сюда попали? Где мы?
-- Не беспокойся, ты дошел сюда сам, -- ответил Кадфаэль.
-- Ну, разве что мы немного помогли тебе подняться по
ступенькам. Этот манор зовется Вайверс, а имя его владельца --
Сенред. Мы попали в гости к хорошим людям.
Хэлвин вздохнул.
-- У меня гораздо меньше сил, чем я думал, -- сказал он
невесело.
-- Сейчас это не имеет никакого значения. Мы ушли из
Элфорда и теперь ты можешь спокойно отдыхать.
Оба говорили вполголоса, словно боясь потревожить чей-то
покой в этом большом гулком холле. Когда они замолчали, вновь
установилась абсолютная, ничем не нарушаемая тишина.
Полуоткрытая дверь солара внезапно распахнулась настежь, и в
дверном проеме показался стройный силуэт благородной дамы --
несомненно, это была хозяйка дома, жена Сенреда. Она сделала
несколько шагов вперед, свет от ближайшего факела упал на ее
лицо, которое до того находилось в тени, и она вдруг, будто
чудом, преобразилась. Благородная дама тридцати с лишним лет
исчезла, а на ее месте оказалось юное цветущее существо. На вид
девушке можно было дать от силы семнадцать-восемнадцать лет, с
миловидного лица на них взирали громадные лучистые глаза,
высокий ясный лоб был светел и жемчужно чист.
Хэлвин тихо вскрикнул, вернее, даже не вскрикнул -- ахнул
странным придушенным голосом, схватил костыли, вскочил на ноги
и уставился на представшее им удивительное видение. Девушка
отступила на шаг и замерла при виде незнакомцев. Они с Хэлвином
застыли так на несколько мгновений, потом девушка повернулась и
вновь скрылась в соларе, тихонько притворив за собою дверь.
Хэлвин покачнулся, свет померк перед его глазами, пальцы,
сжимавшие перекладины костылей, разжались, и он без чувств
повалился на тростниковые циновки.
Хэлвина отнесли в спальню и уложили в постель, он все еще
был без памяти.
-- Упадок сил, только и всего, -- ответил Кадфаэль на
встревоженные расспросы Сенреда. -- В последние дни он довел
себя до полного изнеможения, но теперь с этим покончено.
Спешить нам больше некуда. Сон -- его главное лечение. Смотри,
он приходит в себя.
Хэлвин пошевелился, веки его дрогнули, он открыл глаза и
вполне осознанно взглянул на склоненные над ним обеспокоенные
лица. Он находился в полном сознании и помнил, что с ним
случилось до обморока, потому что сразу же стал просить
прощения за причиненное беспокойство.
-- Я сам виноват, -- сказал он. -- Так мне и надо за мою
непомерную самонадеянность. Но сейчас я чувствую себя хорошо.
Очень хорошо!
Коль скоро всем было ясно, что Хэлвин нуждается прежде
всего в отдыхе, их оставили одних, хотя и на короткое время.
Сначала в комнату постучался бородатый слуга с горячим душистым
вином. Следом появилась старая Эдгита, которая сперва принесла
светильник и воду для умывания, а потом ужин и спросила их, не
надо ли еще чего-нибудь.
Высокой, крепкой Эдгите было никак не меньше шестидесяти.
По-видимому, она всю жизнь прослужила Вайверсам, пользовалась
их полным доверием и с законной гордостью носила у пояса
аккуратного черного платья большую связку ключей. Молоденькие
служанки, как позднее приметил Кадфаэль, если и не трепетали
перед ней, то, во всяком случае, почтительно и беспрекословно
подчинялись ее распоряжениям.
Ближе к ночи Эдгита пришла опять. На этот раз она
сопровождала жену Сенреда, миловидную темноволосую толстушку, с
ласковым голосом и располагающими манерами, которая пришла
осведомиться, всем ли они довольны и как себя чувствует
больной. Добродушная, розовощекая Эмма ничем не напоминала
хрупкое изящное создание, на миг показавшееся и тут же поспешно
скрывшееся в соларе при виде незнакомцев.
Когда Эмма ушла, Кадфаэль спросил у Эдгиты, есть ли у ее
господ дети.
