сплошь пахотная, хорошие пастбища, заливные луга, леса. И все,
видимо, ухоженное, поскольку нынче его владения стоят куда
больше, чем лет десять назад. Мне бы надо побольше разузнать об
управляющем и удостовериться, что тот не станет ущемлять прав
наследника.
-- Это Джон Лонгвуд, -- немедленно выложил Кадфаэль. --
Хороший человек и добрый семьянин. Мы отлично знаем его,
часто имеем с ним дело и неизменно находим рассудительным и
безусловно честным. Его земли лежат между монастырскими
владениями, что в Эйтоне, у Северна, -- с одной стороны, и
теми, что в Астоне под Рекином, -- с другой. Так вот Джон
никогда не возражал против того, чтобы наши лесорубы
проезжали по его землям от одного леса к другому, это
сберегло им немало сил и времени. Так мы и возим бревна,
что нарубили в нашей части Рекинского леса. Обеим сторонам
очень удобно. Ведь принадлежащая Люделам часть Эйтонского
леса вклинивается в нашу. Так не возить же им в обход? Вот
уже два года как Людел переложил все заботы на плечи Джона,
так что тебе не о чем беспокоиться.
Хью молча покивал в знак безусловного одобрения таких
добрососедских отношений.
-- Аббат сказал мне, что четыре года назад Людел передал
своего мальчика ему на попечение. Видно, не надеялся дожить до
совершеннолетия сына. Похоже, он предвидел будущее, словно
чувствовал дыхание смерти у себя за спиной, -- сказал Хью и
мрачно добавил. -- Мало кто из нас обладает таким предвидением,
иначе многие из тех, что сейчас в Оксфорде, поспешили бы
заказать себе заупокойный молебен. Пора бы уже королю покончить
с этим. Сам-то город, наверное, сдался, едва королевские войска
перешли реку, но вот замок, я думаю, продержится до конца года,
а то и дольше. Нахрапом тут не возьмешь, их сломит только
голод. Но если Роберт Глостерский, который сейчас в Нормандии,
до сих пор ничего не предпринял, мне придется считать его еще
большим дураком, чем я считал прежде. Зная, как туго приходится
его сестре, он наверняка поспешит домой. Мне известны случаи,
когда осаждающие становились осажденными. Так уже бывало и
может случиться вновь.
-- Ну, когда он еще вернется, -- спокойно заметил
Кадфаэль. -- Да и судя по всему, снаряжен он будет ничуть не
лучше, чем при отъезде.
Родной брат императрицы, и ее лучший военачальник, был
послан во Францию, причем против своей воли, чтобы просить
помощи для своей сестры у ее не очень расположенного к ней
мужа, однако граф Джеффри Анжуйский, по сведениям из надежных
источников, был куда более заинтересован в реализации своих
собственных планов в Нормандии, нежели делами своей жены в
Англии. Он был достаточно хитер, чтобы уломать графа Роберта
примкнуть к нему в Нормандии и вместе с ним прибирать к рукам
один замок за другим, вместо того, чтобы очертя голову
бросаться на подмогу своей жене в ее борьбе за английскую
корону. Еще в июне граф Роберт отплыл из Варегема. Сам он ехать
не хотел, но сестра послала его со срочным посольством, да и
Джеффри настаивал, утверждая, что ему нужен при себе хоть
кто-нибудь из ее доверенных лиц. Уже и сентябрь кончился, и
Варегем вновь перешел в руки короля Стефана, а Роберт, несолоно
хлебавши, все еще пребывал в Нормандии на службе у Джеффри. Не
так-то просто будет ему собраться и прийти на помощь своей
сестре. Тем временем железное кольцо осады все теснее сжималось
вокруг Оксфордского замка, да и король Стефан, похоже, не
собирался отказываться от своих планов. Никогда еще он не стоял
так близко к тому, чтобы захватить в плен свою двоюродную
сестру и соперницу и тем самым заставить ее признать его
власть.
-- Интересно, понимает ли король, сколь близок он к своей
цели? -- спросил Кадфаэль, закупоривая глиняный кувшин с
отобранными семенами. -- Будь ты на его месте, Хью, как бы ты
поступил, если бы императрица была у тебя в руках?
