наний; и я рассказываю, я рассказываю, не уставая и повторяясь. Дети мне
не мешают; и если я не могу подыскать слова или путаюсь, они мне подска-
зывают конец повести; и я пробуждаюсь от грез под их лукавыми взглядами.
- Что, дед? - говорят они мне. - Хорошо было жить в двадцать лет. У
женщин, в те времена, грудь была красивей и полней; а у мужчин сердце
было там, где нужно, и прочее также. Надо было видеть короля Генриха и
его приятеля, герцога Людовика! Теперь из такого дерева людей уж не вы-
делывают...
Я отвечаю:
- Вам смешно, озорникам? Это хорошо, посмеяться полезно. Что вы дума-
ете, я не такой дурак, чтобы считать, что у нас неурожай на виноград и
на дюжих людей, чтобы его собрать. Я знаю отлично, что на смену одному
ушедшему приходят трое и что лес, из которого вытесывают галльских мо-
лодчиков, растет все такой же частый, прямой и пышный. Но выделывают из
него уже не прежних. Тысячи и тысячи локтей наруби, никогда, никогда не
получишь Генриха, моего короля, или моего Людовика. А их-то я и любил...
Полно, полно, Кола, нечего размякать! Слезы на глазах? Ты что, старый
дурак, вздумал жалеть, что не можешь до конца своих дней пережевывать
все тот же кус? Вино, говоришь, не прежнее? Оно от этого не хуже.
Выпьем! Да здравствует король, он пьет! Да здравствует его питушечный
народ!..
И потом, говоря по душам, дети мои, признаюсь вам: хороший король,
конечно, хорош; но лучший король - я сам. Так будем же свободны, фран-
цузский народ благородный, а наших господ пусть черт заберет! Моя земля
да я друг с другом дружны, друг другу нужны. А на что мне царь небесный
или земной? Мне не надобно трона ни здесь, ни там. Всякому свой клок
земли да руки, чтобы его копать! Ничего другого мы не требуем! И если бы
ко мне пришел король, я бы ему сказал:
"Ты мой гость. За твое здоровье! Садись сюда. Своячок, все короли
одинаковы. Всякий француз родился королем. Здесь я хозяин, и здесь мой
дом".
"Как, - сказал брат Жан, - Вы тоже рифмуете? Видит бог, я зарифмую,
как и все прочие, я это чувствую; подождите, и прошу меня извинить, если
рифмовать я буду не красно..."
Пантагрюэль, V, 46.
ПРИМЕЧАНИЯ БРЮНЬОНОВА ВНУКА [31]
Я задумал эту галльскую поэму в апреле - мае 1913 года. Называлась
она тогда "Король пьет", или "Жив курилка". Могу сказать, что я был ею
прямо-таки одержим; и мое обращение "К читателю" в мае 1914 года не
просто шутка: дед Кола говорил, я сам себе не принадлежал.
Я поселился среди полей, совсем один, возле виноградника. Черные лозы
распускались, цвела сирень. Дух мой тоже. Я был весь напоен жизнью земли
и всего живого. Во мне били ключи, подобные тем мутным и буйным водам,
свежим, тяжелым от перегноя, которые бурлили вокруг меня в лугах. Я сме-
ялся, когда писал. День проносился слишком быстро. Каждое утро я встре-
чал, как Кола, под птичьим деревом; я был в неистовстве от песен раскры-
вающейся жизни.
Но я поплатился, за все приходится платить, - и это справедливо: я не
торгуюсь из-за своих ДОЛГОЕ. Недели, месяцы почти сплошной бессонницы.
Остановка на полпути, на "Старухиной смерти". Затем вдруг болезнь пода-
лась, запруды распахнулись. В разгаре лета книга была закончена.
