вечер, и животные чувствовали, что пришло время возвращаться в
загон. Мальчуган добродушно присвистнул, взмахнул хворостиной и
неторопливо погнал коз к тянувшейся через поле тропе, ведущей
домой.
Уже во второй раз за этот день Оливье подъехал к мосту
через Северн. На одном берегу реки, обрывистом и высоком, густо
росли деревья, а на другом, низком и ровном, раскинулись луга и
поля. По лугам между разбросанными тут и там купами деревьев
вилась тропа. Она клонилась скорее к югу, чем к западу, но, так
или иначе, примерно через милю вывела Оливье к укатанной
дороге. Выехав на дорогу, он, следуя полученным указаниям,
поехал на запад, а когда добрался до развилки, выбрал ту тропу,
которая опять же уводила вслед заходящему солнцу. По ней Оливье
и поехал, пересекая узкие извилистые тропки, минуя рощицы,
пустоши и изредка встречая поля и фермы. Он ехал настороженно,
прислушиваясь к каждому подозрительному звуку и присматриваясь
к каждой, даже почти неприметной тропинке, ведущей в сторону
Уэльса. Всякий раз, когда по пути попадалась делянка или ферма,
молодой человек расспрашивал поселян о двух путниках. Но людей
с такими приметами никто не видел, и Оливье воспрял духом. Они
вышли из аббатства на несколько часов раньше него, но, судя по
всему, не успели далеко уйти и, вероятно, сейчас находились
ближе к городу, чем он. Ведь один из них бос, и им, наверное,
приходится делать частые привалы. Но если даже он упустил их --
ничего страшного. Следуя этим путем, он выберется на ту самую
дорогу, по которой в первый раз въехал в Шрусбери с
юго-востока, и вернется в город, в гостеприимный дом Хью
Берингара. В худшем случае он просто совершит небольшую
прогулку чудным летним вечером. Что в этом дурного?
Брат Кадфаэль, не тратя времени даром, натянул сапоги,
подоткнул рясу и, выбрав в монастырской конюшне лучшую лошадь,
поспешно взнуздал и оседлал ее. Нечасто выпадал ему случай
прокатиться верхом, но сейчас монаху некогда было радоваться
полузабытому удовольствию, приходилось поторапливаться.
Собираясь в путь, он отправил с аббатским посыльным, который
сейчас уже наверняка переходил мост, направляясь в город,
послание Берингару. Монах знал, что Хью не станет задавать
лишних вопросов, как не стал задавать их аббат, поняв, что дело
серьезное и не терпит проволочек. В послании говорилось, что
Сиаран направился к валлийской границе кратчайшим путем, но
скорее всего попытается избегать людных дорог и слишком
открытой местности. Монах высказал предположение, что беглец
может уклониться немного к югу и выйти на старую римскую
дорогу, заросшую и заброшенную, но ровную и выводящую прямо к
границе севернее Кауса.
По правде говоря, это было не более чем догадкой. Сиаран
не местный и может вовсе не знать здешних дорог, хотя, с другой
стороны, если у него родня в Уэльсе, он, скорее всего кое-что
слышал о приграничных землях.И главное, он провел три дня в
обители, и ежели все это время тщательно планировал побег, то
наверняка под благовидным предлогом выведал у братьев и гостей
все, что ему было нужно. Так или иначе, время поджимало, и
Кадфаэль выбрал путь почти наугад, полагаясь на удачу.
Он не стал, как приличествовало добропорядочному монаху,
выводить лошадь через ворота и делать таким образом лишний
крюк, а повел ее под уздцы через гороховое поле прямо к Меолу,
чем поверг в немалое изумление попавшегося навстречу брата
Жерома, который спешил в церковь, хотя до повечерия оставалось
еще минут десять. Не приходилось сомневаться, что возмущенный
Жером преминет доложить обо всем приору Роберту. Но брату
Кадфаэлю было не до Жерома и не до приличий. На узком пойменном
лугу за Меолом монах вскочил в седло. Ободок солнечного диска
на западе уже нырнул за вершины деревьев. Близились сумерки.
