а ее неожиданная смерть явилась для него гораздо большим
ударом, чем он склонен теперь признавать.
-- Все может быть, -- сдержанно ответила Аделаис, накинула
на голову капюшон, спасаясь от жгучих уколов редких снежинок, и
сделала шаг к калитке. -- прощай, святой отец.
-- Я помолюсь за него, -- сказал священник. Будем
надеяться, паломничество принесет долгожданное облегчение его
душе.
-- Непременно помолись, -- не оборачиваясь отозвалась
Аделаис. -- А еще помолись за меня и за всех женщин из рода де
Клари -- да простятся нам в смертный час грехи наши.
Лежа на сеновале в сарае королевского лесничего Ченетского
леса, Кадфаэль прислушивался к подозрительно ровному и
размеренному дыханию Хэлвина. Это была их вторая ночь после
Гэльса. Первую они провели в стоящем на отшибе домике батрака,
который жил со своей женой невдалеке от деревушки Уэстон.
Вчерашний день был длинным и трудным, поэтому монахи
обрадовались. завидев на опушке дом лесничего, и рано улеглись
спать. По настоянию Хэлвина они шли почти до самой темноты,
пока он был еще в состоянии двигаться. Кадфаэль уже заметил,
что благодатный животворный сон обычно легко приходит к
Хэлвину, принося успокоение его наболевшему сердцу. Наутро он
всегда просыпался бодрым и освеженным. Воистину неисповедимы
пути Господни в облегчении душевных мук бедных грешников.
Было еще совсем темно. Рассвет наступит не раньше чем
через час. Из угла, где спал Хэлвин, не доносилось ни шороха, и
Кадфаэль был этому рад, хотя и догадывался, что тот проснулся.
Хэлвину пойдут на пользу даже несколько лишних минут отдыха.
-- Кадфаэль, ты спишь? -- шепотом спросил Хэлвин.
-- Нет, -- так же тихо отозвался Кадфаэль.
-- Ты никогда ни о чем меня не расспрашивал. Ну, о том,
что я сделал. И о ней тоже...
-- В этом нет никакой надобности, -- сказал Кадфаэль. --
Захочешь -- сам расскажешь.
-- Понимаешь, до сих пор я не мог ни с кем говорить о ней.
Да и теперь я могу говорить только с тобой, потому что ты
знаешь. -- Хэлвин произносил слова с трудом, запинаясь, как
человек, проведший много лет в одиночестве и отвыкший от
человеческой речи. После длительного молчания он продолжил: --
Она не была красавицей, как ее мать. В дочери не горел ее
неистовый огонь, но зато сколько чарующей мягкости!.. Ничего
темного, загадочного -- она была открыта, распахнута навстречу
добру и свету, как цветок. И ничего не боялась -- тогда не
боялась. Доверяла всем. Ведь ее никто не предавал -- тогда не
предавал. Ее предали только раз и от этого она умерла. --
Хэлвин тяжело вздохнул и опять надолго замолчал. Потом спросил
робко: -- Кадфаэль, ты долго прожил в миру, любил ли ты
когда-нибудь?
-- Да, -- ответил Кадфаэль, -- любил.
-- Тогда ты должен знать, что мы переживали в ту пору.
Ведь мы -- она и я -- любили друг друга. В юности это так
мучительно, -- с болью в голосе вымолвил Хэлвин. -- От любви не
спрячешься, от нее не прикроешься никаким щитом. Видеть ее
каждый день... знать, что она испытывает те же чувства...
Если Хэлвин все эти годы и гнал от себя мысли о Бертраде,
неутомимо предаваясь трудам на ниве Господней, загружая руки,
ум и душу служением делу, которому он себя посвятил, мысли эти
всегда таились в глубине его сердца. Как пламя, скрывавшееся
под пеплом, они вырвались наружу при первом порыве ветра.
Теперь, по крайней мере, он мог поделиться своим горем и
облегчить исстрадавшуюся душу. От Кадфаэля он не ждал слов
утешения, да и не нуждался в них. Ему достаточно было знать,
что его слушают.
Хэлвин уснул, последнее слово замерло у него на устах.
