продолжали оставаться напряженно сосредоточенными и тогда, когда они
сообщили во всеуслышание, что мост выдержит. За ночь Город подготовили к
перемещению. И едва забрезжил рассвет, по сигналу одного из движенцев
серая громада с беспредельной осторожностью, дюйм за дюймом поползла
вперед.
Я выбрал себе наблюдательный пункт на одной из несущих башен с южной
стороны расселины; передние колеса Города вкатились на мост, цепи приняли
на себя нагрузку, башня завибрировала - и устояла. В слабом свете
восходящего солнца я все же не мог не заметить, как под исполинским весом
опустились и натянулись цепи, как под чудовищной тяжестью прогнулось само
железнодорожное полотно. Я посмотрел на гильдиера из мостостроителей,
который притулился на той же башне в двух-трех ярдах от меня. Все его
внимание было поглощено прибором, присоединенным к цепям над нашими
головами, который измерял нагрузку. Никто из наблюдавших, что толпились по
сторонам, не шевелился и не произносил ни слова, будто малейший звук мог
нарушить непрочное равновесие всей системы. А Город все катился вперед, и
вскоре мост принял на себя его вес целиком.
Тишина оборвалась внезапно. С оглушительным треском - крутые стены
расселины отозвались громоподобным эхом - лопнул один из тяговых канатов.
И с дикой силой хлестнул прямо по цепи охранявших мост стражников. По
конструкциями моста пробежала крупная дрожь, а из недр Города донесся
истошный визг лебедки, вдруг избавленной от напряжения. Визг оборвался:
движенцы у пульта управления отключили мотор. Теперь Город продолжал
ползти на четырех лебедках, еще медленнее, чем раньше. На северной стороне
расселины лежал, свернувшись, лопнувший канат, а под ним - пять убитых
стражников.
Наконец, самые рискованные минуты остались позади. Город протиснулся
меж северных башен и лениво заскользил по эстакаде к канатным опорам.
Затем он затормозил, но никто не нарушил молчания - ни криков торжества,
ни вздохов облегчения. Трупы стражников подняли на носилки и прикрыли,
прежде чем унести в Город. Да и Город - был ли он хоть теперь в
безопасности? Строительство моста вызвало длительную задержку, и от
оптимума нас отделяли четыре с половиной мили. А сколько еще предстояло
сделать: снять рельсы, латать разорванный канат, демонтировать несущие
башни и цепи и сберечь их для возможных будущих нужд...
Но скоро, неизбежно скоро Город двинется в путь опять - все дальше и
дальше на север, вслед за оптимумом, который тем не менее всегда
ухитряется ускользнуть от нас, убежав на несколько миль вперед.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Гельвард Манн скакал верхом. Привстав не стременах, склонившись к шее
крупной каурой кобылы, он весь отдался скачке: ветер, треплющий волосы,
грохот копыт по каменистой почве, дрожь мускулов на боках лошади,
подспудная боязнь, что она вот-вот споткнется и выкинет его из седла, -
все сливалось в дивное ощущение скорости. Путь лежал на юг, прочь от
убогих деревушек, где они только что побывали, через холмы и по равнине
обратно в Город. Когда за очередным гребнем он, наконец, показался на
горизонте, Гельвард перевел лошадь на легкий галоп и повернул ее по
широкой дуге обратно на север. Вскоре она перешла на шаг, а когда солнце
стало припекать, он и вовсе спешился и двинулся рядом, держа ее в поводу.
Он думал о Виктории: ее беременность длилась уже более десяти миль.
Выглядела она совершенно здоровой и даже похорошевшей, и администратор
медицинской службы заверил его, что все протекает нормально. Гельварду
теперь разрешали проводить в Городе больше времени, и он иногда целыми
днями оставался с женой. Им повезло - Город опять перемещался по ровной
местности. Ведь появись необходимость строить новый мост, возникни любые
другие чрезвычайные обстоятельства, и время, какое он мог уделить
Виктории, тут же резко сократилось бы.
