тревожил могильный покой. По прошествии этого времени склеп
открыли, чтобы установить там саркофаг, -- но увы! -- какое
страшное потрясение ожидало ее супруга, который своими руками
отворил дверь! Едва створки распахнулись наружу, что-то
закутанное в белое со стуком упало прямо в его объятия. То был
скелет его жены в еще не истлевшем саване.
Тщательное расследование показало, что она ожила через два
дня после погребения и билась в гробу, который упал на пол с
уступа или с возвышения и раскололся, так что ей удалось
встать. Случайно забытый масляный фонарь, налитый дополна,
теперь оказался пуст; впрочем, масло могло улетучиться само по
себе. На верхней ступени лестницы при входе в зловещую гробницу
валялся большой обломок гроба, которым она, по всей видимости,
колотила в железную дверь, призывая на помощь. При этом она,
вероятно, лишилась чувств или умерла от страха; падая, она
зацепилась саваном за какой-то железный крюк, торчавший из
стены. Так и осталась она на месте, так и истлела стоя.
В 1810 году во Франции был случай погребения заживо,
который красноречиво свидетельствует, что подлинные события
воистину бывают удивительней вымыслов сочинителей. Героиней
этой истории стала мадемуазель Викторина Лафуркад, юная девица
из знатного семейства, богатая и на редкость красивая. Среди ее
многочисленных поклонников был Жульен Боссюэ, бедный парижский
litterateur или журналист. Его таланты и обаяние пленили
богатую наследницу, и она, кажется, полюбила его всем сердцем;
но из сословного высокомерия она все же решилась отвергнуть его
и отдать руку мосье Ренелю, банкиру и довольно известному
дипломату. После свадьбы, однако, супруг тотчас к ней охладел
и, вероятно, дурно с нею обращался. Прожив несколько лет в
несчастном браке, она умерла -- по крайней мере состояние ее
было столь похоже на смерть, что ни у кого не возникло и тени
сомнения. Ее похоронили, -- но не в склепе, а в обыкновенной
могиле близ усадьбы, где она родилась. Влюбленный юноша,
терзаемый отчаяньем и все еще волнуемый былой страстью,
отправляется из столицы в далекую провинцию с романтическим
намерением вырыть тело и взять на память чудесные локоны
покойной. Он разыскивает могилу. В полночь он откапывает гроб и
принимается уже состригать локоны, как вдруг его возлюбленная
открывает глаза. Как оказалось, она было похоронена заживо.
Жизнь не вполне покинула несчастную; ласки влюбленного
пробудили ее от летаргии, ошибочно принятой за смерть. Он
поспешил перенести ее в свою комнату на постоялом дворе.
Обладая немалыми познаниями в медицине, он применил самые
сильные укрепляющие лекарства. Наконец она ожила. Она узнала
своего спасителя. Она оставалась с ним до тех пор, пока
здоровье ее понемногу не восстановилось. Женское сердце не
камень, и последний урок, преподанный любовью, смягчил его
совершенно. Она отдала свое сердце Боссюэ. Она не вернулась к
супругу, но, сохранив свое воскресение в тайне, уехала вместе с
верным возлюбленным в Америку. Через двадцать лет оба вернулись
во Францию, уверенные, что время достаточно изменило ее
внешность и даже близкие ее не узнают. Однако они ошиблись; при
первой же встрече мосье Ренель тотчас узнал супругу и
потребовал, чтобы она к нему вернулась. Она отвергла его
притязания; и беспристрастный суд решил дело в ее пользу,
постановив, что в силу особых обстоятельств, а также за
давностью времени супружеские права утрачены не только по
справедливости, но и по букве закона.
Лейпцигский "Хирургический журнал" -- весьма уважаемый и
заслуживающий доверия печатный орган, достойный того, чтобы
кто-нибудь из американских издателей выпускал его в переводе на
наш язык, -- сообщает в последнем номере о подобном же
прискорбном происшествии.
