Он спросил:
- Ун, где Дуа?
- Где-то снаружи, - промямлил Ун, словно ему было все равно.
Тритту стало обидно, что судьба триады заботит только его одного. С
Дуа нет никакого сладу, а Уну все равно.
- Почему ты ее отпустил?
- А как я мог ее остановить? И что тут плохого, Тритт?
- Ты сам знаешь, что. Двое крошек у нас есть. Но что толку без
третьей? А в нынешние времена взрастить крошку-серединку очень трудно. Она
не отпочкуется, если Дуа будет мало есть. А она опять где-то бродит на
закате. Разве на закате можно наесться досыта?
- Она просто не любит есть много.
- А мы просто останемся без крошки-серединки. Ун! - голос Тритта стал
вкрадчивым. - Ведь без Дуа настоящего синтеза быть не может. Ты же сам
говорил!
- Ну довольно! - буркнул Ун, и Тритт по обыкновению не понял, почему
Уна так раздражает упоминание о самых простых и житейских вещах. Но он не
отступал.
- Не забывай, это я раздобыл Дуа!
Но, может быть, Ун и вправду не помнит? Может быть, Ун вообще не
думает о триаде и о том, как она важна? Порой Тритт испытывал такую
безнадежность, что просто готов был... готов был... Собственно говоря, он
не представлял, что мог бы сделать, и чувствовал только тупую
безнадежность. Как в те далекие дни, когда им пора было получить
эмоциональ, а Ун ничего не хотел делать.
Тритт знал, что не умеет говорить длинно и запутанно. Но, если у
пестунов нет дара речи, они зато умеют думать! И думают о том, что
по-настоящему важно. Вот Ун всегда толкует про атомы и энергию. Будто они
кому-нибудь нужны - эти его атомы и энергия! Ну, а Тритт думает о триаде и
о детях.
Ун как-то упомянул, что Мягких постепенно становится все меньше и
меньше. Неужели это его не заботит? Неужели и Жестких это тоже не заботит?
Неужели это заботит только одних пестунов?
Всего лишь две формы жизни во всем мире - Мягкие и Жесткие. А пища
падает с неба вместе с солнечными лучами.
Ун однажды сказал, что Солнце остывает. Пищи становится меньше,
сказал он, а потому сокращается и число людей. Тритт этому не поверил.
Солнце ни чуточки не остыло с того времени, как он был крошкой. Просто
людей перестала заботить судьба триад. Слишком много развелось поглощенных
своим учением рационалов и глупых эмоционалей.
Лучше бы все Мягкие занялись тем, что по-настоящему важно. Вот как
Тритт. Он занимается триадой. Отпочковался крошка-левый, потом
крошка-правый. Дети растут и крепнут. Но необходима еще крошка-серединка.
А ее взрастить труднее всего. Но без нее не сможет образоваться новая
триада!
Почему Дуа стала такой? С ней всегда было трудно, но все-таки не так,
как теперь.
Тритт ощутил смутную злость на Уна. Ун говорит и говорит всякие
жесткие слова, а Дуа слушает. Ведь Ун готов без конца разговаривать с Дуа,
точно она - рационал. А для триады это вредно.
Ун-то мог бы это сообразить!
Одному Тритту не все равно. И всегда Тритту приходится делать то, что
необходимо сделать. Ун дружил с Жесткими, но он и не подумал с ними
поговорить. Им нужна была эмоциональ, а Ун ничего про это не говорил. Он
разговаривал с Жесткими про энергию, а про то, в чем нуждалась триада,
молчал.
Это он, Тритт, все устроил! И Тритт с гордостью вспомнил, как все
произошло. Он увидел, что Ун разговаривает с Жестким, направился прямо к
ним, без всякой дрожи перебил их и заявил твердым голосом:
"Нам нужна эмоциональ".
Жесткий повернулся и посмотрел на него. Тритт еще ни разу в жизни не
видел Жесткого так близко. Он был весь цельный - когда одна его часть
поворачивалась, с ней поворачивались и все остальные. У него были
протуберанцы, которые могли двигаться самостоятельно, но при этом они не
меняли своей формы. Жесткие никогда не струились, они были несимметричны и
неприятны на вид. И уклонялись от прикосновений.