Ученичество подходило к концу. Он поработал не за страх, а за совесть
со всеми гильдиями, кроме одной-единственной - своей собственной гильдии
разведчиков будущего. Меновщик Коллингс уже сообщил ему вполне официально,
что дело близится к развязке и что сегодня к вечеру его вызовет сам
Клаузевиц для подведения итогов практики. Гельвард не мог дождаться этой
минуты. Все еще не утратив юношеского пыла и наивности, по меркам Города
он уже считался взрослым - и вполне подтвердил это тяжким трудом. Он
осознал, что Город должен двигаться вперед во что бы то ни стало - пусть и
не вполне еще понял почему, - и готов был принять звание полноправного
гильдиера. За последние несколько миль он похудел, но мускулы его набрали
силу, а кожа покрылась ровным золотистым загаром. Он больше не падал в
изнеможении после каждого трудового дня, напротив, завершение очередной
нелегкой задачи приносило ему удовлетворение и ощущение полноты жизни.
Большинство гильдиеров, под началом которых ему довелось работать,
относились к нему уважительно и даже тепло, оценив его готовность
трудиться честно и без лишних вопросов; семейная жизнь с Викторией тоже
складывалась как нельзя лучше, и мало-помалу окружающие признали в нем
равного себе, достойного принять на свои плечи заботу о безопасности
Города.
Особенно добрые, дружеские отношения установились у Гельварда с
Коллингсом. Когда он отслужил обязательные пятнадцать миль - по три с
каждой из пяти гильдий, не считая своей собственной, - ему предложили
самому выбрать, в какой из них пройти дополнительную пятимильную практику,
и он тут же попросился к меновщику. Работа меновщиков привлекала его
прежде всего тем, что позволяла узнать кое-что о жизни местного населения.
Район, по которому Город полз в настоящий момент, был голым
высокогорьем. Почвы здесь не отличались плодородием, поселения встречались
редко, а те, что попадались, представляли собой жалкую кучку хижин вокруг
каких-нибудь развалин. Нищета была ужасающей, людей косили болезни.
Никакой централизованной власти здесь, по-видимому, не было - каждая
деревушка придерживалась собственных обычаев и правил. Иногда горожан
встречали с неприкрытой враждебностью, но чаще - с полным безразличием.
Успех в работе меновщиков во многом зависел от их способности быстро
и трезво оценивать по внешнему впечатлению нужды той или иной общины и в
зависимости от этого решать, стоит ли вступать в переговоры. Хотя в
большинстве случаев такие переговоры, как бы искусно их ни вели,
заканчивались безрезультатно: если между деревушками и было что-нибудь
общее, то хроническая летаргия. Когда Коллингсу удавалось разжечь в
местных жителях искру интереса, их нужды выявлялись в мгновение ока. По
большей части Город мог удовлетворить эти запросы без труда. Высокая
организованность и техническое развитие горожан позволили им на протяжении
сотен миль накопить солидные запасы продовольствия, лекарств и химикалий,
а опыт научил предвидеть очередность спроса. И, предлагая антибиотики,
семена, химические удобрения, средства для очистки воды, а иногда и прямую
помощь в ремонте заброшенных сооружений, меновщики вели дело к тому, чтобы
предъявить туземцам свои требования.
Коллингс пытался выучить Гельварда говорить по-испански, но тот
оказался неспособным к языкам. Он усвоил десяток расхожих фраз, но стать
помощником Коллингсу в переговорах, зачастую длительных и трудных, так и
не смог.
В селении, которое они посетили только что, удалось заключить
выгодное соглашение. Старейшины обязались выделить двадцать мужчин для
путевых работ, а затем добавить к этим двадцати еще десять из какой-то
другой деревушки, затерянной глубже в горах. В придачу к этому пять женщин
согласились - Гельвард не был уверен, добровольно ли, а Коллингса не
спросил - переселиться на время в Город. Теперь они с Коллингсом
возвращались, чтобы отобрать обещанные поселянам припасы и предупредить о
близящемся пополнении. Меновщик решил, что всех вновь прибывших надо
подвергнуть обязательному врачебному освидетельствованию, а значит,
следовало предупредить и медицинскую службу.
