плотно сжатых губах. Но он терпел и не жаловался. Пока он лежал
в беспамятстве, сломанная рука начала срастаться и только
немного ныла, как всякая заживающая рана. Внимательно
понаблюдав за ним день-другой, и Кадфаэль, и Эдмунд пришли к
выводу, что, если даже в голове у него что-то сместилось от
удара, эти повреждения, вероятно, не оставили серьезного следа,
и по мере заживления наружной раны все стало на место благодаря
исцеляющей силе вынужденного покоя и неподвижности. Разум его
был ясен. Он помнил обледенелый скат крыши, помнил свое
падение, и однажды, оставшись наедине с Кадфаэлем, брат Хэлвин
ясно дал понять, что помнит и о своем признании: он долго лежал
молча и думал о чем-то, а потом вдруг сказал:
-- Я дурно обошелся с тобой тогда, очень давно; теперь ты
нянчишься со мной, выхаживаешь меня, а я ведь так и не искупил
своей вины.
-- Да ладно, дело прошлое, -- невозмутимо проронил
Кадфаэль и принялся осторожно, заботливо разматывать обмотки на
искалеченной ступне, чтобы заново ее перевязать. Все это время
он делал перевязки на ногах два раза в день -- утром и вечером.
-- Но я должен заплатить за свой грех, сполна заплатить.
Разве есть у меня иной способ очиститься?
-- Ты же чистосердечно во всем покаялся, -- пытался унять
его Кадфаэль. -- Ты получил отпущение от отца аббата. Чего тебе
еще? Не слишком ли много ты на себя берешь?
-- Но я не искупил греха. Отпущение досталось мне слишком
легко, и я по-прежнему в должниках, -- сумрачно ответил Хэлвин.
Кадфаэль наконец освободил от повязки левую, наиболее
изувеченную ступню. Наружные раны и порезы затянулись, но
множество раздробленных мелких костей уже никогда не удастся
соединить надлежащим образом -- они срастутся как попало, в
один бесформенный комок, узловатый, искореженный, нездорового
багрово-фиолетового цвета, укрытый, как чехлом, залатанной
кожей.
-- Не волнуйся, -- сказал Кадфаэль со свойственной ему
грубоватой прямотой, -- если за тобой и есть долги, ты сполна
оплатишь их болью и будешь платить до конца твоих дней. Видишь,
во что превратилась твоя ступня? Не очень-то надежная опора!
Боюсь, ходить тебе уже не придется.
-- Нет, -- сказал Хэлвин, неподвижно глядя в узкий просвет
окна на вечернее зимнее небо. -- Нет, я буду ходить. Я должен
ходить. Если будет на то воля Божья, я снова встану на ноги и
пойду. Конечно, мне понадобятся костыли, но это ничего. И если
отец аббат соблаговолит дать на то мне свое согласие, первое
что я сделаю, когда смогу самостоятельно передвигаться, --
пойду своими ногами (какие они ни есть) в Гэльс: постараюсь
испросить прощение у леди Аделаис де Клари и проведу ночь в
молитвах и бдении у могилы Бертрады.
Про себя Кадфаэль подумал, что неистовое желание Хэлвина
искупить свою вину вряд ли принесет утешение душам тех, кто еще
жив или уже отошел в мир иной, да живые, пожалуй, и не вспомнят
теперь, кто такой Хэлвин, -- прошло ведь без малого
восемнадцать лет. С другой стороны, если благое намерение дает
человеку мужество и решимость жить, трудиться, творить, стоит
ли его разубеждать? Поэтому Кадфаэль сказал так:
-- Всему свое время. Давай-ка сперва как следует тебя
подлатаем, подождем, пока к тебе вернутся силы -- крови-то
сколько потерял! В таком состоянии тебя никто никуда не пустит.
-- И затем, внимательно осмотрев правую ступню, которая, по
счастью, сохраняла какое-то подобие нормальной человеческой
ступни и даже лодыжка не была повреждена и выступала, как
положено, Кадфаэль задумчиво добавил: Надо будет смастерить для
тебя какие-нибудь башмаки из толстого войлока и внутрь положить
чего-нибудь помягче. Одной ногой ты, похоже, сможешь ступать на
землю, хотя без костылей, само собой, не обойтись. Но до этого
еще далеко, очень далеко -- пройдут недели, а то и месяцы. Для
начала снимем мерку и поглядим, что у нас получится.
