Скрипач услужливо подавал ему огонь. Какая-то девушка внезапно судорожно
поперхнулась, поднесла ко рту носовой платок, заглянула в него и поблед-
нела.
Я смотрел в зал. В нем были расставлены столики для спортсменов, для
местных жителей, для французов, англичан и голландцев, чей язык с его
характерными растянутыми слогами почему-то вызывал у меня представление
о лугах, о море... И среди всей этой пестроты пристроилась небольшая ко-
лония болезни и смерти. Ее лихорадило, и она была прекрасна в своей об-
реченности.
"Луга и море. - Я посмотрел на Пат. - Луга и море - пена прибоя - пе-
сок - заплывы - о, любимый и такой знакомый лоб! - подумал я. - Любимые
мои руки! Любимая жизнь, которую я могу только любить, но спасти не
умею..."
Я поднялся и вышел на воздух. От тревоги и бессилия я покрылся испа-
риной. Я медленно побрел по дороге. Холод пронизывал меня, а от порывов
ветра, вырывавшихся из-за домов, моя кожа покрылась пупырышками. Я сжал
кулаки и, охваченный каким-то буйным чувством, в котором смешались
ярость, бешенство и неизбывная боль, долго смотрел на суровые белые го-
ры.
Внизу, на дороге, послышались бубенцы - проехали сани. Я пошел обрат-
но. Пат шла мне навстречу.
- Где ты был?
- Захотелось пройтись.
- У тебя дурное настроение?
- Нет, нисколько.
- Радуйся, дорогой мой! Сегодня радуйся! Ради меня! Кто знает, когда
я снова смогу пойти на бал?
- На балы ты будешь ходить очень часто.
Она прильнула к моему плечу.
- Раз ты это говоришь, значит, так оно наверняка и будет. Пойдем по-
танцуем. Сегодня мы впервые танцуем вдвоем.
Мы еще потанцевали, и теплый мягкий свет милосердно маскировал тени,
которые в этот поздний час проступали на лицах.
- Как ты себя чувствуешь? - спросил я.
- Хорошо, Робби.
- Какая ты красивая. Пат.
Ее глаза засветились.
- Как хорошо, что ты мне это говоришь.
Я ощутил на своей щеке ее теплые, сухие губы.
В санаторий мы вернулись совсем поздно.
- Вы только посмотрите, какой у него вид, - хихикнул скрипач и украд-
кой показал на русского.
- У вас точно такой же вид, - раздраженно ответил я.
Он ошарашенно взглянул на меня, а потом ехидно проговорил:
- Ну понятно - вы-то сами здоровы как бык! Что вам до этих нюансов!
Я подал русскому руку. Он пожал ее с легким поклоном, затем бережно и
нежно помог молодой испанке Подняться по лестнице. Я смотрел, как они
шли наверх, освещенные ночными лампочками, и почему-то мне подумалось,
что на этой крупной сутулой спине и на хрупких плечах девушки вся тя-
жесть мира.
Маска смерти волокла по коридору заартачившегося жиголо. Антонио по-
желал нам доброй ночи, и в этом почти беззвучном прощании было что-то
призрачное.
Пат снимала платье через голову. Она стояла согнувшись и дергала
что-то у плеча. При этом порвалась парча. Пат пригляделась к месту раз-
рыва.
- Платье, видимо, уже изрядно поистрепалось, - сказал я.
- Неважно, - сказала Пат. - Думаю, что оно мне уже не понадобится.
Она медленно сложила платье, но не повесила его в шкаф, а поместила в
чемодан. И вдруг на ее лице как-то сразу обозначилась усталость.
- Посмотри-ка, что я припасла, - быстро сказала она и вынула из кар-
мана пальто бутылку шампанского. - Сейчас мы устроим себе отдельный ма-
ленький праздник.
Я взял стаканы и наполнил их. Улыбаясь, она отпила глоток.
- За нас с тобой, Пат.
- Да, дорогой, за нашу с тобой прекрасную жизнь.
Но как же все это было ни на что не похоже - и эта комната, и эта ти-
шина, и наша печаль. Разве не раскинулась за дверью огромная, бесконеч-
ная жизнь, с лесами и реками, полная могучего дыхания, цветущая и тре-
вожная, - разве по ту сторону этих больших гор не стучался беспокойный
март, будоража просыпающуюся землю?
- Ты останешься у меня на ночь, Робби?
- Останусь. Ляжем в постель и будем так близки, как только могут быть
близки люди. Стаканы поставим на одеяло и будем пить.
