самого, и снова три и четыре, разделенные квадратами, площадок,
хотя теперь, со сменой Богов, числа эти потеряли всякий смысл. Я
глазами указал Тенаху на это несоответствие, он понял меня,
хмыкнул, чуть приметно пожав плечами, и отвел взгляд, как бы
говоря: "А я тут при чем? Ничего не поделаешь". Действительно,
поделать тут нечего, выстроено в свое время на совесть, денег не
пожалели. Камень ступенек зарос священным мхом сильнее, чем
положено, сами ступеньки за долгие годы стерты ногами паломников
на три пальца от прежней высоты. Была, помнится, такая легенда,
что конец света наступит, когда эти ступеньки сотрутся до
основания. Но между элохарскими изразцами, покрывающими площадки,
до сих пор не единой щели, куда могла бы забраться хоть ниточка
мха, и до сих пор полыхают они прежними яркими красками. Лестницу
не одолели ни годы, ни войны. Вот храм пострадал значительно
сильнее, причем восстановлен был частично и своеобразно. Левая
половина, прежняя, каменная, оставалась полукруглой. Зияющие в
ней дыры, оставленные последним штурмом, заделаны желтым кирпичом
- тем же самым, из которого заново отстроили правую половину. Ее
сделали квадратной, решив, очевидно, не возиться с вычислениями
магической кривой, производящей впечатление полукруга. Вдобавок
левую и правую половину соединили - теперь, когда
деревья-колонны, раньше плотной кровлей смыкавшие свои кроны,
сгорели дотла, это было только разумно, но для меня, помнившего
их живую колоннаду, стоящие на том же месте мертвые столбы с
золоченой крышей, производили на редкость нелепое впечатление.
Как если бы безумец сшил сапог и тапочку разных размеров
позолоченной нитью. Строители наверняка восстанавливали храм
столь нелепым образом на скорую руку, чтоб начать в нем служить
как можно быстрее, чтоб из памяти людей как можно быстрее
стерлись имена и лики прежних Богов. Наверняка они считали, что
все это ненадолго, а уж потом-то храм отстроят во всем его былом
великолепии. Но самые временные вещи и строения оказываются
самыми постоянными. Я не сомневался, что храм останется в его
нынешнем нелепом виде, а через век-другой его нелепость
мистически обоснуют. Нда. В столь грозном отсутствии вкуса я
нынешних даже не подозревал. Но хотя храм и выглядел
огорчительно, я испытал безмерное, ни с чем не сравнимое
облегчение: фундамент не поврежден, столбы поставлены точно на
месте сгоревших деревьев. Мне стоило только прикоснуться к камню
и я понял: из-под этих стен не вырвалось ничего. Хвала моим
мертвым Богам - даже их пролитая кровь охраняла надежно, хотя и
не текла больше в их жилах. Страшно даже представить, что могло
случиться, надумай нынешние умники перенести храм на новое место,
срыв до основания прежний. Говорят, именно Тенах и запретил
перенос. Конечно, в результате мы обязаны ему тем, как теперь
храм выглядит, зато он выглядит на прежнем месте, а не где-нибудь
еще, и силы зла, запертые им, заперты надежно.
Тенах шел за мной, и видеть я его не мог, но прямо-таки чуял, как
его подмывает задать мне вопрос, не относящийся к делу.
Обойдется. Не до него мне.
- Дальше, настоятель, дальше,- бросил я ему через плечо.- То,
что мы ищем, не отсюда.
Дальше в нашем списке значились развалины. Ну, не совсем,
конечно. Война пощадила храм. Он умирал сам, своей смертью, от
одиночества. Будь хоть мрамор, хоть гранит, но стоит оставить
стены на год-другой без присмотра, и лес свое возьмет. А вот
надругательства над мертвым я не ждал. Но белые стены были
испещрены неприличными надписями и рисунками такого свойства, что
даже в армейском сортире на передовой, и то не увидишь и
половины. Местами надписи сплетались в густую бледно-серую
паутину. Старые надписи. Давно сюда никто не забредал
поизмываться. Рисунки выцвели, дерьмо окаменело. Но стены там, в
глубине, под всеми словами, остались белыми. Я коснулся повисшей
на одной петле двери, ощупал воздух. Умиротворение снизошло на
меня почти зримо. Даже и теперь, когда сила ушла, свет остался.
Честно говоря, я опасался, что зло поселилось в оставленном
храме, но напрасно, не поселилось, и никогда не поселится.