Поразмыслив, Кадфаэль решил, что правильнее будет все-таки
загодя уведомить аббата Радульфуса о намерении брата Хэлвина
совершить акт покаяния, и после заутрени, уединившись с аббатом
в его покоях, он все ему поведал.
-- Он снял со своей души столь тяжкое бремя, -- сказал
Кадфаэль, -- что мог бы умереть спокойно, но судьба
распорядилась иначе: ему суждено жить дальше. Ум у него ясен,
воля крепка, а телом он хотя покамест и изнурен, но не
бессилен. И теперь, когда перед ним снова забрезжил свет жизни,
он не захочет довольствоваться простым отпущением грехов -- он
жаждет искупить их суровым покаянием. Будь он другим, более
легкомысленным что ли, позволь он потом, когда поправится,
уговорить себя забыть о данном в отчаянии обете паломничества в
Гэльс, лично я был бы этому только рад и не подумал бы
упрекнуть его. Но для Хэлвина без покаяния нет раскаяния. Я
постараюсь задержать его насколько смогу, но помяните мое
слово, едва он почувствует, что достаточно окреп, он опять
заведет этот разговор.
-- Что ж, мне вряд ли пристало отказывать в исполнении
столь благого намерения, -- резонно заметил аббат, -- однако я
не дам согласия, пока он не наберется сил. Но если то, что он
задумал, поможет ему обрести душевный покой, разве вправе я
становиться у него на пути? И для несчастной женщины,
потерявшей дочь, это тоже может стать запоздалым утешением. Мне
не доводилось бывать в Гэльсе, -- задумчиво произнес аббат,
обеспокоенный предстоящим паломничеством калеки, -- хотя о де
Клари я что-то слышал. Ты не знаешь, далеко это?
-- У восточной границы нашего графства, святой отец. От
Шрусбери миль этак двадцать пять.
-- Да, вот что еще. Владетельный лорд, хозяин манора, тот,
что был в Святой Земле, когда случилась вся эта печальная
история, -- он ведь до сих пор может пребывать в неведении
относительно истинных обстоятельств кончины дочери, если из
страха перед мужниным гневом его супруга решилась на столь
отчаянный поступок. Не годится, чтобы брат Хэлвин, спасая
собственную душу, навлек на этот дом новые несчастья и беды и
подвергал опасности жизнь леди Гэльс. Каковы бы ни были ее
проступки, она сполна оплатила их своим горем.
-- Боюсь утверждать, святой отец, -- сказал Кадфаэль,
вполне разделяющий его опасения, -- но не удивлюсь, если они
оба уже несколько лет как почили с миром. Аббат Хериберт
когда-то посылал меня с поручением в Личфилд, и на обратном
пути я проезжал мимо тех мест, где находится двор де Клари, но
никаких признаков того, что он существует, я не заметил.
-- Кто знает наверняка, так это Хью Берингар, -- с
уверенностью произнес аббат. -- Ему известны все до единого
члены знатных семейств в нашем графстве. Дождемся, когда он
вернется из Винчестера, и тогда спросим. Спешить нам некуда. В
любом случае Хэлвин еще не готов исполнить свое покаяние. Он
пока прикован к постели.
Глава третья
На четвертый день после Крещения Хью со своими людьми
вернулся домой. Погода стояла все такая же серая и мрачная,
ночами подмораживало, и хотя к этому времени снега несколько
поубавилось, сходил он медленно, и паводка можно было не
опасаться. Когда вокруг такие сугробы, внезапная оттепель вовсе
ни к чему. Вода в Северне поднимется, подпрудит ручей Маол, и
даже если настоящего наводнения не будет, все равно река
разольется и затопит низкие берега, а с ними луга и поля. Что
ж, в нынешнем году хотя бы этой напасти они избежали. Вот
почему Хью, уже дома с облегчением скинув плащ и стянув сапоги,
смог сообщить жене, что дорога для этого времени года была
недурна, а король принял его благосклонно. Элин принесла мужу
домашние меховые туфли, а сынишка, повисший на перевязи для
меча, потребовал, чтобы отец немедленно выразил восхищение его
новой игрушкой, -- ярко раскрашенным рыцарем.