Затем, в начале 1914 года, я обратился с предложением напечатать "Ко-
ла" к "Ревю де Пари", которая была отчасти и моим домом, будучи домом
моих друзей Гандеракса и Лависса; этот последний выступал как главный
мой поборник во Французской академии, когда разыгрывались бои из-за ли-
тературной премии, которая была затем присуждена "Жан-Кристофу", как раз
в те весенние месяцы 1913 года, когда я был занят "Кола". Но, к моему
изумлению, мой старый учитель оказался весьма смущен вольностью этого
произведения. Он не решался представить непочтительного Кола своей чо-
порной аудитории. Особенно пугали этого вольнодумца эпизоды с кюре. Я
словно с облаков свалился. В наших краях кюре не скромничали: они смело
говорили, не запинаясь, на том пахучем языке, на котором мои деды Кола и
Пайар вели беседы со своим Шамайем. Когда мой прадед, брэвский нотариус,
отправился однажды в небольшое путешествие по Франции, чтобы проверить в
Тулузе одно слово в "Центуриях" Нострадамуса (я когда-нибудь поведаю эту
комическую эпопею), но этот старый якобинец, бравший некогда Бастилию и
получивший от Фуше, в Кламси, титул "Апостола Свободы", этот попоглот
усадил с собой в повозку своего кюре, не для того, чтобы его съесть, а
для того, чтобы есть вместе с ним, и смеяться, и спорить. Они не могли
обойтись друг без друга за столом и без того, чтобы не сцепиться. Для
меня было весьма поучительной новостью, что "порядочная" парижская пуб-
лика и свободные мыслители из университета в 1914 году куда усерднее
требуют уважительного отношения к творцу, в которого они не верят. Ясно
было, что приближаются большими шагами времена великой Западной Реакции.
Наступила война, которая не могла не наступить. Еще за несколько лет
до того "Жан-Кристоф" ее предсказывал. В Швейцарии, где я жил в июле
1914 года и где я и остался, чтобы иметь (или присвоить себе) право го-
ворить, я правил корректуры "Кола" почти одновременно с корректурами
"Над схваткой" (первые месяцы 1915 года). Мой дорогой издатель и друг
Эмбло, заведующий издательством Оллендорф, спешил с печатанием, хоть и
не собирался выпускать эту книгу до окончания войны. Он был влюблен в
"Кола" и так же гордился им, как если бы его родил. Я подозреваю, что
этот милый человек потому так торопил меня с чтением корректур, что был
не очень-то уверен, что назавтра я буду жив... Увы, он ушел первым, -
хоть я и успел, вернувшись в 1919 году в Париж, еще повидаться с ним. И
здесь мне хочется еще раз высказать всю мою благодарность искреннему
другу, который остался мне верен, когда столько других, в ком я не сом-
невался, благоразумно от меня бежали во все лопатки. Без твердой и тер-
пеливой поддержки Эмбло, я не знаю, удалось ли бы мне быть услышанным в
Париже. На это и рассчитывали мои мужественные враги!
И когда Горький пишет, что "Кола Брюньон", который ему нравится
больше всех моих книг, есть галльский вызов войне, то он не так уж оши-
бается. Потому что хотя этот смех и раздался раньше битвы, но он звучал
над нею и наперекор всему... "Je maintiendrai..." [32] "Жив курилка..."
Что касается строения книги, то его легко увидеть и без очков. Оно
следует ритму Календаря природы, по которому я жил среди полей, промеж
двух белых январей. Книга эта питалась кламсийскими летописями, неверс-
кими преданиями, французским фольклором и сборниками галльских пословиц,
которые суть мое евангелие и мое "Поэтическое искусство" [33]. Я утверж-
даю и посейчас, что в любом их мизинце больше мудрости, остроумия и фан-
тазии, чем во всем Аруэ, Монтене и Лафонтене. (А я их люблю, этих трех
братьев!)
Надо ли добавлять, что когда я был ребенком, в клетке моей не умолкал
старый голос, насмешливый и веселый, Тетки-Утки, - старой Розали из Бев-
ронского предместья, - которая часто мне рассказывала, как Кола своей
Глоди, сказку про Утенка и про Ощипанного цыпленка [34]. Ее крутой язык,
голый, из фигового листка, с бургундской солью, не многим отличался в
своем свежем архаизме от языка моего Кола. И я отчасти в ее честь избрал
для моей повести как раз рубеж двух столетий, шестнадцатого и семнадца-
того [35], где новизна и старина делят ложе; ибо от этого сладостного
брака родилась речь, крепкая, задорная речь моей старой рассказчицы.
Имя Brugnon (или Breugnon), - а это, как всем известно, название мя-
систого и крепкого плода, помеси персика и абрикоса, - до сих пор живо в
окрестностях Кламси, и я совсем случайно чуть было не купил домишко од-
ного из внуков Кола. Обстановку моей повести нетрудно узнать еще и се-
годня. Все эти леса, эти реки, эти селения - друзья моего детства. И хо-
тя мой зеленый канал, окаймлявший старые городские стены и стены моего
отчего дома, теперь осушен, - хотя славная горушка Самбер, пузатая и лы-
сая, оперилась еловым париком, - хотя, увы, длинные шеи заводов размазы-
вают свои дымные слюни по моему серо-голубому небу, - город и край не
изменились. И если бы их увидел вновь золотой Катон, деливший одр болез-
ни с зачумленным Кола [36], он, наверное, пролил бы слезу по истреблен-
ным виноградникам, но быстро утопил бы ее в пылком вине, обретенном сно-
ва на дне погребов, в обществе добрых собутыльников!
