венчать.
Садик Кадфаэля окружала живая изгородь из кустов
боярышника, усыпанных белоснежными цветами, и орешника, на
которых покачивались серебристые сережки. из травы выглядывали
анемоны, поднимали плотные, тугие головки ирисы. Даже розы,
судя по набухшим бутонам, вот-вот должны были распуститься, а
круглые коробочки пионов, полные пахучих семян, которые брат
Кадфаэль использовал при приготовлении целебных снадобий, а
повар аббата брат Петр -- в качестве пряной приправы, чуть не
лопались.
-- Пожалуй, ты не так уж далек от истины, -- сказал
Кадфаэль, с довольным видом созерцавший плоды своих трудов. --
Но венчание это знаменует союз возвышенный и целомудренный, ибо
блаженная дева хранила невинность до самой своей смерти.
-- А что, после смерти ты ей суженого сыскал да и свадебку
сыграл? -- мимоходом пошутил Хью, желая отвлечься от тягостных
размышлений о государственных делах.
Здесь, в благоухающем саду, хотелось думать лишь о покое,
дружбе, любви, жизни и плодородии. Хью не ожидал, что слова его
останутся без ответа, однако монах молчал, и молодой человек
почуял, что за этим молчанием что-то кроется. Он навострил уши,
украдкой повернул голову и устремил на друга пристальный
взгляд. И в этот момент монах то ли по рассеянности, то ли с
умыслом обронил:
-- Свадьбу не свадьбу, а суженого, можно сказать, что и
сыскал. Доброго человека и преданного ее защитника. Он заслужил
награду, выпавшую на его долю.
Хью с любопытством поднял брови и через плечо кинул взгляд
на монастырскую церковь, где, как известно, в запечатанной раке
на алтаре покоилась пресловутая святая. Рака эта, богата
изукрашенная, с виду была не слишком велика, хотя вполне могла
служить достаточно просторным вместилищем для хрупкого скелета
валлийской святой -- народ в Уэльсе не особо рослый.
-- Похоже, для двоих места там маловато, -- лукаво заметил
Хью.
-- Так ведь что она, что он -- вовсе не великаны, да к
тому же и лежат не здесь. А уж там, куда мы их положили, места
предостаточно, -- промолвил монах. От него не укрылось, что Хью
заинтригован и не успокоится, пока не разгадает эту загадку.
-- По-твоему, выходит, -- в недоумении спросил Берингар,
-- что в этом разукрашенном гробу, выставленном на всеобщее
обозрение, никакой святой нет и в помине?
-- Не знаю, что и сказать, приятель. Хотелось бы мне,
чтобы она одновременно пребывала в двух местах. Простому
смертному такое, конечно, не под силу, ну а для святой -- кто
знает? Три дня и три ночи она действительно провела там -- уж
это-то я доподлинно знаю. Не исключено, что она оставила внутри
толику своей святости -- хотя бы в благодарность за то, что мы
вернули ее в родные края, туда, где, как я искренне верю и
всегда буду верить, она желала остаться. Но при всем при том,
-- добавил Кадфаэль, покачав головой, -- меня все же гложет
сомнение. А что, если я неверно истолковал ее волю?
-- Тогда тебе остается надеяться лишь на исповедь и
покаяние, -- беспечно промолвил Хью.
-- Дождусь, когда брат Марк станет священником!
Молодой брат Марк, служивший в последнее время в
богадельне Святого Жиля, покинул родную обитель и уехал в
духовную школу епископа Личфильда. Денег, пожертвованных
Леориком Аспли, должно было хватить молодому монаху на то,
чтобы оплатить учение и хотя бы в отдаленном будущем добиться
исполнения заветной мечты -- удостоиться священнического сана,
к каковому Марк, несомненно, был предназначен самим Всевышним.
-- Ему-то я и собираюсь поведать кое-какие свои грехи, --
признался Кадфаэль, -- хотя, может, я ошибаюсь и греха в тех
делах никакого нет. Марк целых три года был моей правой рукой,
я вложил в него частицу своей души, и он знает меня лучше, чем
кто-либо другой. Ну если не считать тебя, -- промолвил монах с
лукавой невинностью во взоре, -- Марку я открою всю правду --
пусть судит. От него я готов принять любую епитимью. Ты, Хью, и
сам умеешь судить по справедливости, но грехи отпускать не
властен.
