-- Они ушли,-- последовал бесстрастный ответ, и Фолко не смог понять,
мужчине или женщине принадлежит этот голос и сколько лет его обладателю.
-- Они ушли не так давно,-- продолжал тем временем голос.-- Они
останавливались тут на несколько дней, пока торговали в городе...
-- А откуда они, вы часом не знаете? -- как ни в чем не бывало спросил
гном.
-- Откуда мне знать...-- Голос отвечавшего чуть дрогнул от скрытой
усмешки.-- Я пускаю иногда переночевать к себе тех, у кого нет денег на
гостиницу в центре. А именами их я не интересуюсь, лишь бы пошлина у них
была уплачена да разрешение на торговлю получено.
-- Сколько ж они у вас были? -- не унимался гном.
-- Три дня.
В голосе не слышалось ни удивления, ни раздражения. Казалось, так было
всегда, так случалось столь часто, что хозяева этого дома привыкли давать
такие вот ответы всякому, кто ни с того ни с сего, интересуется их
постояльцами посреди ночи. Торин вздохнул и закусил губу.
-- А что за люди? На каком языке говорили, как были одеты?
Торин как бы невзначай вдвинулся могучим плечом внутрь.
-- А сами вы кто? Городская стража? Но с каких это пор граждане
Соединенного Королевства должны давать отчет гномам?!
Фигура довольно невежливо оттолкнула Торина, и не ожидавший этого гном
чуть подался назад. Этого оказалось достаточно, чтобы дверь со стуком
захлопнулась у них перед носом; раздался приглушенный голос:
-- Вздумаете ломиться -- ответим стрелами! После короткого совещания
гномы сочли за лучшее отступить, тем более что самое главное они уже узнали.
Но на обратном пути Фолко уговорил их вновь забраться во двор и закопать
поглубже в землю найденные на кострище ножи.
Назад шли молча. Дори порывался поднять всех знакомых гномов и предать
огню это змеиное гнездо, и его с трудом урезонили.
-- Мы узнали и так достаточно,-- успокаивал его Торин.-- Люди Черных
Отрядов имеют доступ в город. Кто они -- не столь важно. Они служат Злу
Предначальных Дней, а значит, нам снова пора за топоры.
Невеселым выдался этот вечер в Аннуминасе. Меньше двух недель
оставалось до дня выступления, а тут такие дела! Посланный за Рогволдом
Малыш вытащил ловчего из постели, не обращая внимания на ругань взбешенной
Оддрун. Бывший сотник выслушал их историю и схватился за голову.
-- Завтра же пойду к Наместнику,-- сказал он сквозь зубы.-- Это уж
слишком! Ну ничего. Мы усилим стражу, мы не позволим этой нечисти
безнаказанно гулять по нашей столице! Вы запомнили дом? Им займутся
немедленно.
-- Там остался Бран,-- вставил Торин.
-- Разумно, очень разумно,-- кивнул Рогволд.-- Я сейчас же пойду в
городскую стражу, пусть оцепят дом. Никто не сможет ускользнуть!
Однако утро принесло друзьям одни разочарования. Торина, Малыша и Фолко
поднял с постели злой и невыспавшийся Рогволд. Войдя, он сердито сдернул
плащ и, скомкав, швырнул его в угол.
-- Там отыскалась одна полуслепая старушка, вдова мелкого торговца,--
хмуро начал ловчий.-- Она действительно сдает приезжим сарай и комнаты в
доме. В тот вечер к ней попросились на постой двое, одетые очень просто,
невысокого роста. Говорит, они приплыли из-за озера на лодке. По ее словам,
все их пошлины были в порядке, и она приняла их. А теперь,-- ловчий
усмехнулся,-- она благодарит Всемогущие Звезды, что не отказала им! Ночью,
говорит, в двери ломился кто-то, спасибо им, сказали: "Сидите, матушка, мы
сами разберемся", а потом внизу кто-то из ломившихся ревел нечеловеческим
голосом. Страху натерпелась!.. А потом эти неведомые двое ей и говорят: "Мы
за стражей пойдем". И ушли. Мы приходим, а она нам: "Хорошо-то как! Вас мои
гости прислали?" Я виду не подал, кивнул. Ничего она не знает и не видела.
