чудесное спасение от верной смерти. Несчастье заставило меня
задуматься о своих грехах и мне захотелось, раз уж я остался
жив, примириться со всеми, кого я когда-то обидел, отдать все
свои долги. Один из этих долгов и привел меня сюда. В семействе
де Клари была когда-то девушка, перед которой я искренне
благоговел. Она умерла совсем юной, и мне хотелось бы провести
ночь у ее могилы, молясь о ее душе. Все это было задолго до
тебя, восемнадцать лет назад. Ты позволишь мне остаться в
церкви на ночь?
-- Ну конечно, если ты этого хочешь, -- участливо
откликнулся священник. -- Я даже могу зажечь светильники, будет
немножко теплее. Однако послушай меня, брат, по-моему, ты
что-то путаешь. Меня и впрямь тут тогда не было, но отец
Вулфнот много раз подробно рассказывал обо всех обитателях
Гэльса, ведь он всю жизнь знал де Клари. Это они помогли ему
стать священником и именно в их приходе он служил Богу и людям.
Так вот, могу поручиться, что с тех пор как тридцать лет назад
в этой усыпальнице был погребен отец лорда Бертрана -- тот
самый, что изображен на ней, -- ее ни разу не открывали. Ты
уверен, что она была де Клари и умерла здесь?
-- Родственница, -- осипшим от волнения голосом едва
выговорил Хэлвин. -- Мне сказали, она умерла в Гэльсе. Я и
предположить не мог, что она похоронена где-то в другом месте.
Даже сейчас, беседуя с этим славным добросердечным
священником, Хэлвин не назвал ее имени, не открыл больше, чем
мог. Кадфаэль молча стоял поодаль, не вмешиваясь в их разговор.
-- Если она действительно умерла восемнадцать лет назад,
тогда ее здесь точно нет. Ведь ты знал отца Вулфнота и должен
понимать, что на его слова можно положиться. А я уже говорил
тебе, брат, что до последней минуты разум его оставался светел.
-- Разумеется, он не мог ошибиться, -- сам не свой от горя
вынужден был признать Хэлвин. -- Ее здесь нет.
-- Но ты, наверное, забыл или не знаешь, -- мягко сказал
священник, -- что главный фамильный склеп де Клари находится
вовсе не в Гэльсе. Молодой лорд Одемар отвез умершего тут отца
в Стаффордшир и похоронил его в семейной усыпальнице, которая
находится в Элфорде. Упомянутая тобой девица наверняка тоже
покоится там.
Хэлвин жадно ухватился за эту мысль.
-- Да-да, конечно, так оно и есть. Ты прав. Несомненно,
она в Элфорде. Я найду ее.
-- Спору нет, обязательно найдешь, вот только дорога туда
уж очень далека. -- Священник не мог не почувствовать
лихорадочного нетерпения Хэлвина и, хоть и понимал, что это
напрасный труд, попытался как мог урезонить его. -- Брат, если
ты хочешь отправиться туда немедленно, тогда поезжай верхом, а
еще лучше -- куда тебе торопиться? -- подожди погожих денечков.
А сейчас пойдемте, я прошу вас обоих разделить со мною вечернюю
трапезу и отдохнуть в моем доме до утра.
Но брату Кадфаэлю было ясно, что Хэлвина не удержать. Пока
у него оставались какие-то силы, и ночь не опустилась на землю,
он будет стремиться вперед. С виноватым видом Хэлвин отказался
от приглашения и горячо поблагодарил священника за его доброту.
Обескураженный, так ничего и не понявший священник проводил их
до порога.
-- Нет! -- как можно строже заявил Кадфаэль, когда они
отошли от церкви подальше. -- Ты туда не пойдешь!
-- Я хочу пойти и могу пойти! -- возразил Хэлвин. --
Почему ты не хочешь меня пускать?
-- Во-первых, ты даже не представляешь, как далеко
находится Элфорд. Надо пройти столько же, сколько мы уже
прошли, а после этого еще полстолька. Не мне объяснять, чего
стоила тебе дорога до Гэльса, ты и так уже вымотался до
предела. А во-вторых, тебе разрешили совершить паломничество
только до Гэльса, отсюда мы с тобой должны вернуться в
монастырь. И мы вернемся. Нечего мотать головой. Ты и сам
прекрасно понимаешь, аббат ни за что не отпустил бы тебя, если
бы речь шла об Элфорде. Посему прекрати со мной препираться.