-- Да и епитимью налагать тоже, -- весело рассмеялся Хью,
-- может, так оно и лучше. Откройся-ка мне, старина: и душу
облегчишь, и обойдешься без церковного покаяния.
Предложение молодого друга, как ни странно, показалось
монаху вполне приемлемым и даже заманчивым.
-- Ладно, -- согласился он, -- так и быть, но имей в виду
-- это история длинная, так что наберись терпения.
-- Ну и рассказывай ее не спеша -- мне ведь торопиться
некуда. Все дела на сегодня я уже переделал, а терпения мне не
занимать. Я не прочь послушать историю, которая наверняка
окажется занятной. Да и у тебя еще полно времени до вечерни. К
тому же, -- Хью напустил на себя шутливую важность -- впору
священнику, -- ты сделаешь благое дело, доверившись
представителю мирской власти. А тайну твою я сумею сохранить не
хуже любого исповедника.
-- Будь по-твоему, -- отвечал Кадфаэль, -- только погоди
чуток. У меня тут как раз винцо дозревает. Я его принесу,
присядем на лавочке у стены, где солнышко посильнее, -- тут я
тебе все и расскажу. Здесь нам никто не помешает.
-- Случилось все это примерно за год до того, как мы с
тобой познакомились, -- начал Кадфаэль, удобно привалясь спиной
к нагретой солнцем шероховатой каменной стене. -- В то пору в
нашей обители не было святых мощей, и мы, понятное дело,
малость завидовали Уэнлоку, потому как тамошние клюнийские
братья разыскали останки основательницы своего монастыря --
саксонской святой по имени Мильбурга -- и раззвонили об этом на
весь свет. Правда, потом и нам были явлены кое-какие знамения.
Следуя им, мы отправили одного недужного брата в Уэльс, дабы он
исцелился, омывшись водой из Свитого Колодца. Колодец этот
сооружен на месте источника, забившего там, где эта дева, наша
святая, в первый раз рассталась с жизнью. Саму-то ее тут же
воскресил Святой Беуно, но источник остался, и возле него до
сих пор творятся чудеса. Так вот, приор Роберт вбил себе в
голову, что святая не прочь покинуть Гвитерин (селение, где она
умерла во второй раз и была похоронена) и перебраться к нам --
к вящей славе нашей обители. Он отправился в Гвитерин убеждать
тамошних жителей расстаться с останками их святой, а среди
сопровождавших его братьев был и я, поскольку знаю валлийский
язык и мог пригодиться при переговорах.
-- Все это я очень хорошо знаю, -- сказал внимательно
слушавший монаха Берингар, -- да и как не знать -- это ведь
всякому известно.
-- Верно! Но вот что было потом -- об этом ты наверняка не
слыхивал. В Гвитерине жил один знатный валлиец, который ни за
что не соглашался позволить нам потревожить прах этой девы. Его
не удавалось ни улестить, ни запугать, ни подкупить, и тогда,
представляешь, Хью, -- он был убит. И кем? Одним из нас,
молодым монахом, что происходил из знатного рода и в мечтах
своих примерял митру.
Мы раскрыли преступление: недостойный брат должен был
ответить перед законом, но вышло так, что он поплатился жизнью
за свое злодеяние. Дело в том, что уличить его сумела девушка,
дочь убитого, а когда нечестивец понял, что разоблачен, он
попытался убить и ее и пролил ее кровь. Возлюбленный девушки в
гневе бросился на негодяя, да видно не рассчитал своих сил и,
вместо того чтобы задержать убийцу, свернул ему шею.
-- И много народу об этом знает? -- поинтересовался Хью,
его задумчивый взгляд остановился на освещенных солнцем розовых
кустах.
