позволь мне размотать тряпицу и осмотреть рану.
-- Я ему то же самое говорю, добрый брат, -- негромко
промолвил Мэтью. -- Если он тебя не послушает, так и будет
стонать да корчиться от боли.
Кадфаэль размотал тряпицу, осмотрел глубокий порез -- след
от шнурка, -- из которого продолжала сочиться кровь, и принялся
за дело. Сперва он обработал порез жгучим настоем, чтобы
удалить грязь и кусочки стершейся кожи, а потом смазал его
бальзамом из липушника. Затем он вновь бережно сложил тряпицу и
обернул ею шею под шнурком.
-- Ну вот и все, -- сказал монах, закончив перевязку, -- и
ты обета не нарушил, и я свое дело сделал. Советую тебе при
ходьбе поддерживать крест рукой да распускать шнурок, когда
ложишься спать, -- глядишь, твоя ранка и заживет.
Похоже, что оба молодых человека торопились уйти, ибо
Сиаран, едва Кадфаэль закончил хлопотать вокруг него, тут же
осторожно поставил ступни на пол, а Мэтью ступил за порог и
дожидался друга в залитом солнцем саду. Услугу Кадфаэля они
восприняли как должное: рассыпаться в благодарностях им и в
голову не пришло.
-- Я хочу напомнить вам, -- промолвил монах, задумчиво
глядя на молодых людей, -- что вы прибыли сюда в канун
праздника святой, которая сотворила немало чудес. Даже смерть
отступала перед ее несказанным могуществом, и потому, --
подчеркнул Кадфаэль, -- в ее власти даровать жизнь даже
обреченному на безвременную кончину. Помните об этом, ибо,
возможно, она слышит наш разговор.
Друзья промолчали и даже не переглянулись. Уже ступив на
садовую дорожку, оба настороженно посмотрели на монаха, а затем
разом повернулись и зашагали прочь. Один из них хромал.
Глава 4
Только ушли одни гости, как почти сразу -- брат Кадфаэль
едва успел приняться за прополку -- появились другие. Монах
решил, что они, должно быть, встретились у садовой калитки и
наверняка обменялись дружескими приветствиями -- ведь,
как-никак, они несколько дней путешествовали бок о бок.
Девушка шла рядом с братом, ступая по обочине тропинки, и
заботливо поддерживала его под локоть, чтобы он, если вдруг
оступится, мог опереться на ее руку. Взор ее, исполненный любви
и нежности, был постоянно обращен к брату. Если судьба и
распорядилась так, что ему доставалась вся забота и ласка,
тогда как на ее долю выпадали лишь хлопоты и труды, то она,
похоже, ничего не имела против. Правда, один раз девушка
обернулась и бросила через плечо какой-то особый взгляд: на
брата она смотрела совсем по-иному.
Мелангель была одета в простое, но опрятное домотканое
платье сельского покроя, волосы заплетены в косы и уложены в
строгую прическу. Выглядела она свежей, словно роза, а поступь
ее, упругая и грациозная, хотя девушка и приноравливалась к
походке брата, говорила о мечтательной, пылкой натуре. Волосы
девушки, медно-золотистого оттенка, были, пожалуй, светловаты
для дочери валлийца. Темные брови дугой изгибались над большими
голубыми глазами. "Скорее всего, -- подумал монах, -- мистрисс
Вивер была недалека от истины, предположив, что молодой
человек, которому довелось подхватить в объятья эту милую
девушку, наверняка с удовольствием вспоминает этот случай и не
прочь повторить его снова. Да куда ему -- коли целыми днями
глаз не сводит с приятеля!"
Паренек шел, тяжело опираясь на костыли, его правая нога с
подвернутой ступней бессильно болталась, едва касаясь земли.
Если бы он выпрямился во весь рост, то был бы примерно на ладон
выше сестры, но сгорбившись над костылями, выглядел даже ниже
ее. И тем не менее, решил Кадфаэль, внимательно разглядывая
приближавшегося паренька, сложен он превосходно, стройный,
широкоплечий, да и здоровая нога у него длинная и крепкая.
Правда, он худощав, мог бы быть поплотнее, но, с другой
стороны, если ночами маешься от боли, вряд ли имеешь отменный
аппетит.
