- Первый сорт, сэр, можете мне поверить! - Роберт засиял от восторга.
Чиверел улыбнулся.
- Если сейчас еще не самый первый, то в будущем - наверное. Но поймите,
что это значит: она не только будет работать в Театре, но говорить о Театре,
питаться Театром, грезить о Театре - и все это на многие годы.
Роберт ухмыльнулся.
- Я уже понял.
- Я ведь сразу предупредила тебя, милый, - сказала Энн не без
самодовольства.
- Это верно.
- И вы действительно понимаете, что это значит? - мягко, но настойчиво
спросил Чиверел.
- Я сказал ей, сэр, - ответил Роберт почти хвастливо, - и тоже с самого
начала, что в отношении меня тут полный порядок. Я только одного хочу, чтобы
она делала в Театре великие дела, которые ей написаны на роду, а я буду
стоять в стороне и заботиться о ней.
- Милый! - воскликнула Энн, порозовев от гордости.
- Не сомневаюсь в вашей искренности, - сказал Чиверел, - но это будет
нелегко... а после того, как вы поженитесь...
Но они не дали ему договорить.
- Все равно он должен знать, - сказала Энн.
- Ну, ты и говори, - сказал Роберт.
- Мы уже женаты. Целый год.
Чиверел взглянул на них.
- Может быть, все будет хорошо... на этот раз. - Слова вырвались помимо
его воли.
Молодые люди уставились на него.
- Что?
- Я хочу сказать, - произнес он с улыбкой, - что я должен принести вам
обоим свои поздравления.
Когда он пожимал им руки, в комнату торопливо вошла встревоженная
Полина.
- Мартин, - начала она, - я только что узнала, что тебе было плохо и
опять вызывали доктора...
- Теперь все прошло, спасибо, Полина. Подполковник авиации Пик - мисс
Полина Фрэзер. Они поженились. Я только что вытряс из них эту тайну.
Полина пожала руку Роберту.
- Очень рада! - Она хотела прибавить еще что-то, но ей помешал
телефонный звонок. Она вопросительно посмотрела на Чиверела; тот кивнул и
подошел к столу.
Звонил Джордж Гэвин, который первым делом спросил, как Чиверел теперь
себя чувствует и как вели себя привидения.
- Мне кажется, Джордж, ты кое-чем им обязан, - сказал Чиверел и увидел,
что Полина, стоящая рядом с притихшими Энн и Робертом, смотрит на него с
любопытством и прислушивается. - Но теперь не беспокойся об этом. Я изменил
свое решение. И если предложение остается в силе, я говорю "да".
- Конечно, остается, старик, - в восторге отвечал Джордж. -
Единственно, чего я хочу и хотел всегда, - это чтобы ты вошел со мной в
дело, а сколько ты внесешь денег, не имеет значения.
- Я вложу в это предприятие все свои деньги до последнего пенни,
Джордж, - сказал Чиверел твердо, - и отныне ничем другим не буду заниматься.
- Это потрясающе, старик! - сказал Джордж. - Сможем мы завтра
встретиться и потолковать?
- Нет, я не могу, - ответил Чиверел. - Придется тебе потерпеть
несколько дней: я решил переписать третий акт, и тут будет уйма работы, а
потом я набросаю общий план, и тогда уж мы обо всем поговорим.
Это вызвало у Джорджа такой восторг, что в трубке начался треск.
- Ну ладно, Джордж. Хватит на сегодня. Увидимся здесь на премьере.
Пока!
Положив трубку, он в некотором смущении направился к ожидавшим его
Полине, Энн и Роберту. Полина бросилась ему навстречу, глаза ее блестели.
- Мартин, извини, но я все слышала, - сказала она. - Это правда?
- Да, и многое другое тоже. - Он улыбнулся - радостно, чуть застенчиво,
чувствуя себя странно помолодевшим.
- Милый, - воскликнула Энн, обращаясь к своему Роберту, который снова
не знал, куда деваться от смущения, - нам пора. - Она повернулась к Чиверелу
в ожидании.
- Где, вы говорили, находится этот ваш репертуарный театр? - спросил он
с улыбкой.
