вибрации почвы мы чувствовали, с какой страшной силой он давит
на постамент.
После неудачи первой атаки бульдозер отъехал на несколько
метров и стоял на месте, как бы собираясь с силами. Отдохнув с
полминуты, он снова бросился на сфинкса.
В первый миг я не понял, что произошло. Почему-то удар
бульдозера о постамент я почувствовал на себе, как толчок по
ногам, и увидел, как изваяние и постамент медленно
приподнимаются над землей, а потом уже ощутил боль в ушах и
грохот взрыва.
Наступила полная тишина. Я подумал, что оглушен -- нет,
отчетливо слышался плеск прибоя.
Постамент и сфинкс исчезли, а бульдозер стоял,
покосившись, мотор у него заглох.
По счастливой случайности бульдозерист атаковал сфинкса со
стороны зрителей, иначе бы нам не поздоровилось от обломков
камней. Взрыв случился перед ножом бульдозера -- его
покарежило, но литая масса металла приняла на себя основную
силу взрыва, и машина осталась целой. Бульдозерист отделался
несколькими царапинами от осколков лобового стекла и легкой
контузией.
На месте сфинкса возникла воронка. Она сразу наполнилась
водой, и из нее бил небольшой фонтан.
Солдаты, спеша и мешая друг другу, прилаживали к
поврежденному бульдозеру трос, чтобы оттащить его в сторону.
Вода быстро разливалась по котловану. Становясь
мутно-серой, она пузырилась, раздавалось шипение, везде
вздымались маленькие фонтанчики, в воздухе повис едкий запах.
-- Смотрите! Смотрите, что вы наделали! Радуйтесь! --
вопил Одуванчик с перекошенным от злости лицом, с выпученными
глазами, показывая пальцем на полковника. -- Вы заразите все
море! Весь Крым! Всех! Всех!
Публика явно прислушивалась к бесноватым речам Одуванчика,
и полковник не мог оставить их без ответа:
-- Вам, Лаврентий Сысоевич, как учителю химии, нужно
знать, что обожженный известняк называется негашеной известью.
А сейчас происходит процесс гашения: окончательная и полная
дезинфекция! -- произнес полковник слегка раздраженно,
обращаясь не столько к Одуванчику, сколько к толпе, и
направился к своей волге.
Зрители стали расходиться. Только несколько человек
оставались до тех пор, пока не наполнился котлован, и на месте
пустоши не образовалось мелководное озеро с мутной водой.
Погода портилась. По небу неслись низкие тяжелые тучи, у
берега слышалось пение ветра, море покрылось сплошь белыми
гребнями, и волны уже иногда перехлестывали через узкую полоску
суши между морем и пустошью.
Ночью шторм разошелся по-настоящему. Когда наутро, надевши
плащ, я пошел к пустоши, вернее к тому месту, где раньше была
пустошь, перемычку уже размыло, и над бывшими владениями
кошачьего сфинкса раскинулся новый морской залив.
21
С культурой шестьсот шестнадцать дробь два было
поконченол, и не будь полковник так дьявольски педантичен, он
открыл бы город немедленно. Но куда там! Жителям объявили, что
карантин снимут лишь после проведения контрольных анализов.
Ребристый кузов машины-лаборатории непрерывно мелькал в разных
концах города и в степи, и казалось, эта машина может
существовать одновременно в нескольких разных местах.
Отношение к сфинксу стало суеверным. Конец его
воспринимали трагически (хотя, собственно, какая разница --
быть взорванным или снесенным бульдозером) и даже почти как
сознательное самоубийство изваяния. Говорили -- не стоило его
трогать, какой там вирус на камне, и недаром Лаврентий Сысоевич
пытался его защитить, а он-то всегда знает, чего нельзя делать,
да и как же иначе, раз он учитель. И коль скоро кончина сфинкса
окрасилась суеверием, чисто практический вопрос -- откуда
взялась взрывчатка -- никого уже не волновал.
Крестовского занимал, напротив, исключительно этот вопрос,
по крайней мере, так мне тогда представлялось. Он с энергией
взялся за расследование.
