удивление, то же приятное удивление, как какое-либо прочувствованное и глубокое
слово, смелое и благородное действие, которых мы от кого-кого, а от нее ни за
что бы не ждали. Вокруг этого носа, носа нового, открывались горизонты, на
которые мы и не осмеливались надеяться. Доброту и нежность, некогда немыслимые,
можно было помыслить с этими щеками. Перед этим подбородком можно говорить
такое, что никогда не пришло бы в голову высказать пред предыдущим. Эти новые
линии лица воплощали иные черты характера: сухая, тощая девушка превратилась в
огромную снисходительную дуэрью. Так что, подразумевая не только зоологические,
как в случае г-на д'Аржанкура, но и социальные, и моральные смыслы, можно было
сказать, что перед нами -- другая особа.
Приняв во внимание эти особенности, можно сказать, что утренник был намного
более ценен, нежели простой образ прошедшего, -- благодаря ему в поле моего
зрения попала -- помимо множества образов, не виденных никогда мною, сменявших
друг друга, отделявших прошедшее от настоящего -- еще и связь между настоящим и
прошлым; она была в чем-то схожа с тем, что называлось раньше оптическим
зрением, но только оптическим зрением лет, а не одного момента или одного лица,
затерянного в искаженной временной перспективе.
Что касается былой любовницы д'Аржанкура, то изменилась она не сильно, если
учесть, сколько времени прошло, -- то есть, лицо ее не то чтоб было срыто до
оснований, -- по крайней мере, как лицо человека, меняющегося по всей длине
пропасти, где лежит его путь, пропасти, направление которой мы можем выразить
только в равной степени тщетными сравнениями, поскольку мы заимствуем их в
пространственном мире, -- сравнениями, которые, самое большее, когда мы
ориентируемся по ним в смысле высоты, длины или глубины, дают нам понять, что
этот непостижимый и ощущаемый размер существует296. Настоятельная необходимость
подыскивать для людей имена и прослеживать ход времени неминуемо приводила к
восстановлению, возвращению на исконное место забытых мною годов. С этой точки
зрения, чтобы не впасть в ошибку из-за мнимой тождественности расстояний,
абсолютно новый облик какого-либо существа типа г-на д'Аржанкура был для меня
словно бы неким ошеломительным знамением о реальности дат, -- реальности,
остающейся для нас обычно чем-то абстрактным; так некоторые карликовые деревья
или гигантские баобабы свидетельствуют о пересечении меридиана.
Жизнь тогда предстанет нам феерией, -- в каждом новом акте на наших глазах
малютка становится юношей, потом зрелым мужем, затем клонится в могилу.
Благодаря этим непрестанным изменениям до нас доходит, что люди, которых мы
встретили через довольно большой промежуток времени, изменились, и мы понимаем
также, что и сами мы следуем этому закону, что с такой силой преобразившиеся
создания, ничем уже себя не напоминающие, по-прежнему остаются собой, и как раз
потому, что они собой остались, они так несхожи с теми, кого мы некогда знали.
Я когда-то дружил с девушкой, теперь -- побелевшая, втиснутая во вредную
старушонку, она, казалось, указывала на неизбежность переоблачения в финальном
дивертисменте, чтобы никто не узнал актеров. Однако, стан ее брата был прям как
прежде, он по-прежнему был схож с собою, и потому сложно было понять, отчего же
побелели торчащие из юного лица усы. Куски белых бород, доселе абсолютно черны,
придавали человеческому пейзажу этого утренника что-то меланхолическое, -- как
первые желтые листья на деревьях, хотя мы-то думали, что лето еще долго будет, и
не успели вдоволь насладиться им, когда неожиданно узнали, что уже наступила
осень. В юности я жил со дня на день, и уже тогда о себе самом и о других
составил окончательное мнение, -- а тут я впервые, на материале произошедших
метаморфоз, заметил истекшее для них время; меня потрясло откровение, что оно
прошло также и для меня. Безразличная сама по себе, их старость приводила меня в
уныние, уведомляя о наступлении моей. К тому же, последняя была провозглашена
мне словами, которые, спустя несколько минут, поразили меня, как судные трубы.