О славный град Кламси, чье имя всем известно,
Ты около реки расположен прелестно.
Здесь - вина добрые, там - злаки нивы мирной,
Окрестные сады ценней страны обширной [37].
Март 1930
ПРИМЕЧАНИЯ
1. "Иудеей" прозвано Вифлеемское предместье, населенное кламсийскими
сплавщиками. "Рим" - верхний город; это имя он получил от так называемой
"Староримской" лестницы, ведущей от площади св. Мартина к Бевронскому
предместью. - Р.Р.
2. "О законах" (лат.).
3. "Тамо падоша вси делающий беззаконие, изриновени быша и не возмо-
гут стати" (лат.). - Псалтирь.
4. Тамо паде.
5. Про себя (итал.).
6. Отпускаю тебе (лат.).
7. Старинное народное приветствие при чокании за выпивкой. - Р.Р.
8. Baiselat созвучно с "baise-Ia" (франц.) - поцелуй ее.
9. Больница. - Р.Р.
10. Виноградник и сад на склоне холма. - Р.Р.
11. Здесь мы позволим себе опустить несколько строк. Рассказчик не
замалчивает ни единой подробности относительно состояния своего часового
механизма; и интерес, который он к ним выказывает, побуждает его расп-
ространяться о материях, не слишком хорошо пахнущих. Добавим, что его
физиологические познания, каковыми он, видимо, гордится, оставляют же-
лать лучшего. - Р.Р.
12. Каюсь (лат.).
13. Горе имеим сердца! (лат.)
14. Свершилось (лат.).
15. "Из глубины воззвах к тебе, господи" (лат.).
16. "Хвалите "имя господне" (лат.).
17. Грешен, грешен (лат.).
18. Двуликий Янус (лат.).
19. Ныне отпущаеши (лат.).
20. Отделять овец от козлищ (лат.).
21. Тотчас (лат.).
22. "... обвиняет ее в бешенстве". Французский стих (по старинной
пословице), который произносит Кола, принадлежит Герену де Бускалю (ко-
медия "Правление Санчо Пансы", 1641 г.) и повторен Мольером в его "Уче-
ных женщинах". - Прим. перев.
23. Gueurlu - бездельник, шалопай.
24. Gambi - хромоногий.
25. Посредине стоит (лат.).
26. Всему свету (лат.).
27. Привет тебе. Цезарь, император! (лат.)
28. В подлиннике: lour de Villon, то есть выходка во вкусе Вийона,
поэта XV века, прославившегося своей беспутной жизнью и своими причуда-
ми. - Прим. перев.
29. "Черт возьми! - излюбленное восклицание Генриха IV.
30. Той же муки (лат.).
31. "Примечания Брюньонова внука" были написаны Роменом Ролланом для
собрания его сочинений на русском языке ("Время", Л., 1932).
32. "Не уступлю - девиз Нидерландов.
33. Превосходное филологическое исследование о языке "Кола" с привле-
чением богатых материалов, представленное для соискания докторской сте-
пени Марбургскому университету, напечатано Жоржеттой Шюлер в "Romanische
Foischungen - 1927, Eriangen, под заглавием: "Studien z. u Rcmani
Hollands Colas Brcugnon" (127 страниц). - P. P.
34. См. стр. 191. - Л А
35. Точное время указано самим Кола в начале и в рассказе о "Чуме"
(стр. 10 и 102): он родился в 1566 году, и ему "полвека стукнуло".
Действие происходит в 1616 году, под презренным ярмом Кончини, который
будет убит год спустя. Кола представляет поколение короля Генриха, кото-
рый старше его на двенадцати лет. - Р.Р.
36. См. стр. 103. - Р.Р.
37. П. Гроис, "Золотые слова Катона". - Р.Р.
ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНАЯ СПРАВКА
О создании "Кола Брюньона" Роллан подробно рассказал русскому читате-
лю при публикации романа в Собрании сочинений, подготовленном изда-
