карантина -- что-то испортилось. Два часа провозился солдат с
мотором, два часа мерял полковник мелкими прямыми шагами
горячий асфальт около своей волги, и не было ни попутных, ни
встречных автомобилей, которые он, полковник, мог бы
реквизировать своей властью. Шоссе было мертво, и город --
исключен из жизни страны.
И получилось так, что в это самое время таинственные дела
майора, рыскавшего в поисках способа проникнуть внутрь города,
привели его в аэропорт. Вирусолог, никем не встреченный,
погулял с полчаса у багажного павильона, и затем обратился за
справками и советом именно к майору Крестовскому, поскольку
майор, несомненно, выглядел интеллигентнее любого другого
человека в милицейской форме. Понятно, Крестовский не упустил
подвернувшегося случая.
Мы с ним встретились на другой день, и встретились хорошо,
почти по-приятельски. Он заехал за мной на своем газике -- что
само по себе означало уже некоторую торжественность -- и
пригласил к себе домой, не то к позднему завтраку, не то к
раннему обеду.
Полковник уже сидел за столом, а вирусолог только что
встал. Он появился в махровом халате и походил на хлебосольного
помещика, который встречает наехавших нежданно гостей. К его
холеной бородке и зеленому халату я мысленно примерял длинную
турецкую трубку и борзых около кресла.
Он подошел к окну и высунул руку наружу, проверяя
температуру воздуха, а затем удалился, и вышел к столу, одетый
уже по погоде, в легкий полотняный костюм.
Если полковник был старшим жрецом карантина, то вирусолог
-- по меньшей мере, первосвященником, и своим поведением
полковник старательно подчеркивал это соотношение: он буквально
млел перед Бекетовым, с особой ласковой обходительностью
подливал ему в рюмку коньяк и всячески за ним ухаживал. Это
выглядело так же странно и неожиданно, как если бы его черная
волга вдруг поднялась, словно пудель, на задние лапы и умильно
завиляла хвостом.
Великий бактериолог принимал благодушно эти знаки
внимания, говорил мало, а когда к нему обращались, слушал очень
внимательно и благожелательно улыбался. Танец пылинок в лучах
солнца вокруг его головы казался мне приветственной пляской
всех бактерий и вирусов в честь своего повелителя.
Полковник порывался все время завести разговор о вирусных
проблемах, но бактериолог их отклонил с завидным тактом и
ловкостью:
-- Отложим это до вечера... да ведь я читал ваш отчет...
превосходный отчет, по-моему... почти готовая публикация.
Польщенный полковник умолк, и Крестовский тут же навел
разговор на кошек и кошачьего сфинкса.
Бекетов слушал, и лицо его выражало совершенно детское
любопытство:
-- До чего интересно... -- он произнес это с такими же
интонациями, как Наталия в первый вечер, тогда в ресторане.
Как давно это было... пожалуй, Наталии с ним удалось бы
легко разговаривать... да вот сейчас, за этим столом, я мог бы
ее представить...
Впервые за долгое время я чувствовал себя легко и
свободно: карантин отступил вдруг на задний план, как пустая
докучная мелочь
Повесть о подвигах Одуванчика вирусолог выслушал с
умилением:
-- Какой человек!.. Это же просто подарок... счастье, что
бывают такие люди... до чего же мы скучно живем, все дела,
дела... Остаться бы тут, да засесть писать детектив. Сюжет-то
каков!
Отсмеявшись, он грустно вздохнул:
-- Эх, господа военные! Какой был город! Что вы с ним
сделали...
Крестовский неопределенно хмыкнул, а полковник бесшумно
засмеялся -- оба решили принять эту реплику за шутку.
Мы поехали к сфинксу, и Бекетов смотрел именно сфинкса, и
только сфинкса, с увлечением примерял к выбоинам отбитые куски
камня и выспрашивал у меня, есть ли в Крыму черный базальт.