Шампанское. Золотисто-коричневая кожа. Предвкушение. Бодрствование. А
потом тишина и едва слышные хрипы в любимой груди.
XXVIII
Снова задул фен. Он шумно гнал сквозь долину влажное тепло. Снег осе-
дал. С крыш капало. Температурные кривые больных ползли вверх. Пат долж-
на была оставаться в постели. Каждые два-три часа ее смотрел врач, чье
лицо становилось все более озабоченным.
Однажды, когда я обедал, ко мне подошел Антонио и сел за мой столик.
- Рита умерла, - сказал он.
- Рита? Это вы о русском?
- Нет, это я о Рите, об испанке.
- Не может быть, - сказал я, похолодев. В сравнении с Пат Рита была
гораздо менее опасно больна.
- Здесь может быть больше, чем вы думаете, - грустно возразил Анто-
нио. - Она умерла сегодня утром. Все осложнилось воспалением легких.
- Ах, воспаление легких! Это другое дело, - облегченно сказал я.
- Восемнадцать лет. Страшно все-таки. И как тяжело она умирала.
- А что с русским?
- Лучше не спрашивайте. Никак не хочет поверить, что она мертва. Уве-
ряет, что это мнимая смерть. Не отходит от ее постели, никто не может
увести его из комнаты.
Антонио ушел. Я уставился в окно. Рита умерла, а я сидел и думал лишь
об одном: это не Пат. Это не Пат.
Сквозь остекленную дверь коридора я увидел скрипача. Не успел я
встать, как он уже направился ко мне. Выглядел он ужасно.
- Вы курите? - спросил я, чтобы что-то сказать.
Он громко рассмеялся.
- Конечно, курю! А почему бы и нет? Теперь-то уже все равно.
Я пожал плечами.
- Вам все это, небось, смешно. Строите из себя этакого порядочного!
Кривляка! - насмешливо проговорил он.
- Вы что, спятили? - удивился я.
- Спятил ли я? Нет, не спятил. Просто влип! - Он перегнулся через
стол и обдал меня коньячным перегаром. - Я влип. Они подложили мне
свинью. Да и сами они свиньи. Все! И вы тоже - добродетельная свинья!
Не будь вы больны, я бы вышвырнул вас в окно, - сказал я.
- Больны, больны! - передразнил он. - Вовсе не болен я, а здоров. Или
почти здоров. Только что видел мой снимок. Редкостный случай чрезвычайно
быстрой капсуляции! Звучит прямо как анекдот, верно?
- Так радоваться вам надо! - сказал я. - Уедете отсюда, и все ваши
горести позабудутся.
- Да? - удивился он. - Неужто вы это серьезно? Ничего же у вас прак-
тический умишко! Да хранит господь вашу толстокожую душу!
Он отошел на нетвердых ногах, но тут же обернулся.
- Айда со мной, пошли! Не покидайте меня. Давайте же как следует
выпьем. За мой счет, разумеется. Не могу не оставаться в одиночестве...
- Нет у меня времени, - сказал я. - Найдите себе кого-нибудь друго-
го...
Я снова поднялся к Пат. Опираясь на гору подушек, она тяжело дышала.
- Тебе не хочется походить на лыжах? - сказала она.
Я покачал головой.
- Снег никуда не годится. Везде тает.
- В таком случае не сыграть ли тебе с Антонио в шахматы?
- Нет, - сказал я. - Хочу остаться здесь, у тебя.
- Бедный ты мой Робби! - Она попыталась пошевельнуть рукой. - Тогда,
по крайней мере, выпей чтонибудь.
- Это я могу.
Я пошел в свою комнату и принес оттуда бутылку коньяка и рюмку.
- А ты хочешь немного? - спросил я. - Ведь тебе можно, сама знаешь.
Она сделала глоток и немного погодя - другой.
Потом вернула мне рюмку. Я долил ее дополна и выпил.
- Ты не должен пить из одной рюмки со мной, - сказала Пат.
- Еще чего выдумала! Почему это не должен? - Я вновь налил рюмку и
разом опрокинул ее.
Она укоризненно покачала головой.
- Не делай этого, Робби. И целоваться нам тоже больше нельзя. И вооб-
ще не надо сидеть у меня так долго. Не желаю, чтобы ты заболел.
- А я вот буду тебя целовать, и черт с ним со всем! - возразил я.
- Нет, так нельзя! И точно так же тебе нельзя спать в моей постели.
- Пожалуйста, тогда спи со мной в моей; Словно обороняясь от меня,
Пат сжала губы.
