зажги мне сигарету". Потом, быстро и мелко затягиваясь:
"В среду в девять Ричард за тобой заедет. По дороге в замок
будете останавливаться только для заправки. Нигде не
ночевать. Ночи с тобой для меня слишком драгоценны.
Когда приедете, тогда приедете. В моей спальне тебя будет
ждать холодный ужин. Ричард переночует в спальне моего
кузена, где и ему будет оставлен ужин. Он уже давно
получил свое наперед. Не забудь взять плед, который я тебе
подарила, и укутай в него ноги. В дороге не разрешай
Ричарду пить. Иди, я устала".
Он взял такси у Холланд-Парка. После ночи на
Боровском и Элизабет, шопеновские прелюды мотыльками
порхали в пустой от счастья голове. На губах - вкус ее
сигарет. Когда он с ней, она не разрешает ему курить свои,
слишком крепкие. О сигарах не может быть и речи, так же
как о кондомах и случайно вырывавшихся у него
французских выражениях (русские - пожалуйста!). В ней
не было ни автоматизма, ни противостоящей автоматизму
переменчивости. Одна власть. Страсть? - О ней знала
только она сама. Что-что, а страсть, даже если она у нее и
была, никогда не смогла бы стать ничьим оружием, даже ее
собственным. Знание? Она знала все, что хотела, но это
ровно ничего не значило в ней или для нее.
Но, Боже, как знать, но самому этого не делать?
[Знание существует только для частичной продажи, как
любил повторять Елбановский.] Только в любви знать и
делать - одно и то же. Поэтому там нет места свободе,
всегда предполагающей их разделение. Сейчас банки и
компании разоряются не от неоправданного риска, а от
страха и незнания. Люди - тоже. Точнее - от страха
знания. Когда едешь в машине, отчаяние стихает.
Они проехали Карлайль, и Ричард ему сказал, что
Джеймс, не шутя, намерен его убить. "И не надейся, что он
это сделает в ее спальне. Он подождет, пока утром ты
спустишься за ней в сад, замахнется на нее хлыстом, а когда
ты рванешься, чтобы заслонить собой даму сердца, выпалит
тебе между глаз из двухстволки так, чтобы всю ее залить
твоими мозгами". - "Эка жалость, что ты не избрал
карьеру судебного медика, - засмеялся Михаил Иванович.
- Яркость и точность воображения - как у Дягилева". -
"Шотландские родичи Джеймса очень на это рассчитывают,
- продолжал Ричард. - Судья безусловно объявит его
недееспособным, и он вместе с гигантским состоянием
перейдет под их опеку". - "А жена куда перейдет?" - "К
молодому Чарлзу Линдбергу, я полагаю. У нее слабость к
авиаторам". - "Как противно! Он - антисемит и
германофил". - "Не все ли тебе будет равно, когда тебя
соберут по кусочкам и зароют где-нибудь на границе
Пертшира и Дамфриза?" - "Меня должны похоронить в
Монако, - сказал Михаил Иванович, - Кстати, очень тебе
рекомендую купить фирму Робинсон и Альтаузен. И как
можно скорее, если достанешь денег. Через три месяца,
самое большее, они разорятся в пух и тебе станет дороже
выкупать ее у ликвидаторов".
Как выкупить себя у прошлого? Его кровь,
смешавшаяся с капельками росы и пота на лице Элизабет,
после утренней страсти (смягченная версия сцены,
нарисованной Ричардом), - образ, способный развлечь на
пять минут. Но где те мгновенья просветления, на которые
прошлое выпустит его из своих когтей. Где тот детский сон
освобождения, от выхода из Петропавловской до Торнио?
Только осатанелая ебля с Элизабет и реальная близость
физической смерти давали временное облегчение.
Машина резко свернула на северо-восток. Три недели,
как он вернулся из Франции, где женился гражданским
браком на Пьеретте (и через пять дней развелся), чтобы дать
детям свое имя. (В 1989-м Иван сказал, что он это сделал
потому, что тогда не мог давать своим незаконным детям
приличного, с его точки зрения, содержания.) Он тогда
пребывал в истерике самообвинения ("Что за беспомощный
акт моральной компенсации!" - прокомментировал
Елбановский после его возвращения). Езды оставалось часа
четыре. Она будет лежать, накрывшись с головой, и только
выпростает руку, чтобы принять от него бокал с
шампанским. Потом, не ожидая, пока он кончит есть,
бросит бокал на ковер и сделает привычный повелительный
жест ("Сейчас, сюда"): тридцать секунд, чтобы раздеться
("размотаться", unwrap yourself - ее выражение) и
впрыгнуть в постель. Говорите и смотреть на него она
станет только минут через двадцать ("после первого глотка"
- опять ее выражение).