Сначала Эдгита не была уверена, стоит ли отвечать на столь
нескромный вопрос какого-то чужака, но затем сменила гнев на
милость:
-- У них есть сын, взрослый сын, -- и после недолгого
колебания неожиданно добавила: -- Его сейчас нет дома, лорд
Сенред отправил его на вассальную службу к своему сюзерену.
За ее словами явно что-то крылось, возможно даже, это было
несогласие с решением своего хозяина, в чем она, конечно,
никогда бы не созналась. Все эти попутные соображения несколько
отвлекли Кадфаэля от хода собственных мыслей, однако, продолжая
гнуть свою линию, он спросил со всей возможной учтивостью:
-- А нет ли у них дочери? Когда мы сидели в холле, туда на
секунду заглянула юная девица. Наверное, это родственница лорда
и леди Сенред?
Эдгита наградила его суровым подозрительным взглядом. Ей
не понравилось, что какой-то монах проявляет повышенный интерес
к молоденькой девушке, но даже если гость своими неуместными
вопросами нарушал правила приличия, она считала себя обязанной
проявлять к нему вежливость.
-- Юная леди -- сестра лорда Сенреда, -- объяснила она
сдержанно. -- Хотя при такой разнице в возрасте она ему скорее
как дочь. Старый лорд Эдрик, отец моего господина Сенреда,
женился во второй раз уже в преклонных годах, потому так и
вышло. Сомневаюсь, что вы ее еще раз увидите, она слишком
хорошо воспитана, чтобы потревожить покой усталых пилигримов,
-- со значением окончила свою речь Эдгита, прозрачно намекая на
то, чтобы монахи соблюдали благопристойность и держали глаза
долу при случайной встрече с ее дорогой невинной голубкой.
-- Не сомневаюсь, юная леди делает честь своей наставнице,
-- любезно откликнулся Кадфаэль. -- Сын Сенреда тоже был на
твоем попечении?
-- Госпожа Эмма не доверила бы своего птенчика никому
другому, -- с простодушной гордостью проговорила старая
служанка. -- На всем свете не сыщешь лучших детей, они мне как
родные.
Наконец Эдгита ушла. Хэлвин лежал с открытыми глазами,
напряженно размышляя о чем-то.
-- Так мне не померещилось? Мы на самом деле видели
какую-то девушку? -- спросил он в конце концов, хмурясь от
усилия как можно точнее вспомнить то, что предшествовало его
обмороку. -- Я сейчас лежал и все пробовал понять, что же со
мной случилось. У меня до сих пор звучит в ушах стук падающих
костылей, но почему я уронил их? Должно быть, после холода
голова у меня закружилась от жара очага.
-- Девушка действительно приходила, -- сказал Кадфаэль. --
Она сводная сестра Сенреда, младше его лет на двадцать. Если ты
решил, что она тебе померещилась, то ты ошибаешься. Она вошла в
зал, не зная, что мы там, и, наверное, мы ей не понравились,
потому что едва увидев нас, она сразу же вернулась обратно в
солар и закрыла за собою дверь. Ты помнишь это?
Он не помнил. Что-то смутно мелькало в мозгу Хэлвина,
словно обрывок ускользающего сновидения, но когда он пытался
поймать его -- все исчезало. Хэлвин потряс головой, будто хотел
стряхнуть пелену с глаз, и с вздохом промолвил:
-- Нет, все как в тумане... Помню, как открылась дверь, а
вот потом... Раз ты говоришь, что она вошла, значит так оно и
было. Но я не помню лица... Может быть, когда мы увидим ее
завтра...
-- Завтра мы ее не увидим, -- ответил Кадфаэль, -- если
только это будет угодно ее няньке. Мне показалось, что
дражайшая Эдгита подозрительно относится к монахам. А теперь,
не пора ли на покой? Давай я задую светильник.