Первые были произнесены герцогиней де Германт; я только-только подошел к ней,
пройдя сквозь двойную ограду любопытствующих, -- они не отдавали себе отчета в
удивительных эстетического характера ухищрениях, оказывавших на них воздействие,
и, взволнованные этой рыжей головой, этим ярко-телесным туловищем, едва
испускающим свои черные, кружевные, сдавленные драгоценностями плавники,
высматривали в его извилистости наследственные черты, будто то была старая
священная рыба с инкрустированными камнями, в которой воплотился Гений --
покровитель семьи Германтов. << Как я рада встрече с вами, самый старый мой друг
>>, -- сказала она. Мне в пору комбрейского моего юношеского самолюбия не
представлялось возможным войти в круг ее друзей, равно наравне принимать участие
в реальной волшебной жизни Германтов, -- стать одним из ее друзей как г-н де
Бреоте, г-н де Форестель, как Сван, как все, кто уже умер, -- мне могли бы
польстить эти слова, но я был скорее опечален. << Самый старый друг! -- подумал
я, -- она преувеличивает; может быть, один из самых старых; но я, стало быть...
>> Тут ко мне подошел племянник принца: << Вы, как старый парижанин: >>, --
сказал он. Мгновение спустя мне передали записку. Дело в том, что по прибытию я
встретил младшего Летурвиля, о родстве которого с герцогиней я помнил плохо,
хотя он и был немного со мной знаком. Он только что окончил Сен-Кир297, -- я
подумал, что он сможет стать для меня славным товарищем типа Сен-Лу, сможет
ввести меня в курс армейских дел, произошедших там изменений, -- я сказал ему,
что разыщу его вскоре и что мы могли бы вместе поужинать, -- он с радостью
принял предложение. Но я замечтался в библиотеке, и он написал в записке, что
больше ждать не может и оставил адрес. Записка от этого гипотетического товарища
кончалась так: << С уважением, ваш юный друг, Летурвиль >>. -- << Юный друг! >>
Ведь именно так я писал когда-то людям, лет на тридцать старше меня, --
Леграндену, к слову. Что! этот младший лейтенант, которого я вообразил своим
товарищем вроде Сен-Лу, назвался моим юным другом: Видно, с того времени
изменились не только военные методы, и для г-на де Летурвиля я был уже не
"товарищем", но пожилым господином; от г-на де Летурвиля, подходящим другом для
которого я себя только что считал -- таким, каким я себе казался, -- я был
удален словно движением невидимого компаса, мысль о котором не приходила мне на
ум, -- так далеко отставившим меня от юного лейтенанта, что я представлялся
тому, кто назвал себя "юным другом", пожилым мсье.
Почти тотчас разговор зашел о Блоке, -- я спросил, о сыне или об отце речь ( о
смерти последнего, случившейся во время войны, я не знал; говорили, что свели
его в могилу переживания за Францию ). << Я и не знал, что у него есть дети, не
знал даже, что он женат, -- ответил мне принц. -- Но мы, очевидно, говорим об
отце, потому что молодым человеком его назвать сложно, -- добавил он, смеясь. --
У него могли бы быть сыновья, и они уже были бы взрослыми >>. И я понял, что
речь идет о моем товарище. Впрочем, он тотчас явился298. И действительно, я
увидел, как накладывается на облик Блока расслабленная и говорливая мина, как
голова его трясется слегка, как ее заклинивает иногда в определенных точках, --
я мог бы узнать в нем ученую усталость добродушных стариков, если бы, с другой
стороны, я не узнал друга, если бы воспоминания не оживили беспрерывного
юношеского задора, который, казалось, теперь у него уже остыл. Я был знаком с
ним с самых юных лет, мы встречались постоянно, и потому для меня он так и
остался товарищем и подростком, юность которого я бессознательно соразмерял с --
не думая, сколько я прожил с того времени, -- юностью, которую я приписывал себе
самому. Я слышал разговоры о том, что старше своих лет он не выглядит, меня
удивило, когда я заметил на его лице некоторые признаки, свойственные скорее
пожилым людям. Это потому, понял я, что он действительно уже немолод, что как
раз-таки подростков, проживших много лет, жизнь и делает стариками.