Один артиллерийский офицер, человек огромного роста и
несокрушимого здоровья, был сброшен норовистой лошадью и сильно
ушиб голову, отчего мгновенно лишился чувств; в черепе
обнаружилась небольшая трещина, но врачи не видели прямой
опасности для жизни. Трепанация черепа прошла успешно. Больному
пустили кровь и пользовали его прочими обычными средствами. Но
постепенно он впадал во все более глубокое оцепенение, и
наконец, казалось, наступила смерть.
Стояла жара, и его похоронили поспешно до неприличия
где-то на общем кладбище. Похороны были в четверг. В ближайшее
воскресенье многие, как обычно, пришли навестить могилы, и
около полудня один крестьянин произвел сильное волнение,
утверждая, что присел отдохнуть на могилу офицера и вдруг
почувствовал сотрясение земли, словно покойник норовил встать
из гроба. Поначалу его рассказу мало кто верил, но неподдельный
ужас и твердая убежденность, с которыми он доказывал истинность
своих слов, в конце концов возымели действие на толпу.
Бросились за лопатами, в несколько минут раскопали могилу,
такую мелкую, что стыдно было смотреть, и голова офицера
предстала на свет. Казалось, он был мертв, но сидел скорчившись
в гробу, крышку которого ему удалось приподнять отчаянным
усилием.
Его тотчас отвезли в ближайшую больницу, где выяснилось,
что он жив, хотя и лишился чувств от удушья. Через несколько
часов он пришел в себя, стал узнавать знакомых и, путаясь в
словах, рассказал о невыносимых страданиях, которые претерпел в
могиле.
Судя по его рассказу, сознание теплилось в нем более часа
после похорон, а затем он впал в беспамятство. Могила была
наспех забросана рыхлой землей, так что оставался некоторые
приток воздуха. Он услышал над головой топот множества ног и
попытался привлечь к себе внимание. Как он объяснил, шум на
кладбище пробудил его от мертвого сна, но, едва очнувшись, он
сразу понял всю безысходность своего положения.
Сообщают, что больной уже поправлялся и был на пути к
полному выздоровлению, но по вине шарлатанов пал жертвой
медицинского опыта. Они применили гальваническую батарею, и он
скончался во время бурного приступа, вызванного, как это
бывает, действием тока.
Поскольку речь зашла о гальванической батарее, мне
вспомнился, кстати, широко известный и воистину поразительный
случай, когда ее действие вернуло к жизни молодого лондонского
стряпчего, два дня пролежавшего в могиле. Случай этот произошел
в 1831 году и наделал в свое время немало шума.
Больной, мистер Эдвард Стэплтон, умер, по всей
вероятности, от тифозной горячки с некоторыми странными
симптомами, которые вызвали любопытство лечивших его врачей.
После мнимой смерти врачи попросили у его близких согласия на
посмертное вскрытие, но получили решительный отказ. Как это
часто случается, они решили выкопать труп и тайно вскрыть его
без помех. Не составляло труда сговориться с шайкой похитителей
трупов, которых так много в Лондоне; и на третью ночь после
похорон тело, которое считали мертвым, было вырыто из могилы
глубиной в восемь футов и перенесено в секционную палату одной
частной больницы.
Уже сделав изрядный надрез на животе, врачи обратили
внимание на то, что тело ничуть не разложилось, и решили
испробовать батарею. Опыт следовал за опытом без особого
успеха, разве что в некоторых случаях судорожные подергивания
более обычного походили на движения живого организма.
Время истекало. Близился рассвет, и наконец решено было
безотлагательно приступить к вскрытию. Но один из врачей
непременно желал проверить какую-то свою теорию и убедил всех
подвергнуть действию тока одну из грудных мышц. Грубо рассекли
кожный покров, кое-как присоединили проволоки; вдруг мертвец
стремительным, но отнюдь не похожим на судорогу движением
соскользнул со стола на пол, постоял немного, тревожно
озираясь, и заговорил. Понять его слова не удалось; и все же
это, безусловно, были слова, -- некое подобие членораздельной
речи. Умолкнув, он тяжело рухнул на пол.
