теперь, - сказал великий инквизитор, - боженька почел за благо меня возвели-
чить... Сядь, не торчи!
Кубанец сел. Ушаков витийствовал далее:
- Ты как думаешь, парень? Коли в Тайную по "слову и делу" попался, так те-
бе сразу здесь кости расчленять станут? Или утюгом горячим по спине гла-
дить?.. Не верь, братец. Пустое! Это вредные слухи ходят. На самом деле, мы
состоим тут по указу государыни для подаяния людям самой первой и самой неот-
ложной помощи, чтобы на верный путь заблудших наставить...
Кубанец отмалчивался, весь в страхе. Но собою калмык хорошо владел, и это
Андрею Ивановичу даже понравилось.
- Ты вот что, Василь Василич, - спросил он его, - отвечай мне по чистой
совести: у тебя голова когда-нибудь болит?
- Нет, - кратко сказал Кубанец.
- А у меня иной день просто разламывается, - пожаловался Ушаков: запустил
он пальцы под парик, гладил лысое темя. - Нуждаюсь я, - вздохнул он. - Нужда-
юсь от жалости к людям... Эки они дурные и глупые, с ними забот не оберешься.
С того, видать, и болит моя головушка, что уж больно люди глупые стали...
Ярко блестели глаза раскосые. Ушаков спросил:
- Ну, ладно. Расскажи, как далее жизнь свою строить будешь? Одет ты кра-
сочно. Сыт вроде. Не заморил тебя господин твой... Но по глазам вижу: нету
счастья тебе, и не будет! Какое ж счастье в рабстве подневольном? А ведь мог
бы ты... мог бы, - намекнул Ушаков, - жить по-людски. Тебе бы жениться впо-
ру... домок заиметь... торговал бы... крупами, скажем!.. Детишек бы в люди
выводил. Глядь, и в старости тебе утешение...
Кубанец разомкнул темные, как старая медь, губы:
- Рабства не дано избежать.
- Избежать единой смерти не можно, - отвечал Ушаков, доставая бумагу и
перья. - А от рабства бежать легко, ежели с умом быть. Вот ты и садись те-
перь... садись и пиши!
- Чего писать-то мне? - обомлел Кубанец.
- Как пятьсот рубликов для господина своего взял на Москве после конгресса
в Немирове... Какие книжки чёл господин твой... кто бывал у него... что гово-
рили... Вот и напиши!
- А потом? - вопросил его Кубанец.
- Потом из рабства высвободишься. И сто рублев получишь от щедрот наших.
Как же! Я понимаю: без денег новой жизни не учнешь. Опять же, невесту приис-
кать... домок построить...
Кубанец решительно окунул перо в чернильницу.
- Ваше превосходительство, - отчеканил он, - а я ведь знаю о Волынском да-
же такое, что он сам позабыл. И секретов от меня господин мой никогда не дер-
жал, ибо я раб ему верный...
- Теперь ты мой раб, - сказал Ушаков, смеясь. - Пиши, голубь, не спеша. Не
размашисто. Время у нас есть, слова свои обдумай...
Волынский ходил по горницам, расталкивал коленями стулья, кидался на дива-
ны, замирал в дремоте. Снова вскакивал:
- Кто мне скажет, куда делся Кубанец? Душа горит, а душу отвести не с
кем... Где он, раб верный, друг милый?
- Не ведаем, - отвечала дворня. - Вышел воутресь, чтобы у кошатников пе-
ченки купить... Коты сей день не кормлены. Воют. А щец налили от челяди - но-
сы воротят... Зажрались!
На лестницах раздался шаг гулкий, звенели шпоры, и вошел в покои сам вели-
кий инквизитор. Ушаков сказал Волынскому:
- По высочайшему повелению объявляю тебе, обер-егермейстер, что отныне, с
этой страстной недели, когда и господь наш ограждал, тебе запрещен приезд ко
двору государыни нашей.
Повернулся и ушел. Внизу бахнула промерзшая дверь.
- Неделя страстная, - сказал министр. - В страданиях...
Заметавшись, кинулся к Бирону, но тот его не принял.
От Мойки завернул лошадей на Зверовой двор, где много лет томилась взапер-
ти редкостная "баба волосатая".
- Ну, Марья, - сказал Волынский, - пришла нам пора с тобой разлучаться.
Бороду расчеши гребешком, и поедем...