-- Когда все это случилось, поблизости не было никого,
кроме влюбленной пары, мертвого злодея и меня самого. Ну и,
конечно, Святой Уинифред. Незадолго до того мы извлекли ее из
могилы и поместили в ту самую раку, которую ты, как и все в
округе, прекрасно знаешь. Она была там, и уж ей-то все
известно. Хью, дружище, именно я раскопал ее останки,
собственными руками очистил их от земли и поднял на
поверхность, но Богом тебе клянусь: с первой же минуты я
почувствовал -- она желает, чтобы ее оставили в покое. Она
лежала на крохотном, запущенном кладбище, тихом и неприметном.
Там уже давно не хоронили, и скромные могильные холмики поросли
травой и луговыми цветами. Валлийская земля! А ведь блаженная
дева, как и я, была валлийкой. Она принадлежала к старинной
кельтской церкви, так что же могло привлечь ее в далеком
английском графстве? И кроме того, я должен был позаботиться о
той парочке. Сам посуди: кто поверил бы им или мне, когда бы
против нас выступила сама церковь. А клирики, сам знаешь,
сплотились бы для того, чтобы замять скандал, и бедному юноше,
повинному лишь в том, что выступил в защиту своей милой,
пришлось бы туго. Вот я и принял свои меры предосторожности.
Хью ухмыльнулся:
-- Ну, старина, признаться, на сей раз ты меня и впрямь
удивил! Какие же, интересно, меры ты принял? Ведь надо было
как-то объяснить смерть монаха да еще и умаслить приора
Роберта...
-- Ну, что до приора Роберта, то он, скажу тебе, вовсе не
такой умник, каким себя мнит, ну а погибший монах сам мне
помог. Он то и дело пересказывал нам послания святой: верно,
полагал, что эдак и сам сподобится ореола святости. Как-то раз
он поведал нам, будто святая желает, чтобы убитого валлийца
погребли в оставленной ею могиле. А в другой раз он в экстазе
молился Святой Уинифред о дозволении навеки распроститься с
бренной плотью и живым вознестись в обитель вечного блаженства.
Вот мы и оказали ему это маленькую услугу. Он отправился в
часовню на старом кладбище на ночное бдение, а поутру, когда
оно завершилось, брат этот непостижимым образом исчез. У его
молитвенной скамеечки лежали лишь ряса да сандалии, в часовне
царил аромат благоухающих цветов боярышника. Все выглядело так,
будто небеса откликнулись на его мольбу. Во всяком случае,
приор Роберт в это поверил. Искать пропавшего брата не стали,
да и зачем? Не будет же благочестивый бенедиктинский монах
носиться ночью по валлийским лесам в чем мать родила.
-- Если я правильно тебя понял, -- осторожно проговорил
Хью, -- там покоится вовсе не... Ну и ну, выходит, рака не была
запечатана? -- Черные брови Берингара поползли вверх, хотя в
голосе особого изумления не слышалось.
-- Ну... -- Кадфаэль смущенно потер свой загорелый
мясистый нос. -- По правде сказать, запечатана она была, но
ведь существуют способы незаметно удалить печати, а потом
приладить их на место как ни в чем не бывало. Я некогда знавал,
как это делается, да признаться, и по сей день не забыл. Может,
это умение и не из тех, какими стоит гордиться, но тогда оно
мне здорово пригодилось.
-- И ты снова положил святую в ее собственную могилу --
туда, где уже лежал тот валлиец, ее заступник?
-- Он был достойным человеком и выступал в защиту святой
до последнего часа. Она не пожалела бы ему места в своей
могиле. И мне всегда казалось, -- доверительно промолвил
Кадфаэль, -- что она была довольна тем, как мы поступили. С тех
пор она е раз являла свое могущество, совершив в Гвитерине
множество великих чудес, -- а разве стала бы она их творить,
будучи обиженной? Однако меня слегка беспокоит то, что она не
ниспослала нам какого-нибудь знамения, свидетельствующего о ее
расположении и покровительстве. Это донельзя обрадовало бы
приора Роберта и успокоило мою душу. Правда, чудеса у нас,
конечно, бывали, но не гвитеринским чета -- все какие-то мелкие
да сомнительные. Их нельзя однозначно расценить как знак ее
милости. А что, ежели я все-таки разгневал ее? Ну ладно я --
я-то знаю, кто покоится на алтаре, и коли поступил неправильно