Жесткий сказал:
"Это верно, Ун?"
С Триттом он говорить не стал.
Ун распластался. Распластался над самой поверхностью камней. Таким
распластанным Тритт его еще никогда не видел. Он сказал:
"Мой правник излишне ревностен. Мой правник... он... он..."
Тут Ун начал заикаться, раздуваться и не мог дальше говорить.
А Тритт говорить мог. Он сказал:
"Без эмоционали мы не можем синтезироваться".
Тритт знал, что Ун онемел от смущения, но ему было все равно. Время
пришло.
"А ты, левый мой, - сказал Жесткий, по-прежнему обращаясь только к
Уну, - ты тоже так считаешь?"
Жесткие говорили почти как Мягкие, но гораздо более резко, почти без
переходов. Их было трудно слушать. То есть ему, Тритту. А Ун как будто
привык, и ему слушать было нетрудно.
"Да", - промямлил наконец Ун.
Только тут Жесткий повернулся к Тритту.
"Напомни мне, юный правый, как давно ты знаком с Уном?"
"Достаточно давно, чтобы подумать об эмоционали, - сказал Тритт. Он
старательно удерживал все свои грани и углы. Он не позволял себе бояться -
слишком важной была его цель. - И меня зовут Тритт", - добавил он.
Жесткому как будто стало весело.
"Да, выбор оказался неплохим. Вы с Уном очень друг другу подходите,
но тем труднее выбрать для вас эмоциональ. Впрочем, мы почти уже решили.
То есть я решил, и уже давно, однако надо убедить других. Наберись
терпения, Тритт".
"Все мое терпение кончилось".
"Я знаю. И все-таки подожди", - Жесткий опять говорил так, словно ему
было весело.
Когда Жесткий оставил их вдвоем, Ун округлился и стал гневно
разреживаться. Он сказал:
"Тритт, как ты мог? Ты знаешь, кто это?"
"Ну, Жесткий".
"Это Лостен. Мой специальный руководитель. Я не хочу, чтобы он на
меня сердился".
"А чего ему сердиться? Я говорил вежливо".
"Ну, неважно", - Ун уже почти принял нормальную форму.
Значит, он перестал злиться. Тритт почувствовал большое облегчение,
хотя и постарался это скрыть. А Ун тем временем продолжал:
"Это же очень неловко, когда мой дурак-правый вдруг подходит и
начинает разговаривать с моим Жестким".
"А почему ты сам не захотел?"
"Всему есть свое время".
"Только почему-то для тебя оно никогда своим не бывает".
Но потом они помирились и перестали спорить. А вскоре появилась Дуа.
Ее привел Лостен. Тритт этого не заметил. Он не смотрел на Жесткого,
он видел только Дуа. Но после Ун объяснил ему, что ее привел Лостен.
"Вот видишь! - сказал Тритт. - Я с ним поговорил, и потому он ее
привел".
"Нет, - ответил Ун. - Просто наступило время. Он все равно привел бы
ее. Даже если бы ни ты, ни я ничего ему не сказали".
Тритт ему не поверил. Он твердо знал, что они получили Дуа только
благодаря ему.
И конечно, второй такой Дуа в мире быть не могло! Тритт видел много
эмоционалей. Они все были привлекательны, и он обрадовался бы любой из
них. Но, увидев Дуа, он понял, что никакая другая эмоциональ им не подошла
бы. Только Дуа. Одна только Дуа.
И Дуа знала, что ей полагается делать. Совершенно точно знала. А ведь
ей никто ничего не показывал, говорила она им потом. И ничего не объяснял.
Даже другие эмоционали, потому что она старалась держаться от них
подальше.
И все-таки, когда они все трое оказались вместе, каждый знал, что ему
надо делать.
Дуа начала разреживаться. Тритту еще не приходилось видеть, чтобы
кто-нибудь так разреживался. Он даже не представлял себе, что подобное
разреживание возможно. Она превратилась в сверкающую цветную дымку,
которая заполнила все вокруг. Он был ослеплен. Он двигался, не сознавая,
что движется. Он погрузился в туман, который был Дуа.