- Пойдем,- обернулся я к Тенаху. Он смотрел на меня. Долго,
молча. На сей раз он задаст свой вопрос.
- Ну, и как тебе все это?- напряженно спросил Тенах. Я немного
подумал, как ему ответить, чтобы впредь не спрашивал.
- Что скажешь?- снова спросил Тенах, тяжело дыша.
- Тенах,- медленно и весомо произнес я,- ты два раза подряд
наступил мне на отрубленную ногу.
Похоже, он меня понял. Во всяком случае, заткнулся.
То, что произошло мгновением позже, до сих пор заставляет меня то
смеяться, то шипеть от бешенства - смотря по настроению.
Посмеяться там было над чем, но и для бешенства есть причины.
Вынюхивая потустороннее зло, я перестал обращать внимание на
здешнее, и оно напомнило о себе самым ощутимым образом.
Покуда мы с Тенахом изощрялись друг перед другом, мы и глядели
друг на друга - как корова на говядину, но все же... И вот
тут-то на нас посыпалась такая несказуемая гнусность, что при
одном воспоминании дух спирает. Нас закидали плодами рата-рата.
Ничего мерзее мир растений не порождал и не породит. Во-первых,
кожура у этой пакости шипастая, и при... гм... соприкосновении с
вашей шеей вы чувствуете, как упомянутые шипы проникают... да что
уж там, колется она зверски. Во-вторых, кожура рата-рата
непрочная, а содержимое до невозможности смердючее. Значит,
сначала в вас летит эдакая штука, утыканная пес знает чем,
вонзается в вас, одновременно раскалывается, и на вас льется то,
что внутри. А в-третьих, запах у рата-рата стойкий до изумления,
а пятна его сока с одежды вообще не сводятся. И наконец, если сок
попадет на ранки от шипов, чирий вам обеспечен самое малое на
неделю.
Компания подростков меня бы не удивила. Сам один раз годиков в
семь подвесил плод над дверью школьного надзирателя. Шипы
воткнулись в дверь, а сок попал куда надо. Но забавлялись
придурки совсем другого возраста. Среди парней, решивших
забросать дрянью посторонних людей, которые им ровным счетом
ничего не сделали, ни один не был младше двадцати. Большинство
было на вид лет двадцати пяти - двадцати шести. Восемь
совершенно трезвых бугаев, и ни один не стоит достаточно близко.
Не прошло и нескольких мгновений, а мы с Тенахом благоухали, как
куча гнилого мяса вперемешку с навозом, на который мочились кошки
всей деревни. Да нет, мы пожалуй, воняли похуже. Бешенство,
страшное бешенство бессилия, самое тяжкое. И добро бы еще я был
хлюпиком. Поодиночке я любого из них могу превратить в кровавый
кисель с костным порошком. Да и вместе, пожалуй, отлупить их как
следует - правда, уже ценой хороших синяков. Но они слишком
далеко стоят. Сделай я хоть шаг вперед, они бросятся врассыпную,
и будут по-прежнему измываться, я буду бегать за ними, поблевывая
на бегу от жуткой вони, и ничем хорошим такое преследование не
кончится. Восемь молодых, сытых идиотов, они хохочут, показывают
на нас пальцами, и знают, отлично знают, что мне их не достать.
Хотя... как сказать.
Бедняга Тенах, обалдевший, едва не ослепший от невыносимой вони,
задыхался, хрипел и выл. Я завел руку назад, к колонне, сорвал с
нее плеть бешеного винограда, едва не перерезав себе пальцы, и
резко, как бичом, захлестнул шею одного из парней, дернув на
себя. Он упал, и я дернул еще раз, подтаскивая его поближе.
Веселый строй сломался. Но сделать они ничего не могли. Я
выразительно подтянул потуже петлю при первом же их шаге, и они
отступили. Я положил парня себе на колено и принялся методично
шлепать его по заднице. Со стороны выглядит забавно, но рука у
меня тяжелая, и я ему не завидовал. К тому же я постарался
уткнуть его носом в пропитанные рата-рата одежды Тенаха. Когда
морда его посинела от запаха рата-рата, а задница - по другой
причине, мне пришло в голову подобающее завершение пережитого.
То, что сделает его незабываемым.
- Штаны снимай!- рявкнул я жутким голосом. Парень в ужасе
воззрился на меня. Еще бы! На его месте я бы не сомневался, что
спятил.