Анна Иоанновна подарка не приняла, "бабу волосатую" отвели под караулом за
Неву - прямо в Академию наук. Там ее изучали сначала географы, долго возились
с нею и астрономы. После чего от астрономов перешла "баба волосатая" на изу-
чение ботаников. Тут ее следы и затерялись на веки вечные<2>...
Наверное, вырвавшись из клетки зверинца, несчастная женщина, почуяв свобо-
ду, просто бежала от ученых в деревню свою. А там состригла себе бороду и
стала жить, как все люди живут.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Меч уже занесен над головою Волынского - надо теперь верно направить удар
его по шее... Остерман заявил Бирону:
- Мы, немцы, не должны в этом деле рук пачкать. Про нас и без того в Евро-
пе слухи плодят, будто мы Россию изнасиловали... Нет, - подчеркнул Остерман,
- с русскими пусть сами русские и расправляются! А мир увидит чистоту и спра-
ведливость нашу...
Бирон снова падал на колени перед императрицей.
- Волынский или я! - взывал он.
Князь Куракин кликушествовал в аудиенц-каморе:
- Великая государыня, исполни предначертанье дяди своего, Петра Великого:
сруби ты кочан дурацкий с корня гнилого...
Бирон напоказ перед всем городом стал укладывать свои богатства в обозы,
будто собираясь отъехать на Митаву для княжения, и тогда Анна Иоанновна, на-
пуганная разлукой с ним, указала:
"Понеже Обер-Ягермейстер Волынской дерзнул
Нам, своей Самодержавной Императрице и Госуда-
рыне, яко бы нам в учение (советы подавать)... такожде
дерзнул в недавнем времени в самых покоях, ще
Его Светлость владеющий Герцог Курляндский пребы-
вание свое имеет, неслыханные насильства производить
(намек на избиение Тредиаковского)... многие другие
в управлении дел Наших немалые подозритедьства
в непорядочных его поступках на него показаны..."
И повелела "того ради" особую Комиссию назначить!
Избрали в нее генералов: Григория Чернышева, Александра Румянцева, князя
Василия Репнина, Петра Шилова и, конечно же, Андрея Ушакова. Из тайных совет-
ников выбрали Василия Новосильцева, Александра Нарышкина и Ваньку Неплюева,
который еще с конгресса Немировского был злобным врагом Волынскому. Добавили
в судьи князя Никиту Трубецкого, мужа Анны Даниловны, и колесо фортуны чело-
веческой завертелось в другую сторону...
Судьи все русские! Но что с того, что они русские?
Справедливо говорил покойный Тимофей Архипыч:
"Друг друга поедом они жрут - и тем завсе сыты бывают..."
Лучше бы немцы судили - все не так обидно!
Ушаков наложил на Волынского арест домашний.
- Сидеть тихо, - повелел он. - Пылинки в дому своем не смей сдунуть. А де-
тей и дворню я тоже под замок сажаю.
В дом вступил караул, поручик Каковинский спрашивал:
- За что, господин высокий, гнев на тебя изливают?
- А за то, братик, за что и на тебя можно гневаться. Я против немцев в
правительстве русском! А ты мне ответь - разве чужих людей в доме своем воз-
любил бы ты? Рассуди сам, поручик, какая жизнь при дворе стала: приманят кус-
ком да побьют хлыстом...
Ввел он Каковинского в задумчивость. Пока солдаты досками окна ему закола-
чивали, Волынский детей своих позвал:
- Помогайте батьке своему...
Сын с дочерьми печи растапливали. Бросали в огонь бумаги отцовские. Во-
лынский свой "Генеральный проект о поправлении России" на листы терзал, швы-
ряя их на прожор пламени. А сам плакал, плакал... Сколько бессонных ночей,
сколько восторгов пережил, сколько помыслов породил! Желал для страны родной
блага, а теперь, словно вор, утаивать должен сочиненное.
Книги из библиотеки жечь - рука на это не поднялась:
- Пусть стоят! Хотя, сам знаю, книги не нашего времени. Их раньше или поз-
же нас иметь можно. А сейчас крамольны они...
Не удалось сжечь только бумаги из сундуков, ключ от которых у Кубанца хра-
нился. Караул загнал Волынского в кабинет с забитыми окнами, возле дверей -
часовые. С детьми министра сразу же разлучили. Просил он допускать до себя
доктора Белль д'Антермони и тех нищих, которые с улицы подаяния просят. Но
Ушаков велел нищих штыками от дома гнать, а врача обещал... дворцового!