Конечно, от него после взрыва все ждали решительных
действий, но той прыти, которую он проявил, никто предсказать
не мог. Ни много, ни мало, он взял, да и обыскал дом Одуванчика
и его кабинет в школе. И проделал это не кое-как, а в точности
по букве закона, с понятыми и ордером на обыск. В городе такого
не видывали, а Одуванчик, к тому же, за время карантина снискал
всеобщее уважение, так что прокурор поначалу никак не
подписывал ордер, но сдался, не умея противостоять напористости
майора.
Я был приглашен в понятые, о чем получил заранее
уведомление на официальном бланке.
В нгазначенный час, подходя к одуванчикову жилищу, я
нагнал редактора.
-- Кого я вижу... -- сказал он уныло и протянул мне
руку,ай-ай-ай, это что же такое творится... прямо-таки
уголовщина.
Крестовского еще не было, и мы ждали его на улице.
-- Вот ведь какой человек,-- растерянно причитал
редактор,совался всюду, вынюхивал, вот и допрыгался... Я вам
даже вот что скажу,-- изогнув по спирали свой каучуковый торс,
он склонился ко мне,-- из-за него все случилось, из-за него! Не
лез бы куда не надо, никакого и карантина бы не было!
-- Ну уж, сейчас вы чепуху выдумываете! -- я разозлился,
ибо и сам подсознательно верил в эту нелепицу.
-- Кошки ему мешали, войну с ними затеял -- где же такое
видано? Они, может, к нам от господа бога представлены!
Он отстранился и ласково меня оглядел.
-- Это я пошутил,-- он покивал головой, как игрушечный
ослик,-- бога нет...
Обыск в доме Одуванчика не дал ничего. Сержант и ефрейтор
работали молча и с поразительной ловкостью. Все, к чему они
прикасались, просматривалось мгновенно и укладывалось на место
в прежнем порядке. Я недоумевал, когда Крестовский успел их так
выдрессировать -- ведь обыск был событием исключительным -- и
даже спросил у майора об этом, но он неопределенно пожал
плечами:
-- Входит в профессиональную подготовку...
Одуванчик воспринял вторжение спокойно и взглянул на ордер
лишь мельком. Правда, со мной и с редактором он разговаривал
нормально, а с майором -- по-шутовскому предупредительно, и в
открытую намекал, что тот повредился в уме. Когда мы от скуки
начали пить коньяк, обнаружившийся в полевой сумке
Крестовского, по его предложению Одуванчик присоединился к нам
и принес рюмки, причем в свою каждый раз подливал валерьянку.
Обыск в школе происходил иначе, вовсе не по-домашнему.
Майор сразу взял другой, официальный тон и, задавая вопросы,
вел протокол, а потом дал его подписать Одуванчику.
Для начала Одуванчик отказался отпереть школу, утверждая,
что для обыска в учреждении требуется санкция директора. В
ответ Крестовский спросил, знаком ли Одуванчик с директорской
подписью -- оказалось, она уже имелась в углу ордера.
В химическом кабинете майор нашел все, что искал. Прежде
всего была изъята еще одна бомба, то есть точно такой же ящик,
на каком я однажды катался в одуванчиковом мотоцикле.
Потом майор стал допытываться, чего и по скольку Одуванчик
клал во взрывчатку, и прежде, чем тот сообразил, что к чему,
приставил сержанта взвешивать остатки химикалиев из пакетов и
банок. Тут Одуванчик начал спорить, кричать и брызгать слюной
-- выходило, что истратил он всяких веществ не меньше, чем на
три бомбы -- но протокол все-таки подписал. Пакеты и банки на
всякий случай были арестованы.
А в конце обыска разыгралась безобразная сцена, которую я
не берусь точно воспроизвести. Одуванчик пытался наброситься на
майора и так бесновался, что сержанту пришлось показать ему
наручники, после чего он, сгорбившись, уселся в углу, смотрел
на нас бессмысленно выпученными глазами и не отвечал ни на
какие вопросы. Взбесился он из-за того, что майор заодно с
банками прихватил и все его папки с заметками о кошачьих делах.
