вы с легкостью увидите, что я - одна из многих неисчислимых жертв Беса
Противоречия.
Никакой поступок не мог быть взвешен с большей точностью. Недели,
месяцы я обдумывал способ убийства. Я отверг тысячу планов, ибо их
выполнение влекло за собою вероятность случайного раскрытия. Наконец,
читая какие-то французские мемуары, я обнаружил в них описание того, как
мадам Пило была поражена почти фатальным недугом при посредстве
отравленной свечи. Идея эта мгновенно привлекла меня. Я знал, ^то тот,
кого я наметил в жертвы, имел привычку читать в постели. Знал я также, что
его комната тесна и плохо проветривается. Но нет нужды докучать вам
излишними подробностями. Нет нужды описывать нехитрые уловки, при помощи
которых я подменил свечу из шандала в его спальне другою, сделанною мною
самим. На следующее утро его нашли мертвым в постели, и заключение
коронера гласило: "Смерть от руки божией".
Унаследовав его состояние, я многие годы благоденствовал. Мысль о
разоблачении ни разу не посещала мой мозг. От остатков роковой свечи я
самым тщательным образом избавился. Я не оставил и тени улики, при помощи
которой возможно было бы осудить меня за преступление или даже заподозрить
в нем. Непостижимо, сколь полное чувство удовлетворения возникало в моем
сердце, пока я размышлял о совершенной моей безопасности. Весьма
длительное время я упивался этим чувством. Оно доставляло мне больше
истинного наслаждения, нежели все мирские преимущества, истекающие из
моего греха. Но наконец наступила пора, когда отрадное чувство едва
заметно превратилось в неотвязную и угнетающую мысль. Именно ее
неотвязность и угнетала. Я едва был в сипах избавиться от нее хотя бы на
миг. Нередко у нас в ушах, или, вернее, в памяти, вертится припев
какой-нибудь пошлой песни или ничем не примечательные обрывки оперы. И
мучения наши не уменьшатся, если песня сама по себе будет хороша, а
оперный мотив - достоин высокой оценки. Подобно этому и я наконец начал
ловить себя на том, что постоянно думаю о своей безопасности и едва слышно
повторяю себе под нос: "Нечего бояться".
Однажды, прогуливаясь по улицам, я внезапно заметил, что бормочу эти
привычные слова вполголоса. В припадке своеволия я переиначил их следующим
образом: "Нечего бояться - нечего бояться - да - если только я по глупости
сам не сознаюсь!"
Не успел я выговорить эти слова, как ледяной холод окатил мне сердце.
У меня был известный опыт подобных припадков противоречия (природу которых
я старался вам объяснить), и я отчетливо вспомнил, что ни разу мне не
удалось успешно противостоять их натиску. И ныне то, что я сам себе
небрежно внушил - будто я могу оказаться таким глупцом, что сознаюсь в
совершенном мною убийстве - возникло передо мною, как само привидение моей
жертвы,- и поманило меня к смерти.
Сперва я попытался стряхнуть с души этот кошмар. Я ускорил шаг -
пошел быстрее - еще быстрее - наконец побежал. Я испытывал бешеное желание
завопить во весь голос. Каждая последующая волна мысли обдавала меня новым
ужасом, ибо, увы! я хорошо, слишком хорошо сознавал, что в моем положении
подумать - значит погибнуть. Я все ускорял шаг. Я метался как сумасшедший
по запруженным толпами улицам. Наконец прохожие встревожились и начали
меня преследовать. И тогда я почувствовал, что судьба моя свершилась. Я бы
вырвал себе язык, если бы мог, но в ушах у меня прогремел грубый голос -
чья-то рука еще более грубо схватила меня за плечо. Я повернулся,
задыхаясь. На единый миг я ощутил все муки удушья; я ослеп, оглох, голова
моя кружилась; и тогда, как мне показалось, некий невидимый дьявол ударил
меня своею широкой) ладонью в спину. Долго скрываемая тайна вырвалась из
моей души.