-- Боже упаси! -- горячо произнес Хью и поморщился при
одной мысли об этом. -- Ума не приложу, что с ней делать! Вся
беда в том, что и королю Стефану, похоже, придется не легче,
если дело, конечно, дойдет до того. Ведь захоти он, ему бы
ничего не стоило запереть ее в замке Арунделл, когда она еще
только высадилась в Англии. А что он сделал? Выделил ей эскорт
и отослал прямиком в Бристоль к брату! А вот попади он в руки
королевы, была бы совсем другая песня. Если король великий
воин, то королева настоящий стратег. Она не упустит своего.
Хью встал и выпрямился. Тянувший из открытой двери
сквозняк растрепал его черные прямые волосы, зашуршал пучками
сухих трав, свисавших с потолочных балок.
-- Короче говоря, осада будет долгой. Поживем увидим, --
заключил Хью. -- Я слыхал, тебе наконец-то дали какого-то
паренька в помощники, это правда? Вроде как и изгородь опять
подстригли. Его работа?
-- Его, -- кивнул Кадфаэль, ступая вместе с Хью на гравий
дорожки, идущей между грядок, на которых выращивались травы,
правда, уже несколько перестоявшие под конец сезона. С одной
стороны буксовая изгородь и впрямь была тщательно подстрижена,
были удалены торчавшие побеги, которые отросли за последний
летний месяц. -- Это все брат Винфрид, он сейчас возится на
участке у реки, где мы с ним очищали бобовые плети. Долговязый
такой детина, плечистый, только-только из послушников.
Старательный, но копуша! А в общем, парень что надо. Похоже,
его приставили ко мне, потому что малюет он, поди, как курица
лапой. А вот лопата как раз по нем! Для меня такой в самый раз!
За пределами травного сада тянулись участки под овощами, а
дальше, за небольшой горкой, по правую руку спускались к Меолу
уже убранные гороховые поля, расположенные на задах аббатства.
Там-то и трудился в поте лица своего брат Винфрид, --
долговязый, угловатый парень с копной всклокоченных жестких
волос, торчавших вокруг его выбритой макушки. Одет он был в
короткую рясу, на ногах -- большие башмаки с деревянной
подошвой. Брат Винфрид орудовал лопатой со стальным лезвием, с
такой легкостью рассекая ею густые сплетения бобовых корней и
стеблей, словно то была простая трава. Искоса поглядев на
шедших мимо Хью и Кадфаэля, он не прекратил работу и с прежним
упорством вонзал свою лопату. Хью бросил взгляд на его смуглое
простодушное лицо и невинные голубые глаза.
-- Да уж, такой будет работать без устали, что с лопатой,
что с боевым топором, -- одобрительно заметил он, улыбаясь. --
Мне бы дюжину таких молодцов на службу в замок.
-- Нет, такой тебе не подойдет, -- уверенно возразил
Кадфаэль. -- Как все крупные мужчины, он слишком простодушен и
мягок. Чего доброго, бросит на землю меч и кинется оказывать
помощь поверженному противнику. Тебе нужны маленькие злобные
терьеры, что скалят зубы.
Миновав огороды, они прошли в цветник, где розы на клумбах
уже переросли и начали ронять лепестки. Обогнув угол буксовой
изгороди, они вышли на широкий двор, пустынный в этот утренний
час, когда почти все находились на работах. Разве что несколько
приезжих прохаживались подле странноприимного дома и конюшен.
Едва Хью с Кадфаэлем обогнули высокую изгородь и сделали
несколько шагов по двору, как чья-то маленькая тень метнулась
от ворот хозяйственного двора, где тесно, в три ряда, стояли
сараи и амбары с монастырскими запасами, и тут же пропала в
узком проходе, что вел со двора в монастырь. Минуту спустя она
вновь мелькнула уже на другом конце аллеи. Глаза мальчика были
скромно потуплены, руки смиренно сцеплены на животе, -- ну
сущий ангел! Кадфаэль предусмотрительно тронул Хью за плечо и
приостановился, не желая, очевидно, слишком смущать мальчика.
Тот прошел мимо лазарета, свернул за угол и был таков.