- В Уонли. Недалеко отсюда. Вы приедете посмотреть меня? - Она чуть не
танцевала от радости.
Чиверел кивнул.
- Как только я здесь все закончу. И тогда - тогда, я думаю, у меня
найдется, что вам предложить.
- Вот здорово! - вскричала она, и этот взрыв восторга всех рассмешил.
Потом она стремительно повернулась к Полине. - Он теперь совсем другой.
Что-то в самом деле произошло.
Полина бросила на Чиверела быстрый пытливый взгляд, но он еще не был
готов ответить на него. Он поспешно повернулся к Роберту и пожал ему руку.
- До свидания. Заботьтесь о ней.
- Обещаю вам. Всего доброго, сэр.
Энн протянула руку Чиверелу.
- Я очень, очень благодарна. - Она лукаво посмотрела на него. - А иначе
бы я рассердилась на вас. - И сразу же пошла к двери, инстинктивно чувствуя
эффектность такого ухода.
- Почему же? - удивился Чиверел.
Она обернулась уже у самой двери, взглянула на него в последний раз и
сказала довольно громко, чтобы он услышал:
- Потому что это разозлило бы любую женщину: вы все время смотрели на
меня так, словно пытались увидеть кого-то другого.
21
Они с Полиной остались одни, совсем одни, как всего час или два назад,
когда он сказал ей, что покончил с Театром, и она так рассердилась. Она
вопросительно смотрела на него, и он встретил вызов ее красивых глаз и
улыбнулся ей. Он любил Полину, был ей предан. Неожиданно он понял, что она
значит для него не меньше, чем он для нее. Она столько сделала для него в
Театре. Они сидели рядом, два старых актера, и все их бесчисленные
уэст-эндские, дорожные, гастрольные приключения, одни смешные, другие
печальные, теснились позади них, на маленькой сцене их жизни. Но сейчас ему
трудно было бы снова говорить с ней после того, что с ним случилось. Они
были из одного мира, они слишком давно знали друг друга, и хотя ни у кого
перемена в его отношении к Театру не вызвала бы большей радости, чем у
Полины, самое ее присутствие, ее вопросительный, устремленный на него взгляд
делали всякое рациональное объяснение этой перемены невозможным. Размышляя о
том, что ей сказать, он сомневался, отступал и уже пытался обмануть самого
себя.
- Что означала ее последняя фраза? - спросила Полина.
- Я не совсем понял, - ответил он осторожно. Потом решился и прибавил:
- Но я знал ее родственника - некоего Уолтера Кеттла.
К его облегчению, она выслушала это без комментариев и заговорила о
другом.
- И ты принимаешь предложение Джорджа Гэвина и остаешься в Театре?
- Да. И буду работать так, как давно уже не работал. То, что Джордж
владеет этими театрами, дает нам потрясающие возможности. Мы попробуем
создать две хорошие постоянные труппы... найти новые таланты... воспитать
подающую надежды молодежь - драматургов и актеров. И нам понадобятся твой
совет и помощь.
Она зарделась от удовольствия.
- Конечно, Мартин. Давай сразу после премьеры поговорим об этом. Ты
ведь как будто не собираешься браться за дело прямо сейчас, судя по тому,
что ты сказал Джорджу?
- Совершенно верно. Курить хочешь?
Она пристально посмотрела на него поверх пачки сигарет, которую он
протягивал ей.
- Но почему ты изменил решение? Что произошло?
Пока он клал сигареты на стол и подносил ей огонь, у него было
несколько секунд, чтобы обдумать ответ.
- Я думал о Театре. - Он указал ей на стул рядом со своим креслом и сел
сам. - О Театре, который есть жизнь в миниатюре, как всегда говорили старые
драматурги, особенно Шекспир.
Она нетерпеливо взглянула на него.
- Я знаю. Весь мир - театр и так далее. Каждый играет роль и тому
подобное. Это довольно очевидно, я всегда так думала.
- Не знаю, - сказал он медленно, глядя, как дым вьется кольцами,
рассеивается и исчезает. - Не знаю. Один человек в отпущенное ему время
играет множество ролей. Человек отличен от своих ролей, и время его жизни -
это та сцена, на которой он их играет. Разве это так очевидно, Полина? Быть
может, для тебя, но для меня - нет.