Кадфаэль пришпорил коня и пустил его быстрой рысью -- ехать
приходилось по бездорожью, но окрестности обители Кадфаэль знал
как свои пять пальцев. Он скакал на запад, пока не выехал на
дорогу, а там пустил коня легким галопом и промчался около
полумили, по-прежнему держась заходящего солнца.
Сиаран вышел гораздо раньше, чем Мэтью, не говоря уже о
других преследователях,но разбитые ноги по существу сводили на
нет это преимущество. Кадфаэль едва ли не жалел бедолагу.
Увидев почти неприметную, но хорошо знакомую ему тропку, монах
свернул на юго-запад, погрузившись в сумрачную сень северной
оконечности Долгого Леса. Лес, хотя здесь он был еще
редковатым, мало кто пытался раскорчевывать, ибо каменистая
земля была тяжела для плуга. Хотя граница была еще не слишком
близка, многое в этой местности уже напоминало Уэльс. Слой
почвы над скальными породами был тонок и позволял укореняться
лишь вереску, неприхотливым неказистым деревцам и горным
травам. Лишь под могучими кронами столетних деревьев, чьи корни
расщепляли камень, добывая влагу из глубин, пышно зеленели
кусты и травы. Чем дальше ехал монах, углубляясь в темную чащу,
тем теснее обступали его деревья. Кроны лесных великанов
закрывали небо, под ними густо переплетались ветви деревьев
помоложе, а подлесок составляла густая поросль кустов и
ежевики. Лес здесь казался дремучим и девственным, и тем
удивительнее было встречать по пути раскорчеванные и
возделанные участки.
Тропа вывела монаха к древней, прямой, как стрела, дороге,
шедшей с востока на запад. Кадфаэль не мог не восхищаться теми,
кто проложил ее в незапамятные времена. Некогда она была
широкой, вымощенной каменными плитами, и по ней маршировали
непобедимые легионы. Теперь дорога сузилась, поросла травой, но
и сейчас оставалась такой же прямой, как прежде. Нигде не
сворачивая, взбираясь на холмы и опускаясь в низины, уходила
она за горизонт. Выехав на римскую дорогу, Кадфаэль вновь
направил коня на запад, туда, где над вершинами деревьев еще
сиял золотистый ободок закатного солнца.
К северо-западу от Хэнвуда старый лес так разрастался, что
в его чащобах запросто могли найти пристанище всякого рода
разбойники и бродяги, тем паче, что селения в этих краях
попадались редко. Местным жителям приходилось объединяться для
охраны своего имущества и скота. В лесу, бывшем прибежищем
грабителей и браконьеров, даже свиней не решались пасти без
охраны. В селениях и манорах путников привечали радушно и
гостеприимно, но тем, кто рисковал в одиночку забираться в
лесную глухомань, приходилось рассчитывать только на себя.
Правда, за время правления Хью Берингара в Шропшире был наведен
относительный порядок и крупные шайки разбойников не могли
свирепствовать подолгу даже в таких глухих местах, но полностью
освободить край от угрозы грабительских набегов не удавалось,
тем более что неподалеку проходила граница. Некоторые небольшие
фермы, лежавшие вдоль рубежа, из-за их опасного расположения
были полностью заброшены, и поля оставались необработанными.
Дело усугублялось тем, что до апреля сего года пограничный
замок Каус удерживали валлийцы, и, хотя по весне Берингару
удалось вернуть это укрепление в руки англичан, прошло слишком
мало времени до того, чтобы восстановить и обжить заново
покинутые поселения. Кроме того, лето стояло теплое, что было
на руку тем, кто не в ладах с законом. Набедокурившие в южных
графствах молодцы могли без особых хлопот отсидеться
месяц-другой в приграничье, живя браконьерством и воровством и
выжидая, когда их похождения мало-помалу забудутся и они смогут
воротиться в родные края.