Вначале монах обратил внимание на больную ногу юноши, и
лишь под конец принялся всматриваться в его лицо, обрамленное
еще более светлыми, чем у его сетры, пшеничными кудрями. У него
были светлые брови, гладкая кожа цвета слоновой кости,
прозрачные, словно хрусталь, серо-голубые глаза, опушенные
длинными темными ресницами. Лицо это было спокойным и
бесстрастным -- лицо человека, научившегося терпеливо сносить
боль и смирившегося с тем, что оа не оставит его до конца дней.
Встретившись с ним взглядом, Кадфаэль сразу понял, что юноша не
ждет от святой чудесного исцеления, как бы ни рассчитывала на
это его тетушка.
-- Тетушка велела мне привести тебе брата, -- застенчиво
промолвила девушка. -- Надеюсь, мы тебе не помешали? Его зовут
Рун, а меня -- Мелангель.
-- Мистрисс Вивер мне о вас рассказывала, -- отозвался
Кадфаэль, жестом пиглашая их зайти в сарайчик. -- Знаю, что вы
проделали долгий путь. Располагайтесь поудобнее, а ты,
парнишка, садись -- мне потребуется осмотреть твою ногу.
Скажи-ка, ты, случаем, не знаешь, с чего это началось? Может, у
тебя был перелом или сильный ушиб, скажем, лошадь лягнула.
Или... костоеда у тебя не было?
Монах усадил Руна на длинную скамью, костыли отставил в
сторону, а паренька развернул так, чтобы тот мог свободно
вытянуть ноги. Парнишка устремил на Кадфаэля серьезный взгляд и
покачал головой.
-- Нет, ничего подобного со мной не приключалось, --
ответил он негромко и отчетливо уже сформировавшимся голосом.
-- По-моему, это произошло не сразу, а постепенно, но, сколько
я себя помню, нога у меня была такой, как сейчас. Говорят, что
ступня стала подворачиваться, а я -- хромать и падать года в
три-четыре.
Мелангель, нерешительно стоявшая у порога, как отметил
Кадфаэль, на том самом месте, где незадолго до того дожидался
неразлучный спутник Сиарана, поспешно обернулась к монаху и
промолвила:
-- Наверное, Рун и без меня расскажет тебе о своем недуге.
Вам лучше потолковать один на один, а я подожду в садике. Рун,
ты кликнешь меня, когда я понадоблюсь.
В ясных, лучистых, словно сверкающие на солнце льдинки,
глазах юноши расцвела теплая улыбка.
-- Конечно, иди, -- сказал он, -- денек выдался такой
славный, да и надо же тебе от меня порой отдохнуть.
В ответ девушка озабоченно взглянула на брата -- похоже,
мысли ее витали в каком-то другом месте -- и, убедившись, что
Рун в надежных руках, торопливо попрощалась и упорхнула. Монах
и паренек остались вдвоем. С первой минуты они почувствовали
взаимное доверие и симпатию, и казалось, что могут понимать
друг друга с полуслова.
-- Она пошла искать Мэтью, -- просто, без обиняков, сказал
Рун, уверенный в том, что его поймут правильно. -- Он был добр
к ней, да и ко мне тоже -- последний переход до вашей обители
он меня на закорках тащил. Он ей нравится, да и она непременно
понравилась бы ему, кабы он как следует к ней пригляделся, да
вот незадача -- он никого, кроме Сиарана, не видит.
Юноша говорил так откровенно и безыскусно, что его можно
было бы принять за простака, однако это было бы серьезной
ошибкой. У него что на уме, то и на языке, -- мелькнуло у
Кадфаэля, -- хотелось бы надеяться, что долгие, томительные
часы, проведенные в наблюдениях и размышлениях, научили его
разбираться в людях.
-- Они уже приходили сюда? -- спросил Рун, послушно
поворачиваясь, чтобы дать Кадфаэлю возможность спустить с его
бедер штаны и обнажить увечную ногу.
-- Они здесь были. Я все знаю.
-- Мне очень хочется, чтобы она была счастлива.
-- У нее есть все необходимое для большого счастья, -- в
тон ему отозвался Кадфаэль.
Было в этом пареньке нечто, вызывающее ответную
откровенность. Кадфаэль приметил, что слово "она" Рун произнес
с едва уловимым нажимом. Сам-то юноша уже не надеялся на
счастье, но от души желал его сестре.
-- А сейчас слушай меня внимательно, -- промолвил монах,
возвращаясь к своим прямым обязанностям, -- это важно. Закрой
глаза и постарайся расслабиться. Я стану прощупывать твою ногу,
а ты говори, когда будет больно. И не напрягайся -- ладно?
Сейчас не болит?
Рун закрыл глаза и, тихонько дыша, принялся ждать.
-- Нет, сейчас хорошо, совсем не больно.
Мышцы больной ноги были полностью расслаблены, и Кадфаэль
с облегчением отметил, что хотя ьы в этом положении паренек не
ощущает боли. И монах взялся за дело: он разминал ногу
пальцами, сперва очень легко и осторожно, постепенно опускаясь
от бедра ниже, к икре, и стараясь нащупать и выявить
повреждения. Больная нога, вытянутая и свободно покоившаяся на
скамье, выглядела более пропорциональной и соразмерной, нежели
казалась при ходьбе, хотя и была тоньше здоровой, поскольку
мускулы ослабли от долгого бездействия. Стопа была подвернута
внутрь, и на икре под кожей прощупывались тугие, жесткие
узелки. Обнаружив их, Кадфаэль надавил пальцами посильнее,
преодолевая сопротивление затвердевшей плоти.
-- Вот сейчас я чувствую, -- промолвил Рун, глубоко дыша,
-- вроде бы не больно, но... А теперь больно, правда, не очень,
на так, чтобы хотелось кричать. Ох, а сейчас очень больно.
Брат Кадфаэль смазал руки мазью и, плотно обхватив ладонью
обмякшую икру, принялся усиленно массировать ее кончиками
пальцев, разрабатывая мышцы и связки, годами не знавшие
напряжения. Действовал он бережно, не спеша, стараясь выискать
все жесткие узелки. Чтобы эти затвердения рассосались,
предстояло немало потрудиться, но руки Кадфаэля двигались сами
собой, тогда как монах продолжал разговор с юношей.
-- Я слыхал, вы рано осиротели. А давно ли живете с
тетушкой?
-- Уже семь лет, как она взяла нас к себе, -- полусонным
голосом отозвался Рун, убаюканный ритмичными массирующими
движениями. -- Мы для нее, конечно, обуза, хотя сама она
никогда ничего такого не говорит да и другим не велит. У нее
есть мастерская -- неплохая, да маленькая. Она сама работает и
двух работников держит. На жизнь хватает, но она далеко не
богата. Мелангель хлопочет по дому, на ней все хозяйство
держится, так что она-то свой хлеб отрбатывает. Другое дело
--я: от меня какой барыш. Правда, мне удалось научиться ткать,
но толку от этого мало. Уж больно медленно я работаю, а все
потому, что не могу ни долго стоять, ни сидеть. Но я ни разу не
слышал от тетушки дурного слова, а ведь язык у нее как бритва,
и порой она дает ему волю.
-- Это бывает, -- добродушно заметил Кадфаэль. -- Коли у
женщины забот полон рот, немудрено, ежели у нее вырвется
крепкое словцо. Ты мне вот что скажи: сам, навеное, понимаешь,
что тетушка привела тебя сюда в надежде на чудо -- иначе зачем
было вам троим пускаться в столь долгий и нелегкий путь. Но
сдается мне, ты не слишком рассчитываешь на милость Святой
Уинифред. Неужто ты не веришь в ее могущество?
-- Я? -- удивленно воскликнул паренек и открыл огромные
глаза -- чистые и ясные, словно набогающая на песок прозрачная
волна Средиземного моря, бороздить которое доводилось Кадфаэлю
давным-давно. -- Нет, брат, я верю, верю от всей души. Но
почему я должен считать, что святая выберет меня? Тысячи людей
страдают подобными недугами, сотни -- куда более тяжкими; так
чем же я заслужил право оказаться в числе избранников? Я-то
ведь еще могу терпеть, тогда как муки других невыносимы. Мне
кажется, святая выберет того, кто нуждается в помощи больше
остальных. Навряд ли ее выбор падет на меня.
-- Тогда почему же ты согласился на это паломничество? --
спросил Кадфаэль.
Рун отвернулся, тонкие веки с голубыми прожилками, точно