Сначала все оцепенели от ужаса -- но медлить было нельзя,
и врачи вскоре овладели собой. Оказалось, что мистер Стэплтон
жив, хотя и в глубоком обмороке. С помощью эфира его привели в
чувство, а через несколько времени он совсем поправился и мог
вернуться к своим близким, от которых его воскресение скрывали
до тех пор, пока не перестали опасаться повторного приступа. Их
восторг, их радостное удивление нетрудно себе представить.
Но самое потрясающее во всей истории -- это свидетельство
самого мистера С. Он уверяет, что ни на миг не впадал в полное
беспамятство, что смутно и туманно он сознавал все происходящее
с той минуты, как врачи объявили его мертвым, и вплоть до того
времени, когда он лишился чувств в больнице. "Я жив", -- таковы
были невнятные слова, которые он в отчаянье пытался вымолвить,
поняв, что попал в мертвецкую.
Мне нетрудно было бы рассказать еще много подобных
историй, но я полагаю это излишним -- ведь и без того не
остается сомнений, что людей в самом деле хоронят заживо. И
если учесть, как редко, в силу своего характера, такие случаи
становятся нам известны, мы вынуждены будем признать, что они,
вероятно, часто происходят неведомо для нас. Право же, едва ли
не всякий раз, как землекопам случается работать на кладбище,
скелеты обнаруживают в таких позах, что возникают самые ужасные
подозрения.
Но как ни ужасны подозрения, несравненно ужасней участь
самих несчастных! Можно с уверенностью сказать, что никакая
иная судьба не уготовила человеку столь безвыходные телесные и
душевные муки, как погребение заживо. Невыносимое стеснение в
груди, удушливые испарения сырой земли, холодные объятия
савана, давящая теснота последнего жилища, мрак беспросветной
Ночи, безмолвие, словно в пучине моря, незримое, но осязаемое
присутствие Червя-Победителя -- все это и вдобавок мысли о
воздухе и зеленой траве над головой, воспоминания о любимых
друзьях, которые поспешили бы на помощь, если бы только узнали
о твоей беде, и уверенность, что этого им никогда не узнать,
что ты обречен навеки покоиться среди мертвецов, -- все это,
говорю я вам, исполняет еще трепещущее сердце ледяным и
нестерпимым ужасом, перед которым отступает самое смелое
воображение. Нам не дано изведать таких страданий на Земле --
мы не в силах представить ничего подобного даже на дне
Преисподней. Вполне понятно, что рассказы об этом вызывают
глубочайший интерес; однако ж интерес этот под влиянием
благоговейного ужаса перед самой темой оправдывается
исключительно нашим убеждением в истинности самих рассказов.
То, что мне предстоит описать далее, я знаю доподлинно -- все
это я пережил и испытал на себе.
Несколько лет подряд меня терзали приступы таинственной
болезни, которую врачи условно называют каталепсией, так как не
находят для нее более точного определения. Хотя не только
прямые и косвенные причины, но даже самый диагноз этой болезни
остается загадкой, внешние симптомы изучены достаточно хорошо.
Формы ее, видимо, отличаются друг от друга лишь своей тяжестью.
Иногда больной лежит всего день или того меньше, погруженный в
глубочайшую летаргию. Он теряет сознание и не может
пошевелиться; но в груди прослушиваются слабые биения сердца;
тело хранит едва ощутимую теплоту; на скулах еще заметны следы
румянца; приложив к губам зеркало, можно обнаружить редкое,
неровное, прерывистое дыхание. Иногда же оцепенение длится
недели -- и даже месяцы; при этом самое пристальное наблюдение,
самые тщательные медицинские анализы не выявят никакой
