жутко одиноким и незащищенным. Один, в
пустой квартире... Это было глупо, но мне было страшно, как в детстве,
когда кажется, что в темном углу таится серый волк. Звать на помощь... Я
попытался закричать, но голосовые связки в последний момент тоже струси-
ли, и из горла вырвался лишь слабый звук, будто ягненок жалобно пробле-
ял: "ме-е-е..."
Неожиданно прямо передо мной в стене открылась потайная дверь и из
нее вышел в коридор профессор в зеленом хирургическом халате и в резино-
вых перчатках. Вид у него теперь был очень деловой и важный. Глаза его
играли тусклым оловянным блеском. При виде его я обрадовался, что не
одинок в этом кошмарном месте.
- Ну что, готовы? - энергично спросил он меня. - Заходите, будете мне
ассистировать.
Я послушно зашел в его лабораторию и увидел при ярком свете огромной
лампы под потолком металлический стол посреди комнаты. На столе лежала,
привязанная ремнями, обнаженная Анна. Рот ее был заклеен широким пласты-
рем. Кажется, она плакала: ее глаза были красными и влажными, - но я не
почувствовал к ней жалости, скорее, пренебрежительное отвращение, впро-
чем, не очень сильное.
- Обожаю послушных людей, - потрепал меня по щеке профессор. - Как вы
себя чувствуете?
- Уже хорошо, - приободрился я.
- Блаженны нищие духом! - возгласил профессор. - Все наши болезни,
физические и душевные - от стрессов, а стрессы, как известно... от чего?
- От переживаний, - с готовностью подсказал я.
- Молодчинка! - потрепал профессор мои вихры. - Американцы это давно
уже поняли, поэтому они и не болеют. У меня вот двоюродная сестра в Бал-
тиморе: у нее муж совсем состарился, дряхлый такой старикашка стал (он
ее на тринадцать лет старше), ворчал целый день, все жаловался не по де-
лу. Так она его в дом престарелых сдала, и ей спокойней, и ему там среди
подобных веселее. А сама попугайчика завела, назвала Джорджем, как мужа.
И очень прекрасно себя чувствует. Приходит домой: "Honey, I'm home!" - а
Жоржик ей в ответ: "Hello, sweet-heart!" Главное не горевать, не пережи-
вать и не убиваться, тогда жить будете долго и припеваюче, верьте мне, я
старше, а значит мудрей.
- Чем я могу помочь вам? - с готовностью спросил я, проникаясь все
большей любовью к этому доброму и мудрому человеку.
- Видите ли, - доверительно сказал он, - я всегда был гуманистом, но
в наш жестокий демократический век невозможно оставаться простофилей,
как при коммунизме. Как это ни прескорбно, человеческая жизнь потеряла
свою абсолютную ценность, а взамен приобрела цену, сопоставимую с ценой
продуктов питания или средств передвижения. Поэтому и убийств сейчас так
много. Людей, знаете ли, стали убивать из-за квартир, из-за машин, из-за
турпутевки... А что делать? Сопротивляться нашему жестокому времени? И
бесполезно, и вредно для организма. Но я открыл способ, как сохранить
человеку жизнь, утилизировав его тело. Хотите знать?
- Конечно, мне ли не хотеть, - робко ответил я.
- Вы знаете, почему обесценилась человеческая жизнь? Потому что чело-
века нельзя продать! Те народы, у которых есть рабство, очень даже ценят
людей. Они знают людям цену. А у нас, у русских? "Грош тебе цена!" - вот
наше с вами расхожее выражение. А тем временем, собак на рынке покупают
по безумно дорогим ценам. Улавливаете?
- Готов признаться, что не улавливаю, - сознался я.
- Ну вот посмотрите на эту женщину, - кивнул он на Анну. - Какой с
нее прок, кроме удовлетворения низменных потребностей? Работать она вряд
ли умеет, домашним хозяйством наверняка заниматься не хочет, а внимания
к себе требует как царствующая особа, не иначе. А вот представьте, не
лучше ли было ей самой и окружающим, если бы она была, скажем, гончей
борзой? Да и ей самой это бы наверняка больше нравилось: погоня, азарт,
ощущение скорой добычи... Что может сравниться с этим в ее настоящей жи-
зни? Серые семейные будни? Пьяные дискотеки? Охота за обновками по мага-
зинам? Теперь понимаете?