Кадфаэль не разобрал, то ли это было ее имя -- Бертрада, то ли
"отрада". Впрочем, это не имело значения, главное, он уснул и
проспит еще какое-то время. Тем лучше, ему так необходим отдых.
И если лишний день, проведенный в пути, омрачит состояние духа
Хэлвина, его измученное бренное тело будет благодарно за
сбереженные силы.
Кадфаэль тихонько встал и спустился с сеновала. Хэлвин
продолжал спать крепким сном. Без посторонней помощи ему ни за
что не спуститься вниз по ненадежной лестнице, но через
отверстие в потолке будет слышно, когда он проснется. Старый
монах очень надеялся, что Хэлвин поспит подольше, набираясь сил
перед новым днем.
Утро было холодное. Кадфаэль вдохнул бодрящий воздух еще
не пробудившегося после зимы леса, в котором витали горьковатые
прелые запахи прошлогодних листьев. Рядом с избушкой деревья и
кусты были выкорчеваны, через редкие толстые стволы виднелась
изъезженная дорога. Какой-то малый катил по ней тачку с
хворостом; слева и справа от него с писком вспархивали
потревоженные пичуги. Лесничий уже поднялся и хлопотал во
дворе, собираясь доить корову. Собака вертелась у него под
ногами, не отходя ни на шаг. Было пасмурно, но светлые легкие
облака стояли высоко. Погода не предвещала ни дождя, ни снега
-- подходящий день для путников. К вечеру они доберутся,
пожалуй, до самого Ченета и остановятся на ночь в королевском
маноре. А назавтра будут уже в Личфилде. Кадфаэль твердо решил
не поддаваться уговорам Хэлвина идти дальше, и переночевать
именно там. Оставшиеся же несколько миль они пройдут на
следующий день. Хэлвину необходимо как следует выспаться перед
ночным бдением у могилы Бертрады. После этого они смогут
отправиться в обратный путь, и тогда, хвала Всевышнему, Хэлвин
уже не будет так торопиться, надрывая последние силы.
В отдалении Кадфаэлю послышался далекий глухой топот
копыт, скорее даже не звук, а едва ощутимое сотрясение земли
под ногами. С той стороны, откуда они пришли вчера вечером,
быстро приближалась пара добрых коней. По всему чувствовалось,
что лошади хорошо отдохнули, и дорога им ничуть не в тягость.
Вероятно, это были путешественники, спешащие в Личфилд, а ночь
они, надо полагать, провели в маноре Стреттон, что в полутора
милях к западу.
Вскоре Кадфаэль увидел двух одинаково одетых в темную кожу
всадников, которые так естественно и непринужденно держались в
седлах, что старый монах даже залюбовался. Вероятно они
одновременно и с самого раннего детства учились искусству
верховой езды -- их посадка и сама манера езды были удивительно
схожи. А может быть, старший научил младшего. Пожалуй, именно
так: Кадфаэль заметил, что один из них не только был гораздо
более солидного телосложения, но и годился другому в отцы.
Кадфаэлю даже показалось (хоть и было слишком далеко, чтобы
разглядеть их как следует), что они родственники. За каждым из
всадников в седле сидела женщина. Конечно, знатные дамы в
дорожных плащах все выглядят примерно одинаково, но внимание
Кадфаэля привлекла первая из них и он неотрывно следил за ней
глазами, пока лошади с седоками не скрылись из виду. Спустя
короткое время даже стука копыт уже не было слышно.
Та женщина все еще стояла перед его мысленным взором,
когда он повернулся к сараю. Память настойчиво твердила ему,
что он видит ее не в первый раз, а если он перестанет
упрямиться и отрицать очевидное, тогда сразу поймет, кто эта
женщина. Но Кадфаэль не желал верить своим глазам.
Да и кроме того, даже если ему и не померещилось, какой
прок забивать себе этим голову -- он все равно бессилен
предотвратить последствия, какими бы они ни были. Кадфаэль
пожал плечами, еще немного поразмыслил над своим неожиданным
видением и отправился в сарай дожидаться пробуждения Хэлвина.
Прошли еще день и ночь.