Говорят, что произношение мое было весьма отчетливо, хотя я чрезмерно
подчеркивал каждый слог и бешено торопился, как бы опасаясь, что меня
перебьют до завершения кратких, но веских фраз, которые обрекли меня
палачу и преисподней.
Поведав все, необходимое для моего полнейшего юридического осуждения,
я упал без чувств.
Но к чему говорить еще? Сегодня я в этих кандалах - и здесь! Завтра я
буду без цепей! - но где?
Эдгар Аллан По.
Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром
Пер. З.Александрова
Источник: "Эдгар По. Стихотворени. Проза", Изд-во "Худ.лит.", Москва, 1976,
Библиотека Всемирной литературы, Серия вторая - литература XIX в.
OCR: Alexander Jurinsson
Разумеется, я ничуть не удивляюсь тому, что необыкновенный случай с
мистером Вальдемаром возбудил толки. Было бы чудом, если бы этого не было,
принимая во внимание все обстоятельства. Вследствие желания всех
причастных к этому делу лиц избежать огласки хотя бы на время или пока мы
не нашли возможностей продолжить исследование - именно вследствие наших
стараний сохранить его в тайне - в публике распространились ложные или
преувеличенные слухи, породившие множество неверных представлений, а это,
естественно, у многих вызвало недоверие.
Вот почему стало необходимым, чтобы я изложил факты - насколько я сам
сумел их понять. Вкратце они сводятся к следующему.
В течение последних трех лет мое внимание не раз бывало привлечено к
вопросам месмеризма, а около девяти месяцев назад меня внезапно поразила
мысль, что во всех до сих пор проделанных опытах имелось одно весьма
важное и необъяснимое упущение - никто еще не подвергался месмерическому
воздействию in articulo mortis[в состоянии агонии (лат.)]. Следовало
выяснить, во-первых, подвержен ли человек в таком состоянии действию
гипноза; во-вторых, ослаблено ли оно при этом или же усилено; а в-третьих,
в какой степени и как долго можно задержать гипнозом наступление смерти.
Возникали и другие вопросы, но именно эти заинтересовали меня более всего
- в особенности последний, чреватый следствиями огромной важности.
Раздумывая, где бы найти подходящий объект для такого опыта, я
вспомнил о своем приятеле мистере Эрнесте Вальдемаре, известном
составителе "Bibliotheca Forensica" ["Судебной библиотеке" (лат.)] и
авторе (под nom de plume [псевдонимом (франц.)] Иссахара Маркса) польских
переводов "Валленштейна" и "Гаргантюа". Мистер Вальдемар, с 1839 года
проживавший главным образом в Гарлеме (штат Нью-Йорк), обращает (или
обращал) на себя внимание прежде всего своей необычайной худобой - нижние
конечности у него очень походили на ноги Джона Рандолфа,- а также светлыми
бакенбардами, составлявшими резкий контраст с темными волосами, которые
многие из-за этого принимали за парик. Он был чрезвычайно нервен и,
следовательно, был подходящим объектом для гипнотических опытов. Раза два
или три мне без труда удавалось его усыпить, но в других отношениях он не
оправдал ожиданий, которые естественно вызывала его конституция. Я ни разу
не смог вполне подчинить себе его волю, а что касается clairvoyance
[ясновидения (франц.)], то опыты с ним вообще не дали надежных
результатов. Свои неудачи в этом отношении я всегда объяснял состоянием
его здоровья. За несколько месяцев до моего с ним знакомства доктора нашли
у него чахотку. О своей близкой кончине он имел обыкновение говорить
спокойно, как о чем-то неизбежном и не вызывающем сожалений.
Когда у меня возникли приведенные выше вопросы, я, естественно,
вспомнил о мистере Вальдемаре. Я слишком хорошо знал его философскую
твердость, чтобы опасаться возражений с его стороны; и у него не было в
Америке родных, которые могли бы вмешаться. Я откровенно поговорил с ним
на эту тему, и, к моему удивлению, он ею живо заинтересовался. Я говорю "к
моему удивлению", ибо хотя он всегда соглашался подвергаться моим опытам,
я ни разу не слышал, чтобы он их одобрял. Болезнь его была такова, что
позволяла точно определить срок ее смертельного исхода; и мы условились,
что он пошлет за мной примерно за сутки до того момента, когда доктора
предскажут его кончину.
