Терри Пратчетт. Ноги из глины
Terry Pratchett, "Feet Of Clay", Copyright 1996
Перевод: c Марат Губайдуллин, "Ноги из глины", 1999
Контактный e-mail: marat@anruz.co.uz
Если кто хочет опубликовать мой перевод, пожалуйста, свяжитесь со мной.
Буду рад.
Здесь Вы найдете оборотня с пред-лунным синдромом,
и гнома с осанкой, и голема который начал думать о себе.
Но для Коммандера Ваймза, главы городской стражи
Анх-Морпорка, все только начинается...
В воздухе витает измена.
Совершенно преступление.
Ему не только надо найти кто-это-сделал, но также
как-это-сделано. Он даже толком не знает, что было
сделано. Но как только он узнает вопросы, ему
захочется узнать ответы.
"Похоже на чтение Толкиена, но только с приколами...
и с хорошими приколами тоже"
-- Матт Ситон, Гуардиан.
Теплой весенней ночью в дверь заколотили с такой силой, что чуть не
выбили ее из петель.
Хозяин отпер дверь и выглянул на улицу. Ночь была облачной, и от реки
шел туман, густой как парное молоко.
Но все же через некоторое время хозяин разглядел на границе выходящего
из дома света какие-то тени. Очень много теней, внимательно наблюдающих за
ним. Он подумал что, вероятно, были какие-то слабые отблески света...
Хотя, насчет фигуры стоящей перед ним у него не было никаких сомнений.
Большая, темно-красная, но все же похожая на детскую глиняную фигурку. Глаза
ее светились как два маленьких уголька.
-- Ну? И что вы хотите в это время ночи?
Голем протянул ему грифельную доску, с надписью:
Говорят, Вам нужен голем.
Конечно же, големы не умеют разговаривать.
-- А. Нужен -- да. Но я не в состоянии. Я немного поспрашивал об этом,
но при нынешних диких ценах...
Голем стер слова на дощечке и написал:
Для Вас -- сто долларов.
-- Это ты на продажу?
Нет.
Голем отступил в сторону, уступая место другому голему.
Второй, несомненно, тоже был големом. Но не той обычной глиняной
глыбой, которые иногда попадаются на глаза. Этот блестел как новенькая
отполированная статуя, сделанная отлично, вплоть до деталей одежды. Он
напомнил один из старых портретов королей города, надменного вида и с
величественной прической. Фактически, у него даже была маленькая корона,
вылепленная на голове.
-- Сто долларов? -- человек подозрительно. -- А какие у него дефекты?
Кто его продает?
Никаких дефектов. Хорош во всем. Девяносто долларов.
-- Похоже, кто-то хочет от него по быстрому избавиться ...
Голем должен работать. У голема должен быть хозяин.
-- Да, правильно, но бывают же случаи... Сходят с ума, изготавливают
слишком много предметов, все такое.
Не сумасшедший. Восемьдесят долларов.
-- Он выглядит... новым, -- сказал человек, постукивая по
поблескивающей груди. -- Но сейчас никто не изготавливает големов, из-за
этого цены слишком высоки для бюджета маленького бизнеса..., -- он
остановился. -- Кто-то снова начал их изготавливать?
Восемьдесят долларов.
-- Я слышал, священники давно запретили их изготавливать. Человек может
попасть в большую переделку.
Семьдесят долларов.
-- Кто этим занимается?
Шестьдесят долларов.
-- Он продает их Албертсону? Или Спаджеру и Вильямсу? У нас здесь
большой спрос на големов, а у них есть деньги для вложения в новую
фабрику...
Пятьдесят долларов.
Человек обошел вокруг голема: -- Нельзя просто сидеть и смотреть, как
его предприятие обанкротится из-за нечестного урезания цен, я имею в виду...
Сорок долларов.
-- Религия -- это конечно очень хорошо, но "что в приходе знают о
доходе", так? Хм..., -- Он посмотрел на бесформенную фигуру голема в тени.
-- Там ты написал "тридцать долларов", как мне показалось?
Да.