Это совсем не походило на погружение в камни. Тритт не чувствовал
никакого сопротивления или трения. Он словно парил. Он осознал, что тоже
начинает разреживаться - легко, без тех отчаянных усилий, которых это
обычно требовало. Теперь, когда Дуа пронизывала его всего, он в свою
очередь без малейшего напряжения рассеялся в густой дым. Ему казалось, что
он струится, исчезая и растворяясь в радости.
Смутно он увидел, что с другой, левой, стороны приближается Ун, тоже
расходясь дымом.
Затем он соприкоснулся с Уном, смешался с ним. Он перестал
чувствовать, перестал сознавать. Он не понимал - он ли окружает Уна, Ун ли
окружает его. А может быть, они окружали друг друга или были раздельны.
Все растворилось в чистой радости бытия.
Она заслонила и смела и чувства, и сознание.
Потом они опять стали каждый сам по себе. Синтез длился много суток.
Так полагалось. И чем полнее он был, тем больше времени занимал. Но для
них все исчерпывалось кратким мгновением. И память не сохранила ничего.
Ун сказал:
"Это было чудесно".
А Тритт молчал и смотрел на Дуа.
Она коалесцировала, закручивала спирали, подергивалась. Из них троих
только она, казалось, никак не могла прийти в себя.
"После, - сказала она торопливо. - Все после. А сейчас отпустите
меня".
И она кинулась прочь. Они ее не остановили. Потрясение еще не прошло.
Но так продолжалось и дальше. После синтеза она всегда исчезала. Каким бы
полным он ни оказывался. Словно у нее была потребность в одиночестве.
Это беспокоило Тритта. Он замечал в ней все новые и новые отличия от
прочих эмоционалей. А надо бы наоборот: ей следовало во всем походить на
них.
Ун придерживался другого мнения. Он много раз повторял: "Ну почему ты
не оставишь ее в покое, Тритт? Она не такая, как все остальные, но это
потому, что она лучше остальных. С кем еще мы могли бы получить такой
полный синтез? А ничто хорошее даром не дается".
Тритт не понял, но не стал в этом разбираться. Он знал только, что ей
следует вести себя так, как полагается. Он сказал:
"Я хочу, чтобы она поступала правильно".
"Я понимаю, Тритт. Я понимаю. Но все-таки оставь ее в покое".
Сам Ун часто бранил Дуа за ее странные привычки, а Тритту этого
делать не позволял.
"У тебя нет такта, Тритт", - объяснял он.
Но Тритт не знал толком, что такое такт.
И вот теперь... С момента первого синтеза прошло очень много времени,
а крошки-эмоционали у них все нет и нет. Сколько еще можно ждать? И так уж
они это слишком затянули. А Дуа только все больше и больше времени
проводит в одиночестве.
Тритт сказал:
- Она слишком мало ест.
- Когда настанет время... - начал Ун.
- Ты только и знаешь, что говоришь: "настанет время, не настанет
время". Если на то пошло, ты ведь так и не выбрал времени, чтобы раздобыть
нам Дуа. А теперь у тебя все не время для крошки-эмоционали. Дуа должна...
Но Ун отвернулся. Потом он сказал:
- Она на поверхности, Тритт. Если ты хочешь отправиться за ней, точно
ты ее пестун, а не правник, так и отправляйся. Но я говорю: оставь ее в
покое.
Тритт попятился. Он хотел бы многое сказать, только не знал как.
2а
Дуа смутно улавливала, что ее левник и правник волнуются и
препираются из-за нее, но это только усилило ее возмущение.
Если кто-нибудь из них явится за ней сюда (возможно даже, они
поднимутся оба), все завершится синтезом, а самая мысль об этом выводила
ее из себя. Для Тритта важны только дети - уже отпочковавшиеся, и главное
их сестра, которой еще нет. А Тритт умеет поставить на своем.
Заупрямившись, он подчиняет себе триаду. Уцепится за какую-нибудь
примитивную идею и будет требовать и требовать, пока Ун и Дуа не уступят.
Но на этот раз она не уступит. Ни за что...
И ей не стыдно. Ничуть не стыдно! Ун и Тритт гораздо ближе между
собой, чем с ней. Она способна разреживаться сама, а они - только