Кто-то, услышав толки о моей болезни, спросил, не боюсь ли я подхватить
испанку299, свирепствовавшую в то время, и другой благожелатель ободрил меня
такими словами: << Нет, это опасно скорее для молодежи. Людям вашего возраста
это пустяк >>. Говорили, что слуги меня узнали сразу. Они перешептывали мое имя,
и даже, рассказала одна дама, она услышала, как они "на своем языке" сказали: <<
Это папаша: >> ( выражение, предшествующее моему имени). Так как детей у меня не
было, это могло относится только к возрасту.
<< Знаю ли я маршала? -- переспросила герцогиня. -- Но я была знакома с людьми
гораздо более значительными: герцогиней де Галлиера, Полиной де Перигор, его
преосвященством Дюпанлу >>. Слушая ее, я простодушно досадовал, что не был
знаком с теми, кого она называла осколками старого режима300. Мне бы стоило
вспомнить, что старым режимом называется то время, от которого нашему зрению
доступен лишь конец; и потому различимые еще на горизонте его остатки
приобретают сказочное величие и, как нам кажется, замыкают мир, который мы уже
не увидим; и всг-таки мы продвигаемся, и скорее сами мы стоим на горизонте --
для поколений позади нас; горизонт отодвигается, и мир, который, казалось,
окончился, начинается вновь. << Мне в молодости даже довелось увидеть, --
добавила г-жа де Германт, -- герцогиню де Дино. Матерь Божья, знаете, мне тогда
было не больше двадцати пяти >>. Эти слова меня раздосадовали: << Она не должна
так говорить, так говорят старухи >>. И тотчас я вспомнил, что она действительно
уже стара. << Что касается вас, -- продолжила она, -- вы всг тот же. Да, это
поразительно, вы всегда молоды >>, -- это было выражено меланхолически, потому
что фраза эта имела смысл только в том случае, если мы на деле, хотя и не
внешне, постарели. И последний удар она нанесла, добавив: << Я всегда жалела,
что вы не женились. Но кто знает, быть может, это и к лучшему. К войне ваши
сыновья бы уже подросли, и если бы их убили, -- как убили бедного Робера ( я еще
часто вспоминаю его ), то, с вашей чувствительностью, вы бы их не пережили >>.
Теперь мне довелось узреть себя в первом правдивом, из встреченных мною,
зеркале, -- в глазах стариков, которые, с их точки зрения, остались молодыми,
как представлялось и мне самому; но если я в качестве примера ( желая услышать
опровержение ) ссылался на свою старость, то в их взглядах, видевших меня так,
как самих себя они не видели, -- таким, какими я видел их, -- я не встречал
возражения. Мы не видим собственного облика, свои года, но каждый словно в
зеркале видит их в ближнем. И наверное мысль о собственной старости многих
печалила меньше, чем меня. Это впрочем случается не только со старостью, но и со
смертью. Иные встречают их с безразличием, -- не потому, что они смелее других,
но потому что у них меньше воображения. Во-вторых, человек, с детства
стремившийся к одной и той же цели, воплощение которой лень его и состояние
здоровья вынуждали постоянно откладывать, каждый вечер аннулирует день истекший
и потерянный, -- так что болезнь, торопящая старение его тела, замедляет
старение его духа, и увидев, что его жизнь во Времени не приостановилась, он
удивляется и поражается сильнее, чем тот, кто не часто обращается к глубинам
своей души, справляется по календарю и не открывает одним ударом конечный итог
лет, накапливавшихся день ото дня. Но моя подавленность объяснялась более
основательными причинами; я открыл это разрушающее действие времени в тот
момент, когда я приготовился уже взяться за прояснение, осмысление вневременной
реальности в произведении искусства.
Подмена каждой отдельной клетки иными была последовательна у некоторых людей,
однако она свершилась в мое отсутствие, и изменение было настоль разительно,
метаморфоза столь глубока, что я бы мог сто раз ужинать с ними в ресторане лицом
к лицу, не подозревая уже, что когда-то был с ними знаком, не догадываясь уже о