Элизабет ждала у ворот парка - оттуда еще добрых
пять минут езды до замка, - закутанная в мужской
непромокаемый плащ и в веллингтонах (не прощаться ли
будем?). Поцеловав его в лоб и чмокнув в щеку Ричарда,
уселась на заднее сидение и велела ехать к входу для слуг
(сегодня у Джеймса гости). У него занемела спина. Он
расшагивал по огромной спальне, согревая в руке фужер с
Энесси (от шампанского отказался), и рассказывал о своей
долгой дороге. В камине затрещало и рассыпалось красное
полено. От ужина он тоже отказался. Она, расстегивая на
нем рубашку "Я забыла спросить, как было на
Браиловском?" - "Это был Боровский". - "Наверное, в
них есть что-то общее, если я всегда их путаю" - "А что
же, все-таки?" Она, стягивая чулки: "Гений выражения себя
в Шопене и - забвения себя в нем. Я тоже забываю себя,
когда их слушаю. Но мне кажется иногда, что музыка - не
вся в этом". "Любовь тоже", - подумал Михаил Иванович,
поймав себя на том, что он произносит про себя это слово
впервые в жизни в отношении конкретной женщины, а не
вообще, конечно.
"Подумайте только, - говорил Ричард за завтраком,
разворачивая салфетку, - с момента, когда я открываю
утром глаза и до момента, когда я разворачиваю салфетку, я
совершаю сто сорок три (по крайней мере, какие-то я мог и
не посчитать) различных физических действия - весь
ритуал моего утреннего туалета, так сказать. Я могу
совершать все эти действия или какие-то из них
автоматически, либо осознанно. Это будет зависеть от моего
решения Но главное - это то, что я могу осознать эти сто
сорок три действия как одно целое. Только после его
осознания как одного целого оно и становится таковым, то
есть - ритуалом. Значит, ритуал есть сознание ритуала"
Быстрым одновременным движением ножа и вилки он
извлек все кости из жареной копченой селедки и выжал на
нее половинку лимона Элизабет съела один тост с ломтиком
бекона и сидела, отодвинувшись от стола и заложив ногу за
ногу. Михаил Иванович допил третью чашку кофе и
закурил. Джеймс был с раннего утра на охоте, и его ждали к
ланчу. "Хирургическая операция - не ритуал, -
продолжал Ричард, - и не только потому, что много может
случиться непредвиденного и требующего изменений в
количестве и характере действий, а потому, что это
непредвиденное может оказаться гораздо важнее того, что
можно было бы назвать "ритуалом операции". Ритуал ведь
всегда - только то, что он есть. То самое сознание, которое
ничто не может изменить". - "Тогда, - Элизабет вынула
изо рта Михаила Ивановича только что зажженную сигарету
и глубоко затянулась, - тогда я бы поместила еблю между
ритуалом и хирургической операцией. Ее ход предвиден и
осознан, как в ритуале, но возможны перебивы, как в
операции". - "Перебивы чем - любовью? - спросил
Михаил Иванович, - или - страхом?" Она, сигаретой в
сторону Ричарда: "Ты разве боялся, когда был со мной?" -
"Нет, но ведь ты меня и не любила". "Резонно, - подумал
Михаил Иванович, - у Ричарда - страсть минус страх
вместо любви. У меня - страсть плюс страх из-за любви.
Для нее страх всегда - у других. Сама она ничего не
боится, пока. Не пора ли ехать?"
Вечером следующего дня он сидел на скамейке перед
церковью Сент-Майкл, в двадцатый раз перечитывая ее
телеграмму из двух слов: "Как обычно". Без подписи.