-- Мне всегда нравилось заниматься оптовой торговлей. Подождите
минутку. -- Он зашел внутрь и вернулся с рукой полной монет. -- Вы продадите
всех этих ублюдков?
Нет.
-- Хорошо. Скажите своему хозяину, что было очень приятно вести дело с
ним. Заходи, Солнечный Джим.
Белый голем вступил в фабрику. Человек, посмотрев по сторонам, вбежал
за ним и захлопнул дверь.
Тени задвигались в темноте. Послышалось легкое шипение. Затем, немного
покачиваясь, большие темные фигуры стали удаляться.
Сразу же после продажи, прямо за углом, попрошайка, в надежде
вытянувший руку за милостыней, был очень удивлен, обнаружив, что он стал
богаче на тридцать долларов.[1]
Диск Мира повернулся на блистательном фоне космоса, очень аккуратно
вращаясь на спинах четырех гигантских слонов, которые устроились на панцире
Великой А'Туин -- звездной черепахи. Континенты медленно проплывали,
вращаясь в системах погоды, которые в свою очередь мягко поворачивались
против ветра, как в танцоры кружащиеся в вальсе на сцене. Миллиарды тонн
географии медленно катились по небу.
Люди изучают такие вещи как география и метеорология не только потому,
что стоят на одной и промокают от другой. Эти предметы не совсем похожи на
настоящие науки.[2] Но география -- это всего лишь то, что изучают физики, ну
может, еще несколько деревьев торчат из нее, а метеорология наполнена
восхитительным и захватывающим хаосом, да и вообще очень сложна. Лето -- это
не только время. Это еще и место. Лето это двигающееся существо и уходит на
юг для зимовки.
Даже на Диске Мира, с крошечным солнцем вращающемся по орбите вокруг
крутящегося мира, времена года сменяются. В Анх-Морпорке, в величайшем из
городов, Лето отпихнуло Весну, и в свою очередь получила толчок в спину от
Осени.
Говоря географически, в самом городе не чувствовалось никакой разницы,
хотя поздней весной пена на реке часто становилась приятного
изумрудно-зеленого цвета. Туманы весны переходили в туманы осени, которые
смешивались с дымом и копотью от магических кварталов и мастерских
алхимиков, до тех пор, пока не становится похоже, что они ожили своей
плотной и душной жизнью.
А время продолжало идти вперед.
Осенний туман наседал на полуночные оконные стекла.
Кровь текла струйкой на разорванные страницы редких книг с религиозными
размышлениями.
"Так нельзя", -- подумал отец Тубелчек.
Следующая мысль была, что его тоже не надо было бить. Но отец Тубелчек
никогда не заострял внимания на подобного рода вещах. Люди излечиваются, а
книги никогда. Он протянул трясущуюся руку и попытался собрать страницы, но
снова опрокинулся назад.
Комната вращалась.
Дверь распахнулась. По полу заскрипели тяжелые шаги, один шаг, по
меньшей мере, и потом шум от волочения.
Шаг. Волочение. Шаг. Волочение.
Отец Тубелчек попытался сфокусировать взгляд. -- Ты? -- прохрипел он.
Кивок.
-- Собери... все... книги.
Старый священник смотрел, как плохо приспособленные для такой работы
пальцы собирают книги и аккуратно укладывают их в стопки.
Вошедший подобрал из обломков писчее перо, что-то аккуратно написал на
кусочке бумаги, затем скатал его и осторожно всунул его между губ отца
Тубелчека.
Умирающий священник попытался улыбнуться.
-- С нами это не срабатывает, -- прошептал он, маленький цилиндр у него
во рту раскачивался как последняя сигарета. -- Мы... делаем... нашу... ж...
Преклоненная фигура некоторое время внимательно наблюдала за ним, а
затем, очень осторожно, медленно наклонилась и закрыла глаза священника.
Коммандер Сэр Самуэль Ваймз, Городской Страж Анх-Морпорка, нахмурился
своему отражению в окне и начал бриться.
Бритва -- это меч свободы. Бритье -- это акт мятежа.