Странная какая-то старуха. Впрочем, в городе ее знают... Одним словом,
обвели вас вокруг пальца, друзья!
-- Ну что ж. делать,-- проворчал Торин,-- не сидеть же нам теперь в
Аннуминасе до скончания веков и выслеживать этих проходимцев! Дел по горло.
До выхода осталось всего ничего, пони не куплены, телеги не починены,
припасы не упакованы... Рогволд, постарайся как-нибудь вбить в голову
местным стражникам, чтобы не только топоры у гномов отбирали!
После всех пережитых волнений следовало как следует промочить горло и
подкрепиться чем-нибудь пообильней, и вечером того же дня Торин, Малыш и
Фолко сидели в уютной небольшой корчме неподалеку от городских ворот под
звучным названием "Ножны Андарила". По утверждению Малыша, которое никто не
мог оспорить в силу его большого опыта, здесь подавалось лучшее в Аннуминасе
пиво. Зал "Ножен" был вытянут в длину, под окнами широкие лавки; на них
дремало несколько человек, завернувшись в видавшие виды поношенные плащи.
Народу было немного: четверо за длинным столом в середине, за который сели и
трое друзей, и несколько за небольшими стадами вдоль глухой стены. Фолко уже
подметил, что почти во всех трактирах Аннуминаса, кроме больших общих
столов, стояло несколько меньших, чтобы желающие могли побеседовать более
спокойно.
Они сидели, изредка обмениваясь короткими фразами. Гномы мочили бороды
в густой белоснежной пене. Фолко смаковал пиво мелкими глотками. Малыш не
ошибся -- здесь действительно подавали лучшее в Аннуминасе пиво! Вечер
тянулся мирно, и даже озабоченно сведенные брови помрачневшего было Торина
стали постепенно расходиться.
Неподалеку от них за небольшим столом возле стены сидели два
разговаривающих человека. Рассеянно блуждавший по залу взгляд Фолко долго
скользил, нигде не задерживаясь, пока не наткнулся на эту пару. Трудно
сказать, что привлекло его внимание, однако он ощутил внезапный и неприятный
холодок в груди, сразу же напомнивший ему о пережитом в Могильниках. Он
насторожился и стал приглядываться.
Хоббит не видел их лиц: один сидел к нему спиной, лицо же второго
скрывала фигура первого. У него были длинные, совершенно седые волосы, серый
камзол был оторочен сверху простым белым воротником. Заметно сгорбленные
плечи выдавали его возраст, о преклонных же годах говорила и лежащая на
скатерти коричневатая морщинистая кисть правой руки со скромным серебряным
браслетом на запястье. Возле его стула стояла прислоненная к столу черная
трость. Судя по всему, это был горожанин, пожилой, довольно зажиточный; и
еще, приглядевшись, Фолко увидел едва заметное черное пятно между его
пальцами на правой руке -- это значило, что ему приходится много писать.
О втором человеке Фолко мог сказать и того меньше. Он сидел неподвижно,
угол трактирной стойки закрывал его лицо от света горевшего очага, и Фолко
мог разглядеть лишь недлинную темно-русую бороду и падающие на плечи такие
же гладкие волосы. Стол перед ними был уставлен тарелками и блюдцами, и пили
они не пиво, а гондорское красное вино.
Двое посетителей, сидевшие неподалеку от заинтересовавшей Фолко пары,
поднялись и пошли расплачиваться. Постепенно говорившие несколько повысили
голос, и хоббиту стал слышен их разговор. Говорил русобородый:
-- Благодарю тебя за все то, что ты мне поведал, почтенный Теофраст.
Мне очень помогли беседы с тобою, но, мне кажется, ты все же не совсем прав.
Я знаю, за свою жизнь ты написал, конечно, больше книг, чем мне довелось
прочесть, но, клянусь ступенями Великой Лестницы (Фолко вздрогнул),-- не
бойся, лестницы могут вести и в небо,-- прибавил он, чуть смягчив голос и
кладя руку на плечо пожилому,-- Но ты писал свои книги, не выезжая за
пределы этого города, а мне, так или иначе, пришлось немало странствовать, и
узнай, что в бескрайних зеленых степях и лесах Истланда до сих пор поются
песни об удальцах, павших под стенами Минас-Тирита, а по равнинам Харада
каждый год тянутся вереницы воинов, чтобы поклониться Черной Скале, на
которой золотом высечены имена вождей, сражавшихся под водительством
Бледного Короля на Пелленорских Полях!