- Оставь все это, Робби. Тебе еще жить и жить. Я хочу, чтобы ты ос-
тался здоровым, имел жену и детей.
Мы помолчали.
- Я бы, конечно, тоже хотела иметь от тебя ребенка, Робби, - сказала
она после паузы и потерлась щекой о мое плечо. - Раньше никогда и мысли
такой не было. Даже представить себе не могла. А теперь часто об этом
думаю. Хорошо, когда от человека что-то остается. Иногда ребенок глядел
бы на тебя, и ты бы меня вспоминал. В такие минуты я как бы снова была
бы у тебя.
- Еще будет у нас ребенок, - сказал я. - Когда выздоровеешь. Мне тоже
хочется от тебя ребенка. Но это должна быть девочка, и назовем мы ее так
же, как назвали тебя, - Пат.
Она взяла у меня рюмку и отпила еще глоток.
- Милый ты мой, может, оно и лучше, что у нас нет детей. Пусть от ме-
ня ничего не останется. Ты должен меня забыть. А если все-таки будешь
обо мне думать, так думай лишь о том, что нам было хорошо, и, пожалуйс-
та, ни о чем больше. Ведь нам все равно никогда не постигнуть, почему
все это у нас кончилось. А горевать не стоит.
- Мне горько, что ты можешь так говорить.
Она пристально посмотрела на меня.
- Когда долго лежишь в постели вот так, как я, то поневоле думаешь о
том о сем. И многое, на что я раньше не обращала внимания, теперь кажет-
ся мне странным. И знаешь, чего мне уж никак не понять? Того, что можно
любить друг друга, как мы с тобой, и все-таки один умирает.
- Замолчи, - сказал я. - Один всегда должен умереть первым, так уст-
роена жизнь. Но нам обоим еще очень далеко до этого.
- Право умереть дает только одиночество. Или взаимная ненависть. Но
когда люди любят друг друга...
Я заставил себя улыбнуться.
- Да, Пат, - сказал я и взял ее горячие руки в свои, - если бы мы
вдвоем сотворили мир, он выглядел бы лучше. Так или нет?
Она кивнула:
- Да, милый. Мы бы такого не допустили. Но только бы знать - а что же
дальше? Ты веришь, что потом все будет продолжаться?
- Верю, - ответил я. - Наша жизнь сделана настолько плохо, что на
этом она кончиться не может.
Пат улыбнулась:
- Что ж, в этом есть резон. Но вот посмотри сюда - разве это тоже
плохо сделано?
Она показала на корзину чайных роз, стоявшую у ее кровати.
- В том-то все и дело, - ответил я. - Подробности великолепны, но це-
лое лишено всякого смысла. Словно оно было создано каким-то существом,
которое при виде чудесного многообразия жизни не додумалось ни до чего
лучшего, как попросту уничтожать эту жизнь.
- Но и обновлять тоже, - сказала Пат.
- В этом обновлении я тоже не вижу смысла, - возразил я. - От него
жизнь лучше не стала. По сей день.
- Нет, дорогой, - сказала Пат. - У нас с тобой все вполне удалось.
Лучше и не придумаешь. Жаль только, что длилось это так недолго. Слишком
недолго.
Несколько дней спустя я почувствовал колотье в груди и начал кашлять.
Как-то, проходя по коридору, главный врач услышал мой кашель и заглянул
ко мне.
- Пойдемте-ка со мной в кабинет.
- Да у меня все в порядке, - сказал я.
- Не о вас речь, - ответил он. - С таким кашлем вам нельзя сидеть у
фройляйн Хольман. Немедленно идемте.
Войдя в его кабинет, я с каким-то странным чувством удовлетворения
снял с себя рубашку. Здесь, в Альпах, настоящее здоровье казалось мне
какой-то почти неправомерной привилегией: я чувствовал себя чем-то вроде
афериста или дезертира.
Главный врач недоуменно посмотрел на меня и наморщил лоб.
- Похоже, что вы еще и рады этому, - сказал он.
Затем он тщательно выслушал меня. Я разглядывал различные блестящие
инструменты на стенах и, в зависимости от его требований, дышал то мед-
ленно и глубоко, то быстро и коротко. При этом я снова ощущал покалыва-
ние и был очень доволен, что мои преимущества перед Пат несколько сокра-
тились.
- Вы простужены, - сказал главный врач. - Полежите день-другой в пос-
тели или, по крайней мере, не покидайте своей комнаты. К фройляйн
