изящество, с каким она перебрасывала его кончиком языка туда и сюда,
придавал ее лицу какое-то непристойное выражение.
По другую сторону стола, налево то леди, страдавшей водянкой,
расположился отекший, страдающий астмой и подагрой старичок; его щеки лежали
на плечах, как два бурдюка, полных красного портвейна. Руки он скрестил на
груди, свою забинтованную ногу положил на стол и, по всей видимости,
чувствовал себя очень важной персоной. Старичок явно гордился каждым дюймом
своей наружности, но больше всего он наслаждался тем вниманием, какое
вызывал его пестрый сюртук. Еще бы -- сюртук этот, наверное, стоил ему
больших денег и сидел на нем превосходно; скроен он был из причудливо
расшитого шелкового шарфа, какими обвивают щиты с пышными гербами, которые в
Англии и в других странах вывешиваются на домах старой аристократии.
Рядом с ним, по правую руку от председателя, матросы увидели
джентльмена в длинных белых чулках и бязевых кальсонах. Он уморительно
дергался всем телом в приступе "трясучки", как определил про себя Хью
Смоленый. Его гладко выбритые щеки и подбородок стягивала муслиновая
повязка, запястья ему также связали, и таким образом он был лишен
возможности злоупотреблять горячительными напитками, в изобилии стоявшими на
столе, -- предосторожность, как подумал Дылда, необходимая, принимая во
внимание бессмысленное выражение лица этого закоренелого пьянчуги, который,
наверное, и забыл, когда был трезв. Но его гигантские уши уж никак не
удалось бы связать, и они тянулись вверх, судорожно настораживаясь всякий
раз, когда хлопала пробка.
Лицом к нему возлежал шестой и последний собутыльник -- до странности
одеревенелый джентльмен; он был разбит параличом и, честно говоря, должен
был прескверно себя чувствовать в своем неудобном, хоть и весьма
оригинальном туалете. Одет он был в новешенький нарядный гроб. Поперечная
стенка давила на голову этого облаченного в гроб человека, нависая подобно
капюшону, что придавало его лицу неописуемо забавный вид. По бокам гроба
были сделаны отверстия для рук, скорее ради удобства, чем ради красоты. При
всем том, наряд этот не позволял его обладателю сидеть прямо, как остальные,
и, лежа под углом в сорок пять градусов, откинувшись назад к стенке, он
закатывал к потолку белки своих огромных вытаращенных глаз, словно сам
бесконечно изумлялся их чудовищной величине.
Перед каждым из пирующих стоял разбитый череп, заменивший ему кубок.
Над столом покачивался скелет, он висел на веревке, обвязанной вокруг ноги и
протянутой через кольцо в потолке. Другая нога отскакивала под прямым углом,
отчего костяк при малейшем дуновении ветерка, проникавшего в комнату,
дребезжал, подпрыгивал и раскачивался во все стороны. В черепе мерзостного
скелета пылали угли, они освещали всю эту сцену резким мерцающим светом;
между тем гробы и прочие товары похоронной конторы, наваленные высокими
кучами по всему помещению и у окон, не давали ни единому лучу света
прорваться на улицу.
При виде столь необычайного общества и еще более необычайных одеяний
наши матросы повели себя далеко не так пристойно, как можно было ожидать.
Дылда, прислонившись к стене, у который стоял, широко разинул рот, -- нижняя
губа у него отвисла еще больше обычного, а глаза чуть не вылезли из орбит; а
Хью, присев на корточки так, что нос его оказался на одном уровне со столом,
и хлопая себя по коленям, разразился неудержимым и совершенно неприличным
смехом.
Все же верзила-председатель не счел оскорблением такую вопиющую
неучтивость: он милостиво улыбнулся незваным гостям и, величаво качнув
головой, утыканной траурными перьями, поднялся, взял матросов за руки и
подвел к козлам, которые услужливо притащил кто-то из пирующих. Дылда без
малейшего сопротивления сел, куда ему было указано, между тем как галантный
Хью придвинул свои козлы поближе к миниатюрной чахоточной леди в
погребальной сорочке и весело плюхнулся рядом с нею; плеснув в череп
красного вина, он осушил его за более близкое знакомство. Но возможностью
такого знакомства был крайне рассержен одеревенелый джентльмен в гробу, и
это привело бы к весьма неприятным последствиям, если бы председатель,
постучав по столу своим жезлом, не отвлек внимания присутствующих следующей
речью:
-- Мы считаем своим долгом, ввиду счастливого случая...