Явился Рибейро Саншес.
- Что с вами? - спросил любезно, в глаза заглядывая.
В потемках комнаты трещали толстые сальные свечки.
- Душою мечусь... весь горю... Света жажду!
Рибейро Саншес сказал:
- Успокойте свое высокое достоинство. Или вы не знаете, в какой стране жи-
вете? Кто здесь меж нами безопасен?
- Волк среди волков - вот кому хорошо живется.
- Против вас, - шепнул ему Саншес, - собралась такая стая, в которой и
волку не ужиться... Рецепт мой апробируют в канцелярии Тайной, я вам советую
капли для успокоения натуры.
- На что мне капли ваши? Дали б сразу яду.
- Капли хорошие... бестужевские! - сказал Саншес.
При имени врага, едущего из Копенгагена, чтобы его в Кабинете заместить,
Артемий Петрович вскочил в ярости;
- От капель злодея сего не будет мне успокоения... Яду!
В шестом часу утра за Волынским приехала карета. С конвоем повезли минист-
ра в Литейную часть, прямо в Итальянский дворец, что строен был Петром I для
своей Екатерины. Стыли под снегом оранжереи, в лед Фонтанки вморозило от зимы
корабль, стоявший в гавани Итальянской; вокруг недостроенных фонтанов красне-
ли груды битых кирпичей, неуютно здесь было<3>...
Волынский, увидев перед собой Комиссию, тихо удивился: в числе судей засе-
дал и конфидент его - Василий Новосельцев; а подле него подлый Ванька Неплюев
сиживал в теплой шубе. Начали судьи, как водится, с восхваления мудрости Анны
Иоанновны, которая сомнению подвержена быть не может. Зачитали вслух "преди-
ку", и с голоса читавшего предисловие к процессу Волынский легко уловил зна-
комый штиль письма Остермана.
В его сознании вязко осели подхалимские слова:
"...понеже, - писал Остерман, - весь свет с пра-
ведным прославлением признает дарованное от всемо-
гущего бога ея величеству высочайшее достоинство
и просвещенный разум, мудрость Анны Иоанновны
и ея проницательность, то предерзостные рассуждения
Волынского весьма неприличны и оскорбительны!"
Именем божием на Руси всегда престол заслоняли.
Тут Ванька Неплюев, как с цепи сорвался, и - полез.
- Отвечай нам, - кричал он министру, - что ты противу Остермана имеешь и
почто угождать ему не желал?
Волынский сел, но ему сказали, чтобы он встал.
- Ладно. Постою. А против Остермана я и правда что зло имею. Он только се-
бя почитает способным для управления государством и других никого не подпуща-
ет. А когда я по чину кабинет-министра дела делал, то Остерман по городу пол-
зал и всюду сказывал, что Волынский ему Россию испортит...
Ушаков улыбнулся хитренько:
- Скажи, Петрович, отчего ты рабу своему Кубанцу возвещал о материях неп-
ристойных, до государыни нашей касающихся?
Новосельцев, кажется, подмигнул. Или показалось?
Волынский долго молчал. Ответил Ушакову с горечью:
- Любил я его-гаденыша!
Ушаков, премного довольный, засмеялся. Волынский тут сразу ощутил, что
великий инквизитор знает многое. И от этого он малость заробел, но гордости
не потерял. Подбородок холеный с ямочкой задирал перед судьями, взирая на ге-
нералов свысока.
Чернышев в бумажку фискальную глянул:
- Однажды Кубанец тебя спрашивал: "Что-де изволите сидеть печальны?" На
что ты отвечал ему так: "Сижу-де я и смотрю-де я на систему нашу... Ой, сис-
тема, система! Подохнем все с этою системой нашей!" Вот ты теперь и скажи Ко-
миссии: какая такая система не по вкусу тебе пришлась и на што ты ее охаивал?
Ушаков вопрос генеральский дополнил:
- После же лая на систему монаршу ты Кубанцу хвалил системы, где власть
венценосцев республиканством ограничена.
Волынский дерзко расхохотался в ответ:
- Я демократии не добытчик! А вы, коли назвались в судьи, так не все ло-
вите, что поверху воды плавает...
От иных же вопросов Артемий Петрович даже отмахивался:
- Не желаю говорить! О том государыня от меня ведает...