Гельварду нравилось работать к северу от Города. Придет день, и эта
территория станет его профессиональной вотчиной - ведь именно здесь, за
оптимумом, делали свое дело его будущие коллеги-разведчики. Нередко он
видел гильдиеров-разведчиков, они ехали верхом на север, в неизвестные
дали, куда рано или поздно переместится и Город. Раз-другой он даже
встретил отца, и они обменялись несколькими фразами. В глубине души
Гельвард надеялся, что теперь, когда он прошел школу ученичества,
натянутость, омрачавшая их прежние отношения, рассеется, но отец
по-прежнему явно тяготился обществом сына. Очевидно, тому не было каких-то
глубинных, тайных причин; неспроста же Коллингс, заведя однажды речь о
разведчиках, укоризненно отозвался о Манне-старшем: "До чего же
неразговорчив! Неплохой человек, когда узнаешь его поближе, но уж больно
замкнутый..."
Через полчаса Гельвард снова сел на лошадь и направил ее шагом по
недавнему пути. Вскоре он заметил Коллингса, отдыхавшего в тени под
скалой. Гельвард подъехал к наставнику, спешился, и они перекусили. Глава
сельской общины в знак доброй воли подарил им большой ломоть свежего сыра,
и они отдали ему должное, радуясь нарушению своей повседневной убогой
диеты из безвкусной синтетической пищи.
- Если они едят такие вещи, - заявил Гельвард, - на кой черт им наша
преснятина?
- Не думаешь ли ты, что они едят сыр изо дня в день? Ломоть,
наверное, был одним-единственным, да и то его украли в какой-нибудь другой
деревне. Я что-то не видел тут скота.
- Тогда зачем же его отдали нам?
- Мы им нужны.
Еще немного спустя они продолжили свой путь к Городу. Оба шли пешком,
ведя лошадей под уздцы. Гельвард испытывал смятение: ему и хотелось
вернуться в Город, и неожиданно взгрустнулось по отошедшим в прошлое дням
ученичества. К тому же - ведь они с Коллингсом, вероятно, виделись в
последний раз - откуда-то вновь поднялось давнее и, казалось, позабытое
желание потолковать с ним о том, что время от времени тревожило душу: из
всех, с кем привелось общаться за стенами Города, Коллингс был
единственным, кому Гельвард мог доверить свой секрет. И все равно он долго
обсуждал проблему с самим собой, прежде чем решил, наконец, открыться.
- Что-то ты сегодня какой-то притихший? - вдруг спросил Коллингс.
- Верно. Извините меня. Я все думаю о том, что пришла пора стать
гильдиером. И не уверен, что готов к этому.
- Почему же нет?
- Это не просто выразить. Скорее всего смутная догадка.
- Ты хочешь обсудить ее со мной?
- Да. Если вы позволите.
- Почему же я должен возражать?
- Ну... обычно гильдиеры не любят, когда ученики пристают к ним с
вопросами. Я был совершенно ошарашен, когда меня впервые вывели из Города,
но потом меня приучили держать свои вопросы при себе.
- Все зависит от того, что за вопросы.
Гельвард решил, наконец, что можно и не оправдываться.
- Вопросов два, - сказал он. - Оптимум и клятва. Не могу разобраться
ни в том, ни в другом.
- И не удивительно. Я перевидел на своем веку десятки учеников, и
всех беспокоило одно и то же.
- Так вы просветите меня?
Коллингс покачал головой.
- Не в том, что касается оптимума. Тут ты должен все выяснить для
себя сам.
- Но я знаю лишь, что он всегда движется вперед. Это что, условное