-- Стоп! -- с серьезным видом прервал его Дылда. -- Погоди, говорю,
минутку! Скажи нам сперва, кто вы такие, дьявол вас забери, и что вы тут
делаете, разрядившись как черти на шабаш? Почему хлебаете славное винцо и
пиво, которое гробовщик Уилл Уимбл -- честный мой дружок, мы немало с ним
плавали, -- припас себе на зиму?
Выслушав столь непозволительно наглую речь, чудная компания привстала и
ответила таким же неистовым гоготом, какой незадолго перед тем привлек
внимание наших моряков.
Первым овладел собой председатель и, обратившись к Дылде, заговорил с
еще большим достоинством:
-- Мы готовы любезно удовлетворить любопытство наших именитых, хоть и
непрошеных гостей и ответить на любой разумный вопрос. Так знайте: я
государь этих владений и правлю здесь единодержавно под именем король Чума
Первый.
Эти покои, что вы по невежеству сочли лавкой Уилла Уимбла, гробовщика,
человека нам не известного, чье плебейское имя до сей ночи не оскверняло
наших королевских ушей, это -- тронная зала нашего дворца, которая служит
нам для совещаний с сановниками, а также для других священных и возвышенных
целей. Благородная леди, что сидит напротив, -- королева Чума, ее величество
наша супруга, а прочие высокие особы, которых вы здесь видите, -- члены
нашего августейшего семейства. Все они королевской крови и носят
соответствующие звания: его светлость эрцгерцог Чума-Мор, ее светлость
герцогиня Чума Бубонная, его светлость герцог Чума-Смерч и ее высочество
Чумная Язва (В.А. - тут несоответствие. Либо ошибся наборщик , либо ошибка
перевода. Если у кого есть старенький томик Эдгара По, то уточните
пожалуйста).
А на ваш вопрос, -- продолжал председатель, -- по какому поводу мы
собрались здесь, мы позволим себе ответить, что это касается исключительно
наших личных королевских интересов и ни для кого, кроме нас, значения не
имеет. Однако, исходя из тех прав, на кои вы, как наши гости и чужеземцы,
имеете основание претендовать, объясняем: мы собрались здесь нынче ночью для
того, чтобы путем глубоких изысканий и самых тщательных исследований
проверить, испробовать и до конца распознать неуловимый дух, непостижимые
качества, природу и бесценные вкусовые свойства вина, эля и иных крепких
напитков нашей прекрасной столицы. Делаем мы это не столько ради личного
нашего преуспеяния, сколько ради подлинного благоденствия той неземной
владычицы, которая царит над всеми, владения коей безграничны, -- имя же ей
-- Смерть!
-- Имя же ей Деви Джонс! -- крикнул Хью Смоленый, наполняя вином два
черепа -- для себя и для своей соседки.
-- Нечестивый раб! -- воскликнул председатель, окидывая взглядом
милейшего Хью. -- Нечестивый жалкий ублюдок! Мы заявили тебе, что из
уважения к правам, кои мы не склонны нарушать, даже имея дело с такой
гнусной личностью, как ты, мы снизошли до ответа на оскорбительные и
дурацкие расспросы. Однако за то, что вы так кощунственно вторглись сюда на
наш совет, мы почитаем своим долгом наложить штраф на тебя и твоего дружка:
вы должны, стоя на коленях, осушить за процветание нашего королевства по
галлону рома, смешанного с патокой, после чего можете продолжать свой путь
или остаться и разделить с нами все привилегии нашего общества, как это вам
самим заблагорассудится.