Можно было не сомневаться в том, что, едва убедившись в
счастливом избавлении от посторонних глаз, он вновь дал деру,
-- только пятки засверкали! Хью мрачно усмехнулся. Кадфаэль
посмотрел ему в глаза и промолчал.
-- Ну и ну! -- сказал Хью. -- Ты снял яблоки только вчера,
их даже не успели разложить по корзинам. Хорошо еще, что
мальчишка встретился нам, а не приору Роберту. Это с животом-то
оттопыренным, как у беременной женщины!
-- Кое-кто из нас смотрит на такие вещи сквозь пальцы.
Наверное, он выбирал самые большие яблоки, но не больше
четырех. Ворует он в меру. Может, проспорил, а может, и просто
из озорства, ради удовольствия вновь и вновь искушать
провидение.
Поднятая бровь Хью свидетельствовала о том, что он в
недоумении.
-- Почему именно четыре?
-- Потому что при школе у нас только четверо мальчиков, а
если уж воровать, то, разумеется, на всех. У нас есть еще
несколько послушников, чуть постарше, но перед ними он вряд ли
несет какие-либо обязательства. Пусть воруют сами или остаются
с носом. А известно ли тебе, как зовут этого постреленка? --
спросил Кадфаэль улыбаясь.
-- Да нет, но ты почему-то остановил меня.
-- Правда? Как бы то ни было, это сам Ричард Людел,
новоявленный лорд Итона, -- сказал Кадфаэль и задумчиво, как бы
в оправдание пошатнувшейся репутации мальчика, добавил. -- Но,
честно говоря, он еще не знает об этом.
Когда за Ричардом прислали послушника, он, скрестив ноги,
сидел на берегу мельничного пруда и сосредоточенно догрызал
остатки большого сочного яблока.
-- Тебя зовет брат Павел, -- объявил посыльный, и
выражение лица у него было, как у человека, вынужденного
сообщить дурные новости. -- Он ждет тебя в монастырской
приемной. И лучше поторопиться.
-- Меня? -- удивленно спросил Ричард, еще не до конца
переживший радость от удачно совершенной кражи. У него не было
особенных причин бояться брата Павла, наставника послушников и
учеников, который был человеком весьма мягким и
снисходительным, но можно было попытаться избежать и его
упреков. -- А зачем я ему понадобился?
-- Тебе лучше знать, -- сказал послушник с ехидцей. -- Мне
он этого не сообщил. Ступай и узнаешь, если и впрямь сам не
догадываешься.
Ричард бросил огрызок яблока в пруд и нехотя поднялся на
ноги.
-- В приемной, говоришь? -- переспросил он.
Просьба зайти в такое уединенное и официальное место, как
приемная, свидетельствовала о чем-то весьма серьезном, хотя
Ричард не мог припомнить за собой никаких сколько-нибудь
значительных проступков в последний месяц. Тем не менее, он
решил держаться настороже. В задумчивости он неторопливо пошел
прочь от пруда, ступая босыми ногами по прохладной траве; затем
его задубелые ступни почувствовали булыжник мощеного двора, и
наконец он оказался в небольшой сумрачной приемной, где
наезжавшие время от времени миряне могли с глазу на глаз
поговорить со своими оставленными в монастыре родственниками.
Брат Павел стоял, повернувшись спиной к окну,
единственному в приемной, отчего и без того темное помещение
казалось совсем мрачным. Брат Павел был высок, его коротко
стриженые волосы, лежавшие вокруг бритой макушки, были все еще
густы и черны, хотя монаху было уже под пятьдесят. Обычно он
стоял, да и сидел тоже, слегка наклонившись вперед, поскольку
уже много лет ему приходилось общаться главным образом с теми,
кто вдвое уступал ему в размерах; сам же он имел намерение лишь
наставлять их на путь истинный, а не подавлять своей статью и
мощью. Он был добр, учен и снисходителен и отлично делал свое
дело, умея держать своих подопечных в узде, не прибегая к
запугиванию. Самый старший из его нынешних подопечных, отданный
в монастырь пяти лет от роду, а теперь уже достигший своего
пятнадцатилетия и готовившийся стать послушником, рассказывал