- Не до конца, - вздохнул я.
- Ладно, не буду вас мучить философией, - пожалел меня профессор. - Я
изобрел способ, как превращать людей в собак. С последующей продажей в
надежные руки: мне все же не безразлична судьба моих пациентов. Техниче-
ские детали вам знать не обязательно, но суть заключается в воздействии
на подгрудную железу. Вы готовы мне помогать?
- Конечно, док, - с радостью ответил я.
- Тогда подайте мне шприц - он как раз прокипятился и остыл, пока я
развлекал вас разговорами.
Я подал профессору шприц из железного корытца, и он втянул в него жи-
дкость из небольшой баночки.
- Маленький обезболивающий укольчик, - он вонзил шприц в левую грудь
Анны - она только слабо дернулась. - Теперь возьмите со столика
скальпель и подайте мне, - сказал профессор. - Нет, не этот, тот, что
побольше.
Я взял со стола скальпель: отблеск его зеркального лезвия резанул мне
по глазам, и тут вдруг произошло неожиданное... Я остро почувствовал,
как кровь ударила мне в голову, и у меня зачесались руки. И вновь, как в
коридоре, я ощутил безысходность, но теперь это чувство толкало меня на
действия, заставляя искать выход из тупика.
- Давайте, давайте, - поторопил меня профессор.
- На! - резко обернувшись, я отрывистым движением руки воткнул
скальпель в печень профессора. (Где у человека подгрудная железа, я не
знаю, но где почки и печень я знал еще с детского сада - там такая шутка
была: "Удар по почкам заменяет кружку морса!").
- Маму зачем? - удивился профессор бессмысленной фразой, недоуменно
разглядывая торчащую из халата ручку скальпеля.
Он сразу и теперь уже бесповоротно стал жалким скорбным стариком, ка-
ким и был, когда открыл нам дверь. Из-под его штанины закапали на ботин-
ки крупные капли крови. Мне стало его даже немного жаль, и я сказал:
- Козлина ты профессорская, дозу надо было правильно рассчитывать!
Он упал. Похоже, он был теперь совсем не жилец, и я потерял к нему
всякий интерес. Взяв другой скальпель, я перерезал ремни и освободил Ан-
ну.
- Какой же ты гад! - закричала она, разлепив себе рот.
- Конечно, гад, - согласился я, - он же мне в чай какой-то гадости
подсыпал. Хорошо, водка частично нейтрализовала... Я из-за тебя сегодня
знаешь, сколько трупов наделал? По всем законам за такие подвиги "вышак"
полагается! У тебя дружки - один другого краше. Этот, похоже, жену свою
уже в виде Шарика загнал.
- Нет, что ты! Он мне ее фото показал, перед тем как. Она метанием
молота занималась, из нее такой волкодав вышел бы, что остались бы от
профессора рожки да ножки.
- Рожки, это ты славно подметила, а зачем ты ему сиськи свои подсовы-
вала, ведь не он же тебя сюда тащил, а ты его?
- А веришь ли, у меня как начали чай пить, всплыла из памяти картин-
ка, что меня здесь кто-то хватал за грудь.
- Ну, этот кто-то наверно сейчас хвостиком виляет, - попытался пошу-
тить я.
- Возможно, - с хрипотцой в голосе произнесла Анна К. и, закрыв гла-
за, затихла.
11. Бонни и Клайд
Я сидел и глядел в одну точку уже с пол-часа, не меньше. Точка была
достойная - пупок обнаженной молодой почти незнакомой мне женщины. Я де-
тально, насколько это было возможно, восстановил все события прошедшего
дня и ночи. От этого они не стали реальней. Все выглядело сплошным абсу-
рдом, чертовщиной и безумством. Ничто не поддавалось осмыслению. Склады-
валось ощущение, что нормальные люди уже давно исчезли с Земли, и меня
окружают беглецы из чудом уцелевших дурдомов.
Итак... Ко мне пришла неизвестная особа, сказала, что не помнит, как
ее зовут, потом назвалась Анной, потом я ее отправил в камеру, потом она