Ордер Крестовский составил предусмотрительно, там значилось:
"взрывные устройства, материалы и средства для их изготовления,
а также материалы, проливающие свет на мотивы преступления". В
качестве последних и были изъяты архивы Одуванчика.
В заключение ЯОдуванчику, как подследственному лицу, майор
вручил предписание о невыезде, в условиях карантина чисто
символическое. Одуванчик сначала отшвырнул его от себя, а затем
взял и расписался на корешке, добавив к подписи загадочную
фразу: "Повестку получил с удовольствием и буду жаловаться".
Когда сержант и ефрейтор, нагруженные добычей, направились
к автомобилю, Крестовский подошел к Одуванчику.
-- Лаврентий Сысоевич, у меня к вам частный вопрос, не для
протокола.
Глаза Одуванчика, казалось, остекленели, и было неясно,
слышит ли он что-нибудь.
-- Если вопрос вам покажется странным, можете не
отвечать... это уж как захотите. Скажите пожалуйста, в течение
последних двух месяцев вам часто снились... кошки?
-- Эк он его,-- прошептал редактор,-- психолог!
Одуванчик продолжал сидеть, съежившись, и я думал, ответа
не будет, но внезапно он всхлипнул:
-- Издеваетесь?! Не имеете права! -- и, вскочив на ноги,
заорал сиплым детским голосом: -- Вон! Вон! Убирайтесь вон!
Редактор спешил, и майор приказал сперва отвезти его, а
после уже доставить в отделение вещи, изъятые у Одуванчика.
Насколько я знал майора, это значило -- он хочет со мной
говорить.
Машина уехала, но он медлил начать разговор, что-то
обдумывая, и вообще, по виду, чувствовал себя неуверенно. Я
решил, что он удручен скандалом во время обыска, но нет,
оказалось, его мысли заняты совершенно другим:
-- Вот вам загадка, профессор: почему именно Совин начал
копаться в делах этих кошек? Сколько людей в городе, почти
десять тысяч -- только один школьный учитель... тут уж можете
мне поверить -- действительно, только один. Умом не блещет,
знаете сами. Отчего бы это -- жил, жил человек, как все, и
вдруг, ни с того, ни с сего, прозрел... отчего бы это?
-- Ну, а вы?
-- Я другое дело. Приехал со стороны, свежий взгляд,
значит. Кошек с детства терпеть не могу, а тут, смотрю --
заповедник. Думаю, дай, для начала хотя бы в отделении
истреблю. Не выходит. Ищу причину -- вот так и додумался... А
вот Совин -- ему-то как пришло в голову?
-- Он шизофреник, и по-моему, близок к сумасшедшему дому
-- вот и пришло в голову.
Он не обиделся, и даже, как будто, не заметил резкости
замечания.
-- Вот, вот... и я думал так же... но сейчас меня
мучает... очень мучает мысль... а вдруг они сами его
надоумили?.. Все, что нужно, изучено... сеанс наблюдения
кончен... пора заметать следы... и на эту роль приглашают
учителя химии, не всякий ведь смастерит бомбу... а когда он все
сделает, его упрячут в психушку... Чистая работа!
-- Хорошо, а куда девать вас, например?
-- Может быть, я у них лицо непредусмотренное. А может, и
меня они надоумили, и на меня уже что-нибудь готово... и на вас
тоже. Вдруг они просто для развлечения из нас комедию
устраивают? Играют в нас, вроде как в шахматы?
Бред... начинается бред... остановить его надо... -- Если
вы это всерьез, плохи ваши дела!
-- Ха, да вы рассердились! Это хорошо... только вы зря
намекаете, мозги у меня в порядке... а что всякая дрянь
мерещится, это другое дело... сны дурацкие снятся, никогда
раньше не было... Поверите ли, такая мерзость: только спать
ляжешь -- тут же три рыла, не то свиные, не то кошачьи, одни
рожи, без туловища, или хуже того -- одни глаза, как блюдца,
сквозь одеяло просвечивают... качаются надо мной, ждут... а в
ухо кто-то бормочет: встать, суд идет... трибунал, трибунал...