- Что же тут неочевидного? - Она больше не раздражалась, ибо видела
теперь, что он серьезен, что тут не просто отказ ответить на ее
первоначальный вопрос.
- У тебя сейчас опять лицо Умного Радиослушателя, - усмехнулся он.
- Да замолчи ты! То есть нет, продолжай. И будь серьезнее, Мартин.
Нехорошо: я ведь отлично знаю, что тебе на самом деле вовсе не хочется
паясничать. Внутренне ты предельно серьезен. Разве нет?
Он кивнул.
- Давай посмотрим на это так. Помнишь, мы часто удивлялись, почему мы с
такой серьезностью относимся к этому темному делу, к этому лицедейству. Мы
отдаем ему себя без остатка, превозмогаем болезни, страх перед воздушными
налетами, личные катастрофы - ничто не может остановить нас. Мы говорили об
этом и не понимали - почему. Ни реклама, ни деньги, ни слава, ни честолюбие
не казались нам достаточно основательной причиной. Так?
- Да, конечно, я помню. Но, может быть, тут все вместе? - сказала она
задумчиво. - По-моему, мы так и решили, когда говорили об этом в последний
раз.
- Я забыл. Хотя это, конечно, возможно. Но, может быть, есть и другая
причина, совсем иная, и состоит она в том, что Театр по сути своей
символичен и что бессознательно мы все это признаем.
- Я не сильна в символике, Мартин. Скажи как-нибудь попроще.
- Я верю теперь, - начал он серьезно, - что в нашей жизни, как и на
сцене, декорации, костюмы, грим и реквизит - это только театр теней, который
складывают и уносят, когда представление окончено. А истинное, нетленное и
прочное - это как раз все то, что стольким дуракам кажется преходящим и
мимолетным... сокровеннейшие и глубочайшие чувства, которые честный художник
отдает своей работе... основа и смысл настоящего личного отношения... пламя.
Да, пламя, чистый огонь.
Пораженная, она широко раскрыла глаза.
- Почему ты сказал это - о пламени - вот так? Мартин, что случилось?
Он пропустил вопрос мимо ушей и продолжал с большей теплотой:
- Полина, какой бы пошлой ни казалась иногда эта мешанина из красок,
холста, прожекторов и рекламы, мы, работающие в Театре просто потому, что он
есть живой символ таинства жизни, - мы помогаем охранять пламя и приобщать к
нему. - Он нарочно заговорил более легким тоном. - И пусть мы выглядим
глупо, дорогая, мы все же служим божественной тайне.
- А когда я пыталась сказать что-то в этом роде в своей речи перед
мэром, - вскричала она, - ты поднял меня на смех!
- Я был неправ. И прошу меня извинить, - добавил он, поднимаясь. - А
теперь мне надо поработать.
Она тоже встала и радостно улыбнулась.
- Третий акт?
- Третий акт. У меня появились кое-какие мысли - хочу записать. Имей в
виду, речь не о том, чтобы сделать его добрее и проще для публики. Я и
теперь против этого, как был до сих пор, может быть, даже больше. Но я хочу
сделать его правдивее.
- Но что ты можешь сделать для своих героев? - воскликнула она. -
Помнишь, что ты говорил? Ни взаимопонимания. Ни подлинного общения. Все
бормочут и яростно жестикулируют за стеклянными дверьми.
- Я распахну для них некоторые из этих дверей. Я открою хотя бы одному
или двоим, что общение может простираться дальше, а взаимопонимание быть
глубже, чем... чем многие из нас представляют себе в самых смелых мечтах. Я
должен пойти на этот риск.
- На какой риск? О чем ты?
Он улыбнулся и сделал неопределенный жест в сторону ожидавшего его
стола.
- Нет, Полина.
- Ну, хорошо, я ухожу. Я скажу Бернарду, что сегодня третий акт не надо
начинать и что, может быть, завтра у тебя будет готов новый финал.
- Спасибо, Полина. - Он увидел, что она уходит, и сразу пошел к столу.
Там лежало несколько листков с его каракулями, и он собрал их. Потом решил,
что будет работать в кресле. Почему-то ему не хотелось сидеть за столом,