Они миновали небольшую рощицу и вышли к обширным полям,
плодородным и хорошо обработанным, но еще не покрытым свежей
зеленью по причине затянувшихся холодов. Эти поля казались
настоящим оазисом среди множества брошенных и запущенных земель
графства -- результат весьма сурового и жестокого подавления
крестьянского восстания пятидесятилетней давности. Перед ними
мягко змеилась речная гладь Тейма, вдоль его берегов теснились
дома, чуть поодаль стояла мельница с островерхой крышей -- это
был Элфорд.
Прошлую ночь Кадфаэль с Хэлвином провели под гостеприимным
кровом личфилдских братьев, а с рассветом, получив подробнейшие
указания относительно самой короткой дороги в Элфорд, тронулись
в путь, чтобы преодолеть оставшиеся четыре мили. И вот они
достигли, наконец, цели своего странствия. Им осталось только
пройти через поля и пересечь деревянный мостик через Тейм.
Благодатный процветающий край, в то время как остальные
прозябают в скудости и убожестве. Земля тучная и жирная -- там,
где она распахана, это видно даже издалека. И у них тут не одна
мельница, а даже две -- вторая чуть выше по течению, они ее
сразу не разглядели. Поистине это благословенное место словно
действительно обещает умиротворение и долгожданный покой после
тяжких трудов и мучений.
Узкая тропинка, петляя, вела их за собой, перед братьями
вырастали крыши Элфорда, затененные пока еще темными ветвями
деревьев. Почки едва только начали появляться, и о настоящей
зелени говорить не приходилось, но какая-то неуловимая
зеленоватая дымка уже окутывала деревья и кусты. Они перешли
мостик (Хэлвину пришлось очень аккуратно ставить костыли, чтобы
не оступиться на неровных досках), и оказались между двумя
рядами домов. Обитатели Элфорда жизнерадостно хлопотали по
хозяйству, отвлекаясь от своих занятий, чтобы поздороваться с
двумя бенедиктинскими монахами. Приветливая доброжелательность
жителей сопровождала их всю дорогу до церкви. Хэлвин, и без
того крайне довольный тем, что сумел дойти до цели, при виде
такой радушной встречи испытывал необычайный душевный подъем.
Им не пришлось спрашивать, как пройти к церкви, они
заметили ее еще на подходе к Элфорду. Приземистый серый храм
был построен уже после завоевания Англии норманнами. Его
окружал высокий крепкий частокол из толстых бревен, за которым
в случае нужды могли укрыться жители Элфорда. В церковном дворе
росли могучие раскидистые деревья. Хэлвин и Кадфаэль вошли под
прохладную гулкость сводов, столь характерную для церквей,
построенных целиком из камня. Здесь царили тишина и полумрак,
слабо пахло восковыми свечами и пылью.
Хэлвин постоял немного, пытаясь успокоиться и собраться с
мыслями. Здесь не Гэльс, и фамильный склеп де Клари должен, по
всей вероятности, располагаться прямо в стенах церкви. При
свете алтарных свечей они увидели его. В нишу правой стены была
вделана громадная каменная плита, с высеченным на ней силуэтом
спящего рыцаря: не иначе то был первый де Клари, ступивший на
землю Англии вместе с Вильгельмом Завоевателем, прославленный в
боях воин, успевший насладиться заслуженной королевской
милостью. Хэлвин сделал несколько шагов и замер -- возле
усыпальницы на коленях стояла женщина.
Они могли разглядеть лишь склоненный силуэт в темно-сером
плаще, который сливался в полумраке с такими же серыми камнями.
То, что это женщина, а не мужчина, они поняли сразу:
отброшенный назад капюшон открывал белый льняной чепец, лицо
было прикрыто вуалью. Они уже собирались вернуться к входу,
чтобы не мешать ей молиться, но она, наверное, услышала стук
костылей по каменным плитам пола и обернулась. Одним плавным
грациозным движением поднялась с колен и сразу же направилась
прямо к ним. Свет из окна упал на ее лицо -- это было гордое,
стареющее, но все еще прекрасное лицо Аделаис де Клари.
Глава пятая
-- Это вы? -- удивленно спросила она, переводя глаза с
одного монаха на другого. Казалось, она пытается найти какую-то