-- Но я не могу вернуться. -- Голос Хэлвина звучал на
удивление рассудительно и спокойно. Он был абсолютно уверен в
своей правоте и ничуть не сомневался в исходе спора. -- Если я
сейчас поверну назад, то нарушу данный мною обет. Ведь я пока
не исполнил того, в чем клялся у алтаря Святой Уинифред. Ты же
не хочешь, чтобы я нарушил клятву? И аббат радульфус наверняка
не захотел бы этого. Он отпустил меня не до какого-то
определенного места -- будь то Гэльс или Элфорд; он отпустил
меня до тех пор, пока я не сумею осуществить задуманное. И если
бы аббат был сейчас здесь, он благословил бы меня и дозволил
продолжить путь. Ты же помнишь мое обещание дойти пешком до
могилы Бертрады и помолиться там о ее душе -- я его не
выполнил.
-- Не по своей вине, -- пытаясь воззвать к голосу разума
Хэлвина, упорствовал Кадфаэль.
-- Разве это так важно? И если для того, чтобы исполнить
обет, мне предстоит пройти двойное расстояние, значит, на то
воля Божья. Я не могу повернуть обратно и превратиться в
клятвопреступника. Да я лучше умру по дороге, чем нарушу слово.
Кто это говорил -- послушный долгу благочестивый
бенедиктинский монах или гордый аристократ, отпрыск одного из
лучших родов, не уступающих в древности роду самого Вильгельма
Завоевателя, герцога Нормандского? Да, гордыня несомненно
большой грех, и никак не пристала скромному члену
бенедиктинского ордена. Но что поделаешь, человек слаб и ему
трудно отрешиться от тех представлений о чести, которые он
впитал с молоком матери.
Хэлвин вспыхнул, поняв о чем думает Кадфаэль, но на
попятную идти не собирался. Покачнувшись на костылях, он
протянул руку и схватил Кадфаэля за рукав.
-- Пожалуйста, не брани меня. Я вижу по твоему лицу, что
ты сердишься и понимаю, что заслужил это. И я знаю, что ты
хочешь мне сказать. Ты прав, а я нет. Но иначе поступить все
равно не могу. Даже если аббат обвинит меня в непокорстве и
прикажет навеки вычеркнуть мое имя из списков ордена, клятвы
своей я не нарушу. Поверь, это выше моих сил.
На щеках Хэлвина разыгрался румянец -- ему это очень шло.
С трудом сдерживаемое возбуждение стерло с его лица приметы
тяжелой болезни, казалось, он даже помолодел на несколько лет.
Хэлвин выпрямившись стоял на своих костылях и смотрел Кадфаэлю
в глаза прямым твердым взглядом. Уговаривать его было
бесполезно и Кадфаэль понял, что придется согласиться.
-- Но ты, брат, -- заговорил Хэлвин вновь, продолжая
удерживать Кадфаэля за рукав, -- ты не давал никакой клятвы и
тебе вовсе не обязательно идти со мной. Ты уже выполнил свой
долг, проводив меня до Гэльса. Возвращайся в монастырь и
замолви за меня словечко перед аббатом Радульфусом.
-- Сын мой, -- возразил Кадфаэль, раздираемый состраданием
и досадой, -- я, так же как и ты, связан обязательствами, тебе
следовало бы об этом помнить. Идти с тобой мне было предписано
затем, чтобы позаботиться о тебе, если ты заболеешь в дороге.
Ты в пути по своему собственному делу, а я по поручению аббата.
Если я не могу убедить тебя вернуться, значит, я пойду с тобой.
-- Но твои травы, твои снадобья, -- напомнил Хэлвин, --
если моя работа терпит, то твоя ждать не может. Как там
управятся без тебя?
-- Как смогут, так и управятся. На свете нет людей, без
которых нельзя было бы обойтись. Иначе человек не был бы
смертен. Перестань спорить и хватит разговоров. Ты решил, и я
решил. Куда пойдешь ты, туда пойду и я. Светлого времени
осталось еще с час и раз уж ты не желаешь задерживаться в
Гэльсе, давай-ка двигаться помаленьку. Нам еще надо подыскать
пристанище на ночь.