Колья с флажками и часовых он, казалось, вообще не заметил --
наверное, таких часовых, кольев и карантинов он на своем веку
перевидел столько, что имел ко всему этому надежный иммунитет.
Потом он подошел к берегу, критически оглядел песок с
выброшенными волнами водорослями и сказал в пространство, не то
советуясь с нами, не то размышляя вслух:
-- Пожалуй, здесь будет плохо...
Полковник стоял с довольно дурацким видом, и Крестовский
не без ехидства ему объяснил, что бактериолог хочет купаться.
Я предложил поехать к меловым скалам, и Бекетов выразил
этой идее свое одобрение, а полковник посмотрел на меня
взглядом человека, читающего на стене неприятное объявление.
У заградительного поста солдаты, бросив игру в домино,
вытянулись перед полковником, и сержант ему несколько лениво,
но вполне исправно отрапортовал.
Крестовский хотел их просто объехать по целине, но
полковник, как жрец карантина, не мог допустить в своем храме
такого кощунства, и мы парились в нашем газике, пока солдаты,
торопясь напоказ и усердствуя, а на самом деле не спеша
совершенно, заводили двигатели. Наконец, они зарычали, и
грузовики, как два дрессированных чудища, попятились в стороны,
открывая нам путь.
По узкой полоске галечного пляжа мы подкатили к подножию
меловых скал и, оставив машину, искали удобное для купания
место. Свет солнца, попав в ловушку меж зеркалами моря и
меловых стен, до боли слепил глаза. Белые глыбы, словно только
сейчас откатившись от скал, циклопическими ступенями уходили в
синюю глубину воды и просвечивали сквозь ее толщу тающими
пятнами.
Для полковника этот день был, наверное, пыткой. Спотыкаясь
и скользя на камнях, он брел вместе с нами, но купаться не стал
-- то ли не умел плавать, то ли это противоречило его понятиям
о субординации. И пока мы плескались в воде и качались на
волнах прибоя, он, в пенсне и мундире, сидел на глыбе мела,
прямо, как суслик над норкой, и смотрел в землю.
Крестовский -- случайно якобы -- прихватил канистру сухого
вина, мы потягивали его, лежа в плавках на теплых камнях, и
полковник тогда позволил себе расстегнуть на мундире две
верхние пуговицы.
Мы вернулись в город к закату, и Бекетов попросил нас
вместе с ним отужинать. За столом он завел оживленную беседу о
живописи и прочитал нам целую лекцию о некоем математическом
алгоритме, с помощью которого, в принципе, можно предсказать
все, до последнего мазка, живописные работы Пикассо. Все
попытки полковника и майора перевести разговор на вируса он
ловко пресекал, и те недоуменно переглядывались, но старались
не выдавать своей растерянности.
За чаем, помешивая в стакане ложечкой, вирусолог спросил
довольно рассеянно:
-- Как вы думаете, полковник, ваш шофер не откажется
отвезти меняк самолету? Через час этак?
-- Он солдат,-- любезно улыбнулся полковник. Отойдя к
телефону, он вызвал заставу и тихим голосом отдавал
распоряжения.
-- Ну что же, придется заняться делами,-- Бекетов положил
перед собой тонкую папку и перебирал в ней исписанные листы. С
его лица сползло благодушие, и он приобрел чуть скучающий
деловой вид, неуловимыми средствами дав внезапно почувствовать
разделяющую нас дистанцию. Он сидел боком к столу, положив ногу
на ногу, и нервно покачивал носком ботинка.
-- Ваш доклад,-- он взглянул на полковника,-- и особенно
ваш,он кивнул Крестовскому,-- вызвали в некоторых инстанциях
повышенный, я бы сказал, нездоровый интерес. Как видите, мне
пришлось прилететь сюда, хотя заключение комиссии было уже
готово. Вот оно, коротко,-- он выбрал в папке один из листков.