-- Никак невозможно, -- отозвался Дылда. Достоинство, с которым
держался король Чума Первый, очевидно, внушило Дылде некоторое почтение; он
поднялся и, опершись на стол, продолжал: -- С дозволения вашего величества,
невозможное это дело -- спустить в трюм хоть четверть того пойла, о котором
ваше величество сейчас изволило упомянуть. Не считая жидкости, принятой на
борт утром в качестве балласта, не говоря об эле и других крепких напитках,
принятых нынешним вечером в разных портах, мой трюм доверху полон пивом,
которым я нагрузился, расплатившись за него сполна в трактире под вывеской
"Веселый матрос". Так вот, прошу ваше величество довольствоваться моими
добрыми намерениями, ибо я никоим образом не могу вместить в себя еще хоть
каплю чего-либо, а тем более этой мерзкой трюмной водички, которая зовется
ромом с патокой.
-- Заткни глотку! -- прервал его Хью Смоленый, ошарашенный столь
длинной речью товарища, а еще больше его отказом. -- Заткни глотку,
пустомеля! Я скажу -- а я зря болтать не стану: в моем трюме еще найдется
место, хоть ты, видать, и перебрал лишнее. А что до твоей доли груза, так я
найду и для нее место, нечего поднимать бурю!..
-- Это не отвечает смыслу приговора, -- остановил его председатель. --
Наше решение как мидийский закон: оно не может быть ни изменено, ни
отменено. Условия должны быть выполнены неукоснительно и без малейшего
промедления. А не выполните, прикажем привязать вам ноги к шее и, как
бунтовщиков, утопить вон в том бочонке октябрьского пива!
-- Таков приговор! Правильный и справедливый! Прекрасное решение! Самое
достойное, самое честное и праведное! -- хором завопило чумное семейство.
На лбу у короля собрались бесчисленные складки; старичок с подагрой
запыхтел, как кузнечные мехи; молодая особа в погребальной сорочке вертела
носом во все стороны; леди в саване ловила ртом воздух, словно издыхающая
рыба; а тот, что был облачен в гроб, лежал, как колода, и таращил свои
чудовищные глаза.
-- Хи-хи-хи! -- посмеивался Хью Смоленый, словно не замечая общего
волнения. -- Хи-хи-хи! Хи-хи-хи! Я же говорил, когда мистер король стучал
своей свайкой, что такому крепкому, малонагруженному судну, как мое, ничего
не стоит опрокинуть в себя лишних два галлона рома с патокой. Но пить за
здоровье сатаны (да простит ему Господь!), стоя на коленях перед этим
паршивым величеством, когда я уверен, что он еще больший грешник, чем я, и
всего-навсего Тим Херлигерли, комедиант, -- нет, дудки! По моим понятиям это
дело другого сорта и совсем не по моим мозгам.
Ему не дали кончить. Едва он упомянул имя Тима Херлигерли, все разом
вскочили.
-- Измена! -- закричал его величество король Чума Первый.
-- Измена! -- проскрипел человек с подагрой.
-- Измена! -- взвизгнула ее высочество Чумная Язва.
-- Измена! -- прошамкал человек со связанной челюстью.
-- Измена! -- прорычал человек, облаченный в гроб.
-- Измена! Измена! -- завопила ее величество Рот-щелью и, ухватив
злополучного Хью Смоленого сзади за штаны, высоко подняла его и без всяких
церемоний бросила в огромный открытый бочонок с его излюбленным октябрьским
пивом. Несколько секунд он то погружался на дно, то всплывал, словно яблоко
в чаше с пуншем, пока не исчез в водовороте пенистого пива, которое
забурлило еще больше от судорожных усилий Хью.
Видя поражение своего товарища, в дело вмешался долговязый матрос.
Столкнув короля Чуму в открытый люк, отважный Дылда с проклятием захлопнул
за ним дверцу и вышел на середину комнаты. Он сорвал качавшийся над столом
скелет и принялся молотить им по головам пирующих, да с таким усердием и
добросовестностью, что с последней вспышкой гаснущих углей вышиб дух из
подагрического старикашки. Навалившись потом изо всей силы на роковой