На следующее утро Аделаис де Клари, следуя своей
неизменной привычке, отправилась к обедне. Она всегда была
аккуратна и последовательна не только в отправлении религиозных
обрядов, но и в благотворительности, свято соблюдая семейные
традиции де Клари. И если милосердию Аделаис порой не хватало
теплоты и душевного участия, этот изъян с лихвой возмещался
регулярностью пожертвований. В случае же непредвиденных
обстоятельств, когда с ее стороны требовалась дополнительная
помощь, священник мог быть уверен, что его просьба не останется
безответной.
Как всякий раз после службы, священник провожал Аделаис де
Клари до калитки. Она зябко куталась в плащ, пытаясь защититься
от острого пронизывающего ветра.
-- Вчера ко мне приходили два бенедиктинских монаха, --
поведал он ей и уточнил: -- Из Шрусбери.
-- Вот как, -- равнодушно отозвалась Аделаис. -- И что же
они хотели?
-- Один из них был калека и передвигался на костылях, он
сказал, что когда-то давно, еще до принятия обета, служил в
твоем доме. Оказалось, он даже помнит отца Вулфнота. Я подумал,
что они обязательно зайдут к тебе засвидетельствовать свое
почтение. Я не ошибся?
Аделаис не ответила на его вопрос, а задумчиво глядя в
пространство, словно мысли ее витали где-то далеко, рассеянно
обронила:
-- Помнится, у меня действительно работал письмоводителем
некий юноша, ставший впоследствии монахом в Шрусбери. Он
приходил по церковной надобности?
-- В том-то и дело, что нет. Он сказал, что после своего
чудесного исцеления, заглянув в глаза смерти, решил
подготовиться к последнему часу и отдать все свои долги
заранее. Когда мы встретились, они стояли возле усыпальницы
отца твоего супруга. Им почему-то показалось, что одна
благородная девица из рода де Клари была похоронена здесь
восемнадцать лет назад. Тот, что на костылях, хотел провести
ночь в молитвах на ее могиле.
-- Какое странное заблуждение. Не сомневаюсь, ты его
развеял, -- с тем же вежливым безразличием откликнулась
Аделаис.
-- Да, разумеется, я сказал молодому монаху, что он
ошибается. Конечно, меня здесь тогда не было, но со слов отца
Вулфнота я знаю, что усыпальница не открывалась десятки лет.
Еще я сказал ему, что семейный склеп де Клари находится в
Элфорде.
-- Для человека на костылях это было бы тяжелое, почти
непосильное странствие, -- словно размышляя вслух, промолвила
Аделаис. -- От всего сердца надеюсь, он не собирается пускаться
в него.
-- Увы, госпожа, боюсь, он полон решимости. Братья
отказались от моего предложения переночевать у меня и тронулись
в путь не медля ни минуты. Я видел, что, дойдя до главной
дороги, они повернули на восток. Молодой монах сказал:
"Несомненно, она в Элфорде. Я найду ее". Ты права, госпожа,
путешествие ему предстоит многотрудное, но верю, он дойдет. Не
слабая плоть, а необоримая сила духа поддержит и приведет его
туда. -- Пользуясь простотой и непринужденностью своих
отношений с Аделаис, священник спросил ее напрямик: -- Он
найдет в Элфорде ту, кого ищет?
-- Вполне, вполне возможно, -- ответствовала она с полной
безмятежностью. -- Восемнадцать лет -- длинный срок, разве я
могу знать кого он имеет в виду? Да и семья была тогда намного
больше: двоюродная, троюродная родня, некоторые из них по тем
или иным причинам оказались лишены наследства. Всех и не
упомнишь. Мой покойный супруг, разумеется, точно знал, кто кому
кем приходится, ведь он был главой семьи. А в его отсутствие
обо всем и обо всех приходилось заботиться мне.
голову. Серые тяжелые облака низко висели над землей.
-- Похоже, опять снег пойдет, -- заметил он и вдруг, как
нельзя более непоследовательно добавил: -- Это же надо --
восемнадцать лет... Должно статься, в свое время калека-монах
питал к одной из этих молоденьких кузин весьма нежные чувства,