В эти дни кто-то готовил ему ванную (каждый день! --никогда бы не
подумал, что человеческая кожа может вынести такое к ней отношение). И
кто-то раскладывал ему одежду (и какую одежду!). Кто-то готовил ему еду (и
какую еду! -- он набирал вес, он знал это). И кто-то даже начищал ему
ботинки (и какие ботинки! -- не изношенные ботинки на картонной подошве, а
большие и крепко сшитые ботинки из замечательной блестящей кожи). Всегда был
кто-то, кто делал за него все, но все же есть некоторые вещи, которые
мужчина должен делать сам, и одним из них было бритье.
Он знал, что леди Сибил это не одобряла. Ее отец никогда не брился сам.
У него для этого был специальный человек. Ваймз отпарировал тем, что он
провел слишком много лет на ночных улицах, чтобы чувствовать себя счастливым
оттого, что кто-то приставил бритву к его горлу, но все же настоящей
причиной, о которой он ничего не сказал, была сама идея разделения мира на
тех, кого бреют и тех, кто бреет. Или тех, кто носит начищенные до блеска
ботинки и тех, кто счищает с них грязь. Каждый раз, когда он видел своего
дворецкого Вилликинса складывающего его, Ваймза, одежду, он подавлял в себе
острое желание дать пинок блистающему заду дворецкого за оскорбление
человеческого достоинства.
Бритва мягко шла по отросшей за ночь щетине.
Вчера был какой-то официальный ужин. Сейчас он уже не мог вспомнить в
честь чего. Ему казалось, что он всю свою жизнь тратит на эти мероприятия.
Арка, хихикающие женщины, орущие молодые люди, которые стояли в конце строя,
когда производилось построение. И, как обычно, он вернулся домой через
закутанный в туман город с омерзительным настроением.
По дороге в ванную Ваймз заметил свет из-под кухоной двери и услышал
разговор и смех, и заглянул туда. Там были Вилликинс, старик, который следит
за котлом, главный садовник, и мальчик, который чистит ложки и разжигает
огонь. Они играли в карты. На столе стояли бутылки с пивом.
Он вытянул стул, бросил пару шуток и попросил сдать ему карты. Они
были... гостеприимны. Определенным образом. Но, пока шла игра, Ваймз
чувствовал, что воздух кристаллизуется вокруг него. Он был как шестеренка в
песочных часах. Никто не смеялся. Они продолжали называть его "сэр", и
постоянно прочищали горло. Все было очень... аккуратно.
В конце концов, он, пробормотав извинение, вышел. Дойдя до середины
коридора, ему показалось, что он услышал комментарий, за которым
последовал... ну, может быть это был просто смешок. Хотя это могло быть и
хихиканье.
Бритва аккуратно обошла нос.
Ха. Пару лет назад, человек вроде Вилликинса пустил бы его на кухню
только из сострадания. И заставил бы снять ботинки.
"Такова теперь твоя жизнь, Коммандер Сэр Самуэль Ваймз.
Выскочка-полицейский для шишек и шишка для остальных".
Он нахмурился отражению в зеркале.
Он вылез из грязи, это правда. И теперь он три раза в день ел мясную
пищу, носил хорошие ботинки, у него была теплая постель на ночь, и в
дополнение к ней еще жена. Старая добрая Сибил, -- хотя у нее появилась
сильная тенденция разговаривать только о занавесках, но сержант Кишка
сказал, что такое случается с женами, это их биологическая черта, и это
исключительно нормально.
Он чувствовал себя очень привязанным к своим старым дешевым ботинкам. В
них он мог читать улицу, подошвы были очень тонкими. Бывало так, что он мог
сказать, где находится, в ночи темной как смола, только по форме булыжников.
А, ладно...
В бритвенном зеркале Сэма Ваймза было что-то необычное. Оно было
немного выпуклым, и поэтому отражало в себе больше комнаты, чем плоское
зеркало, давая хороший обзор на улицу и на сад за окном.
Хм. На макушке прореживается. Определенно там просвечивает череп.