Фолко не видел лица говорившего, он слышал лишь его голос, мягкий, но
упругий, полный скрытой силы; в нем звучал опыт прожитых лет. Голос
притягивал слышавшимся в нем могучим порывом, но Фолко оторопел, когда смысл
сказанного дошел до его сознания.
"Он как, за Черного Властелина, что ли? -- в смятении подумал хоббит.--
Что он такое несет?!"
Он толкнул локтем Торина, и, когда гном повернулся к нему, то приложил
палец к губам и показал взглядом на собеседников, одновременно слегка
коснувшись рукою уха. Торин понял, насторожился и тоже стал прислушиваться к
разговору.
-- Но все упомянутые тобою народы шли в бой, повинуясь чужой,
враждебной всему Средиземью воле, они шли за добычей, шли жечь и грабить,--
возразил русобородому тот, кого назвали Теофрастом.
Его голос был глуховат, спокоен, и тон его -- несколько
снисходительным. Он отпил глоток вина, и под белым воротником сверкнуло
золото надетой на шею драгоценной цепи.
-- Воля? -- усмехнувшись, ответил русобородый.-- Любая воля, чужая ли,
своя, если она ведет мужчин на достойные этого звания дела или пусть даже к
славной смерти, так или иначе, но права. А что до добычи? Ты знаешь не хуже
меня, побывавшего там, что леса Истланда безмерно богаты зверем и птицей, да
и кони у них не уступят тем, что пасутся на равнинах Рохана. Реки же Харада
несут золота больше, чем могут добыть все гномы Средиземья! И эта чужая воля
не отняла у них ни благородства, ни гордости. Я бывал и там, и там, я делил
с ними кров и пишу -- и в лесах, и в предгорьях, и со встреченными там мною
мужчинами я бы смело пошел в любой, даже последний, бой. Там много достойных
людей! И даже среди дунландцев, вроде бы забывших свои давнишние распри с
Роханом, я встречал людей, презирающих тех, кто принял жизнь из рук
победителей, кто запросил пощады в битве у стен Хорнбурга, а заодно -- и их
потомков.
-- Что ты говоришь?! Они же несли смерть и разрушение, гибель свободе
Запада, убивали невинных, беззащитных, не щадя ни женщин, ни детей, ни
стариков!
Теофраст откинулся на спинку стула, в голосе слышалось удивление.
-- Прости, почтенный учитель, но теперь мне просто смешны твои слова.
Война жестока -- эта истина стара как мир. Кому же, как не тебе,
знаменитейшему хронисту Средиземья, знать, что в глубину веков уходят
кровавые счеты между народами. Не нами началось -- не нами кончится. Голос
русобородого стал холоднее и жестче.
-- Но они изначально боролись за неправое дело. Хотели покончить с
самым светлым, что есть в Средиземье, с его великим чудом -- Перворожденными
Эльфами, никогда не причинявшими людям зла!
-- Эльфы? Это живое поющее бессмертие? Они чужды нам по самой сути. Да,
они Перворожденные, но кто дал им право распоряжаться нашими судьбами,
судьбами целых народов?! Они бросали нам крохи своего великого знания, как
мы бросаем собаке кость во время богатого пира!
Голос русобородого наполнила долго сдерживаемая злость, он почти
срывался в крик.
-- Одумайся, они же столько раз бились рука об руку с людьми, спасая
Средиземье от владычества Врага! Вспомни мои рассказы о Предначальной Эпохе!
-- Но даже тогда исход войны решили именно люди. Эта борьба была прежде
всего борьбою людей, и ты сам сказал мне, что на Пелленорских Полях люди
бились с людьми.
-- Но ведь бороться против эльфов -- это лишать нас уходящего с ними
великого знания!
Теофраст был поражен, ошарашен и лишь слабо сопротивлялся. Голос же
русобородого наполняла теперь железная, неколебимая уверенность и столь же
неколебимая воля. Он ответил, медленно роняя слова:
