лордов, с самого начала распри принял сторону императрицы и ни
разу ей не изменил. Дядюшка тех самых детей, что потерялись во
время разграбления Ворчестера и смогли выбраться из Бромфилда и
втретиться с ним лишь благодаря твоей помощи. Помнишь, какая
стужа стояла той зимой? А ветер? Я до сих пор чувствую, как он
пронизывал до мозга костей...
Брату Кадфаэлю то зимнее путешествие запомнилось на всю
жизнь. Уже без малого полтора года минуло со времени нападения
на город Ворчестер, когда брат и сестра сквозь снега и пургу,
какие случаются раз в столетие, бежали на север, в Шрусбери.
Имя Лорана Д'Ажера было известно Кадфаэлю в связи с этой
историей. Барон просил дозволения лично заняться поисками своих
юных родственников на территории, находившейся под властью
короля Стефана, и получил отказ. Тогда он тайно послал в
Шропшир своего сквайра, чтобы тот отыскал их и доставил к
дядюшке. Кадфаэль помог спастись всем троим, а такое не
забывается. Все они воочию предстали перед его мысленным
взором: Ив, которому в ту пору было тринадцать, -- воспитанный,
прямодушный, с первого взгляда внушавший симпатию, с потешной
привычкой в минуту опасности задирать упрямый нормандский
подбородок, Эрмина, его старшая сестра, которую выпавшие на ее
долю невзгоды заставили повзрослеть до поры, и, наконец,
третий...
-- Я частенько размышлял, -- задумчиво произнес Хью, --
как у них сложилась жизнь... В том, что ты благополучно их
вызволишь, я не сомневался, но им ведь и в дальнейшем
предстояли суровые испытания. Интересно, получим ли мы
когда-нибудь от них хоть весточку? Мне кажется, в один
прекрасный день мир еще услышит про Ива Хьюгонина. -- Вспомнив
о мальчике, Хью улыбнулся. -- А тот смуглый малый, что одевался
как лесник, а сражался как паладин -- помнишь его?
На сей раз лицо склонившегося над жбаном Кадфаэля
расплылось в довольной улыбке.
-- Стало быть, нынче его лорд в свите императрицы. И этот
подло убитый рыцарь тоже служил у Д'Анже. Скверная с ним вышла
история, а, Хью?
-- Вот и аббат Радульфус того же мнения, -- угрюмо
подтвердил Берингар. -- Убийство произошло в сумерках, и в
возникшей сумятице все нападавшие разбежались и попрятались, в
том числе и убийца. Мерзкое преступление, ибо не приходится
сомневаться в том, что это был не случайный удар, нанесенный в
запале. Когда писца Христиана вырвали из рук негодяев, кто-то
из них нанес подлый удар и лишь потом пустился наутек. Казалось
бы, раз нападение на писца сорвалось, уноси ноги -- так ведь
нет же. Этот мерзавец, наверное, был вне себя от злобы. неужто
он останется безнаказанным? А ведь те, кто заправляют сейчас в
Винчестере, только и делают, что твердят с утра до ночи о
законе, справедливости да всеобщем благе. И наверняка некоторые
из них были бы только рады, если бы отважный Христиан истек
кровью в сточной канаве, как и вступившийся за него рыцарь. Не
исключено, что кто-то из них и пустил убийцу по его следам.
-- Зато доброе имя императрицы только укрепится, --
промолвил Кадфаэль, -- благодаря тому, что среди ее сторонников
нашелся хотя бы один, способный увжвть честного противника и не
побоявшийся рискнуть жизнью ради его спасения. Стыд и позор,
если его гибель останется неотмщенной.
-- Старина, -- удрученно заметил Хью, поднявшись и
собираясь уходить, -- за последние годы Англия хлебнуло позора,
уж этим-то нынче никого не удивишь. Вошло в обычай вздыхать,
пожимать плечами да обо всем забывать. Слава Богу, хоть ты не
таков. Уж я-то знаю: ты никогда не мирился с несправедливостью.
Но теперь даже ты ничего не можешь поделать -- разве что лишний
раз помолиться за убиенного. Слишком далеко отсюда Винчестер.
-- Это как посмотреть, -- пробормотал под нос Кадфаэль, --
может, и не слишком.
Монах отстоял вечерню, поужинал, поработал, отправился к
повечерию, и все это время перед его мысленным взором стояло
одно незабываемое лицо. Потому-то он вполуха слушал чтение
жития святых и с трудом мог сосредоточиться на молитве. Хотя,
возможно, его размышления и воспоминания сами по себе являли
своего рода молитву, исполненную благодарности и смирения.
Когда Кадфаэль впервые увидел это юное лицо -- лицо
молодого сквайра, посланного бароном за племянниками, -- оно
поразило монаха своей красотой. Худощавое, продолговатое,
смуглое, с густыми бровями, с изящным изгибом губ, с тонким с
горбинкой носом и яркими золотистыми бесстрашными ястребиными
глазами. Голову юноши венчала шапка курчавых иссиня-черных
волос. Очень молодое и вместе с тем вполне сформировавшееся
лицо человека, в чертах которого сошличь вместе восток и запад.
Оливковые, как у сирийца, щеки были гладко выбриты по
нормандскому обычаю. Увидев впервые этого молодого человека,
Кадфаэль сразу же вспомнил о Святой Земле, и, как потом
выяснилось, не зря: любимый сквайр Лорана Д'Анже вернулся со
всоим лордом из крестового похода. Звали его Оливье де Бретань.
И если его лорд со своими вассалами находится сейчас на юге, в
свите императрицы, то где же еще быть Ольвье? Возможно даже,
аббат видел его -- скажем, кинул случайный взгляд на
проезжавшего мимо бок о бок со своим лордом молодого сквайра и
подивился его красоте. Ибо, подумал Кадфаэль, служитель Божий
не может не обратить внимания на столь соверенное творение
Всевышнего.
А ведь этот рыцарь, Рейнольд Боссар, отважный и
великодушный человек, был наверняка знаком с Оливье, ибо они
служили одному господину. Его смерть, должно быть, опечалила
Оливье, думал Кадфаэль, а боль Оливье -- это и моя боль. И
пусть это несчастье приключилось далеко, на темной улочке
Вестминстера, здесь, в Шрусбери, я готов искрене, от всего
сердца оплакать смерть человека, поплатившегося за свое
благородство. Пусть ценою жизни, но он добился своего, ибо
писец Христиан уцелел и смог вернуться к госпоже своей
королеве, исполнив ее повеление.
Шорохи, доносившиеся из-за тонкой перегородки, отделявшей
Кадфаэля от других братьев, которые укладывались спать, стихли
задолго до того, как монах поднялся наконец с колен и скинул
сандалии. Маленькая лампадка у черной лестницы лишь слегка
высвечивала потолочные балки. В темноте тонул потолок
дормитория, ставшего ему домом. Когда? Восемьнадцать или
девятнадцать лет назад -- теперь даже трудно вспомнить. Он
настолько сроднился с монастырской жизнью, что порой ему
казалось, будто всем своим существом -- и сердцем, и умом -- он
не просто удалился от мира, но воистину вернулся домой, ибо
жить именно здесь было предначертано ему от рождения.
И все же он помнил каждый год и день своего пребывания в
миру и был благодарен судьбе за беззаботное детство, полную
приключений юность, за женщин, которых знал и любил, за то, что
ему посчастливилось принять крест и сражаться за христову веру
в Святой Земе и бороздить моря у берегов Иерусалима. Вся его
жизнь в миру была как бы долгим паломничеством, которое привело
его в эту тихую обитель. Однако ничто в прошлом не пропало
даром -- ни ошибки, ни промахи, -- ибо все так или иначе
сделало его таким, каким он был ныне, и подтолкнуло к принятию
обета. Господь дал ему знак, и у него не было нужды ни о чем
сожалеть, ибо прошлое и настоящее составили ту жизнь, судьей
которой мог быть один Всевышний.
Он лежал в темноте на своем топчане неподвижно, словно в
гробу, но расслабившись и свободно вытянув руки вдоль тела.
Полузакрытые глаза ловили сквозь дрему слабые отблески света на
переплетении потолочных балок. В эту ночь молнии не сверкали,
но дважды, до и после полуночного молебна, прозвучали отзвуки
отдаленных раскатов грома, такие тихие, что остальные братья их
вовсе не заметили, но брату Кадфаэлю, отчетливо слышавшему их,
когда он поднимался на службу и когда снова укладывался спать,
они показались знамением, свидетельствующим о том, что
Винчестер и впрямь стал ближе к Шрусбери, а значит, и его
печаль замечена на небесах. Теперь он может уповать на то, что
ему удастся внести свою лепту в востановление справедливости по
отношению к погибшему Рейнольду Боссару. С надеждой на это он и
уснул.
Глава 3
Семнадцатого июня искусно сработанную дубовую раку с
останками Святой Уинифред, запечатанную, богато отделанную
серебром, со всем надлежащим почтением вынели из монастырской
церкви и доставили в часовню Святого Жиля, где мощам предстояло
дожидаться знаменательного дня -- двадцать второго июня.
Погода стояла чудесная: на небе ни облачка, но и ласковое
солнышко не припекает -- в самый раз для путешествия. Уже к
восемнадцатому июня стали прибывать первые паломники, все
предвещало в ближайшие дни настоящий наплыв.
Брат Кадфаэль наблюдал за отбытием релиувий в достославное
путешествие с чувством легкой вины, от которой никак не мог
избавиться, хотя и уверял Хью, что в ту летнюю ночь в Гвитерине
он не мог поступить иначе. Он чувствоал, что святая -- плоть от
плоти Уэльса и должна покоиться там, где будет слышать родну
валлийскую речь, в родной земле, где она безмятежно пролежала
несчетные годы, совершая маленькие, милые чудеса для своего
народа. Нет, он не мог поверить в то, что допустил ошибку,
но... Если бы она только глянула в его сторону и удостоила
кивка или одобрительной улыбки!
Озираясь по сторонам, в садик зашел недавно прибывший
паломник. Следуя указаниям брата Дэниса, он разыскивал собрата
по ремеслу. Кадфаэль был занят прополкой тесно засаженных
грядок с мятой, тимьяном и петрушкой. Весной и солнце
пригревало, и дождик поливал в самую меру, так что всходы
задались; правда, и сорной травы повылезло немало, а потому в
этот послеобеденый час монах трудился не покладая рук. Заслышав
чьи-то шаги, Кадфаэль поднялся с колен и обернулся. Напротив
стоял дочерна загорелый брат, который телосложением напоминал
его самого, хотя и был лет эдак на пятнадцать моложе. Они
смотрели друг на друга в упор -- коренастые, крепко сколоченные
монахи одного ордена и воистину братья.
-- Ты, должно быть, и есть брат Кадфаэль, -- промолвил
гость густым мелодичным голосом. -- Брат попечитель
странноприимного дома объяснил мне, как тебя найти. Меня зовут
брат Адам, я из Ридинга, садовник и травник, как и ты, хоть и
не столь искусный, а о твоих уменьях наслышаны даже на юге, в
нашей обители.
Он говорил это, с восторгом оглядывая редкостные сокровища
брата Кадфаэля -- восточные маки, вывезенные из Святой Земли и
заботливо взлелеянные здесь, в саду, и нежные теплолюбивые
фиги, ухитрившиеся пышно расцвести у северной стены под
ласковыми лучами солнца. Круглое, гладко выбритое лицо
пришельца порозовело от восхищения и зависти. Дюжий монах
производил впечатление человека, уверенного в себе: такого
лучше не задевай -- спуску не даст. Кадфаэлю гость пришелся по
душе.
-- Добро пожаловать, брат, рад приветствовать тебя в нашей
обители, -- сердечно промолвил Кадфаэль, -- надеюсь, ты
останешься на праздник нашей святой? Скажи, а место для ночлега
тебе уже подыскали? У нас специально оставлено несколько
свободных топчанов на случай приезда братьев из других обителей
-- таких, как ты.
-- Наш аббат послал меня из Ридинга с поручением в
дочернюю обитель в Леоминстере, -- сказал брат Адам, пробуя
пальцем ноги щедро удобренную почву возделанной грядки и
приподняв бровь в знак признания отменного качества работы. --
А я попросил у него дозволения заглянуть в ваше аббатство и