У мастера Симона Поэра, самозванного Гилдфордского купца,
и его приятелей не было причин жаловаться на судьбу -- в
Шрусбери им удалось поживиться на славу. Пробыв в городе три
дня -- а на большее мошенники и не рассчитывали, понимая, что
рано или поздно будут разоблачены, -- они изрядно облегчили
кошельки доверчивых простаков из города и предместья. Кроме
того, Поер выручил немалую сумму, продав краденый перстень
Даниэлю Аурифаберу, Уильям Хейлз позаимствовал с рыночных
прилавков множество ценных безделушек, а Джо Шур, ловко орудуя
длинными, холеными ногтями, которые для этой цели и отрастил, в
праздничной толчее выудил из кошельков немало монет. Жаль
только, что Хейлз во время ночной облавы угодил в руки
шерифских стражников. Зато остальные благополучно унесли ноги,
отделавшись легкими царапинами. Ну а коли Хейлзу не повезло,
стало быть, такова его доля. Со всяким могло случиться
подобное.
Они затаились в лесу, избегая больших проезжих дорог,
старались не попадаться на глаза местным жителям и лишь под
покровом ночи совершали вылазки на уединенные хутора, тайком
пополняя свои припасы. Наведываясь в амбары и птичники, они
старались не поднимать шума и близко не подходили ко дворам,
где держали собак. У приятелей была даже крыша над головой.
Блуждая по чащобе, они случайно набрели на давно заброшенную,
но более или менее сохранившуюся хижину, которая стала их
пристанищем. Они намеревались, если позволит погода, провести
здесь еще несколько дней, а потом двинуть на юг, подальше от
Шрусбери, с тем чтобы пробраться в восточные графства, где их
никто не знал. Путники на окрестных тропах попадались редко," и
все они были местными жителями, а таких эта шайка предпочитала
не задевать. Если пропадет здешний, в тот же день поднимется
тревога, и вся округа бросится на поиски. Другое дело --
одинокий чужак, идущий издалека и направляющийся в дальние
края. Ведь коли человек пустился в неблизкий путь, у него
наверняка есть с собою деньги, пусть даже и небольшие. А ежели
на такого напасть -- кто его хватится? Сгинет в глухомани,
будто его и на свете не было. В тот вечер приятели сидели возле
хижины у тлеющего костра, который был предусмотрительно
разведен в обложенной глиной яме так, что со стороны не было
заметно и отблеска, и с аппетитом уплетали краденого цыпленка.
Солнце еще не село, но здесь, в лесу, было довольно темно.
Однако все они видели в темноте как кошки, а после проведенного
в безделье дня чувствовали себя бодрыми и полными сил.
Неожиданно у костра появился Уолтер Бэгот, посланный
проверить тропу, ведущую в город, откуда, неровен час, могла
нагрянуть погоня. Вернулся он в спешке, однако, судя по его
сияющей физиономии, тревогой здесь и не пахло.
-- Эй, парни! Там по дороге тащится один малый, которого
запросто можно обобрать. Это тот самый, который босиком
приковылял в аббатство. Он и сейчас хромает, небось на здешних
каменьях вконец ноги разбил. Тряхнем его -- и концы в воду, ни
одна душа не прознает, куда он подевался.
-- Как же, не прознает, -- буркнул Симон Поер. -- Разве ты
не знаешь, что за этим полоумным вечно таскается как пришитый
его закадычный дружок. Одного тронешь, а другой тут как тут --
непременно шум поднимет.
-- Как бы не так, -- весело возразил Бэгот. -- Говорю же я
вам, что он идет один-одинешенек. Рассорился он со своим
приятелем, или они по-доброму расстались, но только второго
парня поблизости нет. А кто, кроме него, хватится этого
босоногого? Кому какое дело, коли он пропадет?
-- А корысть с него какая? -- пренебрежительно бросил Шур.
-- Что с него взять, кроме штанов да рубахи. Он весь, с
потрохами, и медяка не стоит. Пусть себе топает.
-- Какая корысть, говоришь? -- Не унимался Бэгот. --
Денежки, приятель, вот какая. Он только прикидывается бедняком,
уж я-то знаю. Я несколько раз в толчее подбирался к нему
вплотную, потому как мошну чую нутром -- здесь меня не