- Штаны!- прорычал я, тряхнув парня за шиворот.- Господин
настоятель изволят нуждаться в чистых штанах. Живо!
Парень дрожащими пальцами принялся искать пряжку ремня.
- Ширинка спереди!- напомнил я.- И вы двое тоже - быстрей,
быстрей! Ты и ты!
- За-а-чеем?- проныли парни.
- Затем. Мне тоже нужна одежда. И потом, господину настоятелю
могут не подойти одни штаны. Значит нужен выбор. А ну, кому
сказано?
Просто удивительно, сколько страху может нагнать профессионал на
банду подонков. Я уже не испытывал гнева - мне было смешно. Но
глядел я на них так, словно примеривался, с кого из них я раньше
буду драть живьем шкуру, а кому уши на нос намотаю. Несколько
минут назад они, мягко выражаясь, имели преимущество. Теперь под
моим взглядом они беспрекословно снимали свое тряпье, соревнуясь
разве что в готовности первым поделиться штанами с обиженным.
- Благодарю вас, добрые юноши,- ласково и внушительно произнес
я.- Отец настоятель, соблаговолите благословить.
Тенах обалдел настолько, что соблаговолил. Он взмахнул рукой,
осеняя знаком благопожелания частично одетую компанию, и запах
рата-рата вновь разнесся окрест. Я подхватил одной рукой кучу
штанов, другой повлек за собой Тенаха, и вскоре огорченные мной
придурки остались позади.
- Где тут ручей, настоятель?- спросил я. Тенах пожал плечами.
Даже такое мимолетное движение усилило запах.
- Скидывай свое добро, Тенах,- взмолился я, торопливо сбрасывая
с себя все лишнее.- Смердит просто несусветно.
- Зачем ты штаны потащил?- спросил Тенах, безропотно скидывая
свои бесценные одеяния.- Мне их добро не больно-то нужно.
- Как сказать,- возразил я.- Отстирать в ручье мы ничего не
сможем, разве что сами кой-как отмоемся. Ты, конечно, можешь и не
согласиться, а мне штаны не помешают. И еще, настоятель - если
дать опомниться банде трусов, она тебя настигнет и измордует. Я
хочу быть в безопасном месте раньше, чем восемь обалдуев решат
вышибить из меня мозги. Штаны обеспечат нам фору.
- Тогда почему ты забрал штаны не у всех?- против воли
заинтересовался Тенах.
- Как раз поэтому. Окажись они все с голым задом, могли бы со
злости забыть о приличиях и погнаться. А так они сначала
подерутся из-за оставшихся штанов.
Тенах представил себе бой за штаны и хихикнул.
- Хотел бы я знать, от чего они так легко тебя послушались?
- А я поймал главаря,- после недолгого раздумья сообразил я.-
Без его указаний они просто не знали, что делать. Нам крупно
повезло.
- Да нет, Наемник,- возразил Тенах,- везенье тут не при чем,
не случайно выбрал именно его. Что-то тебе подсказало, кто такой,
верно?
- Пожалуй,- согласился я.
- Вот поэтому я тебя и позвал на помощь. Именно тебя. Хотя мы
враги. Тебе всегда что-то подсказывает.
- А сейчас мне что-то подсказывает, что если мы и дальше будем
шляться по лесу в голом виде, нас покусают муравьи. Ради всех
Богов, Тенах, перестань болтать. Я пытаюсь вспомнить, где же
здесь вода поблизости, а ты мешаешь.
И ведь не заметил я, как нервно перебирает пальцами Тенах ризы
свои вонючие. И как глаза отводит. И как бессвязно, судорожно
говорит он со мной.
- Кажется, помню. Вот там, направо, за поляной, должен быть
родник.
Я зашагал направо. Да, точно, был там родничок. Не очень хочется
идти на Поляну, но ничего не поделать. Тенах шел следом. Я должен
был почуять страшное, должен был обернуться и не сделал этого.
Возможно, увидь я лицо Тенаха, я не пошел бы к Поляне. А так...
Я остановился, как вкопанный. Мне показалось, что шершавая рука
схватила меня за сердце и рванула. И вся кровь выхлестнула в этот
разрыв из сердца, и в нем стало пусто и жарко. И больше ничего не
будет, потому что я сейчас умру.
Я смотрел на то, что было Поляной белых цветов.
Я видел разрушенные храмы и оклеванные трупы, но это... Кому,
кому могли причинить зло цветы? Они не говорят, не сражаются, не