Сейчас прошло уже более семи месяцев с тех пор, как я получил от
мистера Вальдемара следующую собственноручную записку:
Любезный П.!
Пожалуй, вам следует приехать сейчас. Д. и Ф. в один голос
утверждают, что я не протяну дольше завтрашней полуночи, и мне кажется,
что они вычислили довольно точно.
Вальдемар.
Я получил эту записку через полчаса после того, как она была
написана, а спустя еще пятнадцать минут уже был в комнате умирающего. Я не
видел его десять дней и был поражен страшной переменой, происшедшей в нем
за это короткое время. Лицо его приняло свинцовый оттенок, глаза потухли,
а исхудал он настолько, что кости скул едва не прорывали кожу. Мокрота
выделялась крайне обильно. Пульс прощупывался с трудом. Несмотря на это,
он сохранил удивительную ясность ума и даже кое-какие физические силы. Он
ясно говорил, без посторонней помощи принимал некоторые лекарства,
облегчавшие его состояние,- а когда я вошел, писал что-то карандашом в
записной книжке. Он полулежал, обложенный подушками. При нем были доктора
Д. и Ф.
Пожав руку Вальдемара, я отвел этих джентльменов в сторону и получил
от них подробные сведения о состоянии больного. Левое легкое уже полтора
года как наполовину обызвествилось и было, разумеется, неспособно к
жизненным функциям. Верхушка правого также частично подверглась
обызвествлению, а нижняя доля представляла собой сплошную массу гнойных
туберкулезных бугорков. В ней было несколько обширных каверн, а в одном
месте имелись сращения с ребром. Эти изменения в правом легком были
сравнительно недавними. Обызвествление шло необычайно быстро; еще за месяц
до того оно отсутствовало, а сращения были обнаружены лишь в последние три
дня. Помимо чахотки, у больного подозревали аневризм аорты, однако
обызвествление не позволяло диагностировать его точно. По мнению обоих
докторов, мистер Вальдемар должен был умереть на следующий день
(вокресенье) к полуночи. Сейчас был седьмой час субботнего вечера.
Когда доктора Д. и Ф. отошли от постели больного, чтобы побеседовать
со мной, они уже простились с ним. Они не собирались возвращаться; однако
по моей просьбе обещали заглянуть к больному на следующий день около
десяти часов вечера.
После их ухода я откровенно заговорил с мистером Вальдемаром о его
близкой кончине, а также более подробно о предполагаемом опыте. Он
подтвердил свою готовность и даже интерес к нему и попросил меня начать
немедленно. При нем находились сиделка и служитель, но я не чувствовал
себя вправе начинать подобное депо, не имея более надежных свидетелей, чем
эти люди, на случай какой-либо неожиданности. Поэтому я отложил опыт до
восьми часов вечера следующего дня, когда приход студента-медика (мистера
Теодора Л-ла), с которым я был немного знаком, вывел меня из затруднения.
Сперва я намеревался дождаться врачей; но пришлось начать раньше,
во-первых, по настоянию мистера Вальдемара, а во-вторых, потому, что я и
сам видел, как мало оставалось времени и как быстро он угасал.
Мистер Л-л любезно согласился вести записи всего происходящего; все,
что я сейчас имею рассказать, взято из этих записей verbatim [дословно
(лат.)] или с некоторыми сокращениями.
Было без пяти минут восемь, когда я, взяв больного за руку, попросил
его подтвердить возможно явственнее, что он (мистер Вальдемар) по доброй
воле подвергается в своем нынешнем состоянии месмеризации.
Он отвечал слабым голосом, но вполне внятно: "Да, я хочу
подвергнуться месмеризации,- и тут же добавил: - Боюсь, что вы слишком