-- Знаешь, вряд ли рождественское перемирие продлится
долго, -- говорил Хью на следующий день Кадфаэлю, придя к нему
прямо от аббата Радульфуса. -- Свое поражение в Оксфорде
король, конечно, переносит стоически, но, тем не менее, горит
желанием взять реванш, а потому, зима или не зима, на месте не
усидит. Он бы и рад запахать Варигем обратно, но тот хорошо
укреплен, да и запасов там не счесть, а сам знаешь его характер
-- терпеть не может долгие осады. Впрочем, если уж захватывать
замки, так лучше на западе, на землях Роберта Глостерского. Но
поди угадай, что ему в голову взбредет. Одно только точно: на
юге ни я, ни мои люди ему не нужны. Он справедливо опасается
графа Честерского и посему никогда не задерживает нас надолго
при своей особе -- нельзя же оставлять без присмотра наши края.
Да благословит Господь его королевскую мудрость, -- с довольным
видом закончил Хью свой рассказ о поездке. -- Ну, а у тебя как
дела? Поверь, я был очень огорчен, когда услышал от аббата, что
ваш лучший иллюминатор едва не распрощался с жизнью. Он упал,
наверно, почти сразу после моего отъезда. Но я правильно понял,
сейчас ему уже лучше?
-- Хэлвин буквально выкарабкался из могилы, никто из нас
поначалу не верил, что он выживет, -- ответил Кадфаэль. -- И в
первую очередь сам Хэлвин, он даже пожелал облегчить душу и
исповедаться перед смертью. Но теперь опасность миновала, и
через денек-другой ему уже можно будет подняться. Правда,
бедняге здорово покалечило плиткой ноги. Брат Льюк мастерит для
него костыли. Хью, скажи-ка ты мне вот что, -- без обиняков
перешел к делу Кадфаэль, -- известно ли тебе что-нибудь о неких
де Клари из манора Гэльс? Лет эдак двадцать тому назад один из
них участвовал в крестовых походах. Это было уже после моего
возвращения с Востока, поэтому я его никогда не видел. Ты не
знаешь, он еще жив?
-- Бертран де Клари, -- без промедления ответствовал Хью,
с живым интересом поглядывая на брата Кадфаэля. -- А на кой он
тебе сдался? Лорда и самого-то почитай, уж лет десять, не
меньше, как на свете нет. Титул перешел к сыну. Никаких дел с
ними мне иметь не приходилось, ведь в нашем графстве у них
только манор Гэльс, а остальные в Стаффордшире. Почему ты вдруг
о нем вспомнил?
-- Из-за Хэлвина. До того как постричься в монахи, он
служил в их доме. А теперь вот ему кажется, что у него там
остался неоплаченный долг. Все это всплыло на предсмертной, как
ему мнилось, исповеди. Видишь ли, он считает, что на его
совести по-прежнему лежит грех.
Вот и все, что Кадфаэль мог открыть даже своему лучшему
другу. Тайна исповеди священна, и Хью в голову не придет
пускаться в расспросы, если ничего больше не будет сказано,
хотя, конечно, никто не может запретить ему гадать и строить
предположения.
-- Хэлвин вознамерился отправиться с паломничеством в
Гэльс, как только будет в состоянии предпринять такое
путешествие, и облегчить этим свою душу. Понимаешь... мне
подумалось, а вдруг вдова де Клари, как и ее муж, уже покинула
сей бренный мир. Тогда я скажу об этом Хэлвину и, может быть,
он перестал бы думать о паломничестве.
Хью слушал брата Кадфаэля с сочувственным вниманием. Когда
тот закончил, на губах у Хью играла добродушная улыбка.
-- Ах, вот оно что. Ты хочешь не только излечить тело, но
и успокоить душу Хэлвина. Так сказать, облегчить его бремя.
Сожалею, но помочь ничем не могу. Вдова еще этой осенью была
жива-здорова и исправно заплатила подати к Михайлову дню. Ее
сын женился на стаффордширской девице. Сейчас у них уже
подрастает наследник. Старая леди, насколько я слышал, не из
тех, кто будет делить власть в доме с другой женщиной, ну, а
манор Гэльс она предпочитает всем другим. Вот и получается, что