-- Первое. Учитывая необходимость для активизации данной
культуры исключительного совпадения ряда химических, физических
и биологических условий, комиссия считает возникновение новых
очагов маловероятным. Второе. Возможность использования данной
культуры для диверсионных актов исключена. И, разумеется,
третье: все ваши действия, предпринятые в связи с данным
карантином, комиссия считает правильными.
Последние слова он произнес с особой механической
жесткостью, и я подумал -- сколько же он видел по-настоящему
страшных вещей и таких карантинов, где автоматчики в домино не
играли.
-- Все, что вы рассказали, весьма интересно. Я готов
согласиться с вашим прелестным учителем, -- он коротко
засмеялся,-- что кошки способны править городом... или даже
страной. Но то, что этим вирусом управлять не может никто --
вот это я вам гарантирую. Скорее вирус сам научится управлять
вами! Вероятность диверсии -- ноль... Увы, друзья мои, великий
Джеймс Бонд не посещал ваш тихий город!
-- А то, что переносчики вируса именно кошки,-- с
нарочитым безразличием поинтересовался Крестовский,-- вы
считаете чистой случайностью?
-- Случайностью! Случайностей не бывает в природе! У нее
есть повелитель -- Великий Хозяин равновесия, и он зря ничего
не делает. Хозяин равновесия вездесущ и вечен! Он не плазма в
море и не облако в небе -- он совокупность законов, но он
совершенно реален, ибо обладает волей и имеет капризы. И, к
сожалению, современной науке он недоступен.
-- Я подобные мнения всегда считал суеверием,-- осторожно
прошелестел полковник.
-- Суеверием? -- пожал плечами Бекетов. -- Да нет, просто
научная корректность... Суеверие значит -- пустая, ложная вера.
Так что противник суевериям -- вера. А наука им не друг и не
враг... Она даже способна их порождать,-- на лице его
расплылась блаженная улыбка,-- как мы с вами имели возможность
наблюдать!
С улицы донесся скрип тормозов, и Бекетов застегнул свой
портфель. Прощаясь, он превратился опять в либерального
благодушного барина.
20
Снова наступило затишье. Город как вымер, по улицам никто
не ходил, карантинные власти скрылись опять на заставе и
никаких вестей населению не подавали. Было тепло и безветренно.
Море ночами уже не светилось, неподвижное, черное, сонное, оно
словно копило силы для предстоящих осенних штормов.
Но неподвижность эта длилась недолго. На третий день
поздно вечером, когда месяц повис над степью, в обычные шорохи
крымской ночи вторглись новые звуки: ритмичное тихое ворчание,
будто все цикады окрестностей, неизвестным образом
сговорившись, исполняли в такт свои песни. Звук постепенно
усиливался. Вскоре он превратился в мощный спокойный рокот,
исходящий, казалось, отовсюду, со всех сторон горизонта, а к
полуночи воздух, земля и море сотрясались непрерывным
многоголосым рычанием. С юга к городу приближалась, повторяя
изгибы дороги, вереница огней -- белых, желтых, голубоватых,
разной яркости и оттенков. У окраины этот огненный змей свернул
с дороги и, не вползая в город, стал его медленно огибать,
направляясь к морю, к кошачьей пустоши.
Они принялись за дело, не дожидаясь рассвета. Когда я
пришел на пустошь, работа шла полным ходом. То, что творилось
там, оглушало. Подобно фантастическим животным, тяжело и
медлительно двигались в разные стороны огромные машины, земля
под ногами вибрировала, уши раздирало грохотом, лязгом металла,
рычанием мощных моторов, свистом и воем реактивных двигателей.
Белые снопы света выхватывали из темноты людей, части машин и
кучи рыхлой земли.
Медленно поворчивались колеса кургузых грузовиков, на
открытых платформах которых ревели и бесновались темные злые
машины, очертаниями напоминающие медуз -- отработавшие свой век
на самолетах реактивные двигатели. Они изрыгали бледнолиловые
струи огня, лижущие землю овальными пятнами, на которых сначала
яркими искрами вспыхивали остатки травы, и сразу чернела земля,