Вчера, вернувшись из замка в Лондон около одиннадцати,
он внезапно решил не ночевать в своем отеле. Он попросил
Ричарда остановить машину в трехстах ярдах от Гровенора,
сказав, что хочет пройтись перед сном, пошел в другую
сторону и снял номер в первом же попавшемся ему на глаза
отеле в Челси. Сегодня в девять утра пришла эта
телеграмма. Но как? От кого могла она узнать, где он будет
ночевать, когда сам он не знал об этом за минуту до того,
как спросил себе номер? Значит, либо Ричард, оставив
машину, последовал за ним, а потом ей позвонил, либо она
сама узнала о его другом отеле от одной из трех сторон,
которые могли бы им интересоваться - английской,
германской или советской (но тогда они должны были бы
следить за ним постоянно!). Первое было маловероятно,
хотя и вполне возможно. Второе - гораздо более вероятно,
хотя гораздо менее возможно, ибо стоило ли ради ее
прихоти (только ли?) рисковать раскрытием такой связи!
Третье... Нет, наверное, это все-таки Ричард, хотя он
нисколько бы не удивился, узнав, что Георг Пятый и
Элизабет пользуются агентурными услугами одного и того
же человека.
Пробило девять на колокольне Сент-Майкла. Хорошо.
Будем считать это мелочью. Быть с ней хотелось
нестерпимо. Через пять минут она сама откроет ему
дубовую дверь неопределенного цвета и, схватившись
обеими руками за отвороты его вечернего пальто, как за
ошейник, рванет его вглубь холла, к себе на грудь. Он
прочел молитву Михаилу Архангелу и шагнул за ограду.
В предрассветных сумерках она склонилась над ним и
долго смотрела ему в глаза, не выпуская из губ погасшей
сигареты (не прощаться ли пора пришла?). Он прижал к
груди ее лицо и сказал, что хочет, чтобы она развелась с
Джеймсом, и тогда он, кавалер своего ордена, женится на
ней, и они будут жить долго и счастливо и умрут в один
день. Длинным с горбинкой носом она уткнулась в
углубление под его шеей (длинный нос - мелкая пизда,
говорил его кузен Андрей Рогастов): "Это - шестое
предложение такого рода, my darling, и единственное, где не
фигурирует план, как избавиться от Джеймса. Когда я
выходила замуж, он мне обещал полную свободу ("Только
держи от меня подальше моих ебаных родственников, это
- твоя ответственность"), а я обещала его матери
удерживать его в пределах, так сказать. Пьянка, охота и
мальчики, всякую неделю новые, развращенные слуги,
ленивые арендаторы, скользкие стряпчие. Каждый день я
провожу за счетами и письмами девять-десять часов. Так я
отрабатываю свою свободу, тебя, - она остановилась, - и
других.
Джеймс - не испорченный ребенок, а врожденный
подонок, и притом железного здоровья. Если его кто-нибудь
раньше не убьет, он переживет нас с тобой (что неправда, он
сгорел живьем в танке в Сицилии в 1943 г.), и мы не умрем
в один день (это - правда, она еще жива). Ты лучше
больше ко мне не приходи, а то очень скоро я не смогу без
тебя обойтись". - "А ты не можешь просто так - любить
меня, забыв все прошлое?"
За плотными шторами давно рассвело, но в спальне, с
тускло догорающим одиноким поленом в низком широком
камине, продолжалась ночь. "Когда ты меня ебешь, я
питаюсь от твоей силы, - она закурила от угасавшего
пламени, - и впитав ее в себя, могу продолжать жить как
живу. Проползать, как ящерица с отрубленным хвостом,
оставляющая мокрый след на песке - от прошлого к... если
это можно так назвать, настоящему. Это из-за твоей силы я
еще могу продолжать все это. Пока ты со мной, мне не уйти
к жизни новой..." - "Vita nuova, - усмехнулся Михаил
Иванович, - я - отрубленный хвост".
Через двадцать лет, увидев ее в форме сестры
милосердия в пропахшей хлороформом палате для
умирающих солдат в Марсден Роял Хоспитал, он
содрогнулся от тоски и нежности. Сейчас, после шести
часов утренней работы и двух чашек кофе с коньяком, он
подумал, что Лондон - это гигантская ловушка для
колеблющихся. Еще бы! Добровольно дать себя упаковать в
грязно-серые клочья лондонских туманов, посредине между
благословенным аквариумом Лазурного Берега и холодной
чистотой бергенских фьордов. Кстати о фьордах. Что-то
начало прорезаться в Стокгольме. Деньги, пусть небольшие,
потом - посмотрим. Елбановский пришел позже обычного
и протянул ему одну карточку. Восемь строчек: сейчас
самое перспективное - монополии на производство
товаров первейшей необходимости. Фермеры будут