Но если Хэлвин не мог вспомнить, как выглядела девушка,
появившаяся сперва в виде темного силуэта на фоне дверного
проема, а затем озаренная светом факела, у Кадфаэля она стояла
перед глазами, как живая. И теперь, когда он задул светильник и
лежал в темноте, прислушиваясь к дыханию спящего Хэлвина, ее
образ не исчез, а стал еще ярче. Кадфаэля преследовало странное
ощущение, что неспроста он столько времени думает о ней, вот
только как он ни ломал голову, не мог сообразить, почему. Не в
силах заснуть, он все представлял себе ее лицо, легкую походку
-- и не мог отыскать в ней ни малейшего сходства ни с одной из
знакомых ему женщин. И вместе с тем она смутно напоминала ему
кого-то.
Она была высока, или, возможно, показалась Кадфаэлю такой
из-за своей тонкости и гибкости, а еще оттого, что держалась
очень прямо. Во всяком случае, для юной девицы она была
достаточно высока -- выше среднего роста. Изящество манер и
девичья грациозность странным образом сочетались в ней с
живостью ребенка и проворством молоденькой косули, готовой
броситься прочь при любом шорохе. Неожиданно увидев монахов,
она мгновенно отступила назад, но дверь за собой притворила
тихо, без стука, чтобы в свою очередь не напугать их. Писаной
красавицей ее не назовешь, хотя, конечно, молодость и
невинность красят сами по себе. У нее было овальное, сужающееся
книзу лицо, широко расставленные огромные глаза и четко
очерченный округлый подбородок. Непокрытые каштановые волосы
зачесаны назад и заплетены в косы, открывая и без того большой
лоб, и оттеняя ровные дуги бровей и длинные черные ресницы. Ее
глаза -- Кадфаэль хорошо их запомнил, хотя и видел всего
несколько секунд, -- поражали своей величиной. Сказать, что они
карие, значит ничего не сказать. Очень темные, и в то же время
лучистые, яркие, с удивительными зелеными ободками, такие
глубокие, что в них можно утонуть. Взгляд искренний, прямой и
доверчивый, какой бывает у дикого лесного звереныша, на
которого еще никто никогда не охотился. Неповторимое
своеобразие ей придавали в первую очередь бездонные глаза, а
потом безукоризненно правильная, чистая линия овала лица.
Кадфаэль мог отчетливо представить себе каждую черточку ее
лица, фигуру, но не мог понять, что же так томит и дразнит его,
ускользая от мысленного взора. Он вдруг поймал себя на том,
что, надеясь на внезапное озарение, перебирает в памяти одну за
другой всех женщин, которых он когда-либо знал в своей
продолжительной и весьма бурной жизни. Изгиб шеи, манера
держать голову, характерное движение руки, походка -- любая
деталь могла помочь ему разгадать эту непостижимую загадку, но
не помогала. Сестра Сенреда продолжала оставаться тайной за
семью печатями. Почему девушка не идет у него из головы? Ведь и
видел-то он ее всего лишь несколько мгновений и вряд ли еще
когда-нибудь увидит.
Но и засыпая, он не мог забыть удивленного взгляда ее
громадных глаз.
К утру заметно потеплело и почти весь снег, выпавший
ночью, растаял. Его остатки были видны лишь кое-где вдоль стен
и под деревьями. Стоя в дверях дома, Кадфаэль посетовал про
себя, что снегопад прекратился, и теперь у него не будет
предлога уговорить Хэлвина задержаться здесь еще на один день.
Впрочем, скоро выяснилось, что он зря беспокоился. Как только
обитатели манора проснулись и принялись за свои повседневные
дела, к монахам явился слуга Сенреда и передал просьбу своего
господина пожаловать после завтрака к нему в солар, потому что
ему хотелось бы кое о чем с ними поговорить.
Когда монахи вошли -- костыли Хэлвина гулко простучали по
деревянному полу, -- Сенред был один. Свет в комнату проникал
через два узких окна, возле каждого находилось по сиденью с
подушками. У одной стены они увидели красивый низкий комод, у
другой -- изящный стол, весь покрытый резьбою, и кресло, на
котором не побрезговал бы сидеть сам король. Госпожа Эмма, судя
по искусной вышивке на подушках и шпалерах, прекрасно знала
свое дело. В углу комнаты стояла рама с натянутым на нее
неоконченным рукодельем, которое радовало глаз яркими красками.
-- Надеюсь, братья, вы хорошо почивали, -- сказал Сенред,
вставая, чтобы поздороваться с ними, -- и надеюсь, вчерашнее
