На вторые сутки ефрейтор немец и два солдата вытащили детей и
парикмахера из подвала и привели к своему начальнику-лейтенанту Фридриху
Кольбергу.
Лейтенант жил в брошенной квартире зубного врача. Вырванные оконные
рамы были забиты фанерой. В квартире было темно и холодно над Азовским морем
проходил ледяной шторм.
- Что это за спектакль?
- Трое, господин лейтенант! - доложил ефрейтор.
- Зачем врать,-мягко сказал лейтенант.- Мальчишки-евреи, но этот старый
урод-типичный грек, великий потомок эллинов, пелопоннесская обезьяна. Иду на
пари. Как! Ты армянин? А чем ты это мне докажешь, гнилая говядина?
Парикмахер смолчал. Лейтенант толкнул носком сапога в печку последний
кусок золотой рамы и приказал отвести пленных в соседнюю пустую квартиру. К
вечеру лейтенант пришел в эту квартиру со своим приятелем-толстым летчиком
Эрли. Они принесли две завернутые в бумагу большие бутылки.
- Бритва с тобой? - спросил лейтенант парикмахера. - Да? Тогда побрей
головы еврейским купидонам!
- Зачем это, Фри? - лениво спросил летчик.
- Красивые дети,-сказал лейтенант.-Не правда ли? Я хочу. их немного
подпортить. Тогда мы их будем меньше жалеть.
Парикмахер обрил мальчиков. Они плакали, опустив головы, а парикмахер
усмехался. Всегда, если с ним случалось несчастье, он криво усмехался. Эта
усмешка обманула Кольберга, - лейтенант решил, что невинная его забава
веселит старого армянина. Лейтенант усадил мальчиков за стол, откупорил
бутылку и налил четыре полных стакана водки.
- Тебя я не угощаю, Ахиллес,-сказал он парикмахеру. - Тебе придется
меня брить этим вечером. Я собираюсь к вашим красавицам в гости.
Лейтенант разжал мальчикам зубы и влил каждому в рот по полному стакану
водки. Мальчики морщились, задыхались, слезы текли у них из глаз. Кольберг
чокнулся с летчиком, выпил свой стакан и сказал:
- Я всегда был за мягкие способы, Эрли.
-Ѕ. Недаром ты носишь имя нашего доброго Шиллера, - ответил летчик. -
Они сейчас будут танцевать у тебя маюфес.
- Еще бы!
Лейтенант влил детям в рот по второму стакану водки. Они отбивались, но
лейтенант и летчик сжали им руки, лили водку медленно, следя за тем, чтобы
мальчики выпивали ее до конца, и покрикивали: -
- Так! Так! Вкусно? Ну еще раз! Превосходно! У младшего мальчика
началась рвота. Глаза его покраснели. Он сполз со стула и лег на пол. Летчик
взял его под мышки, поднял, посадил на стул и влил в рот еще стакан водки.
Тогда старший мальчик впервые закричал. Кричал он пронзительно и не
отрываясь смотрел на лейтенанта круглыми от ужаса глазами.
- Молчи, кантор!- крикнул лейтенант. Он запрокинул старшему мальчику
голову и вылил ему водку в рот прямо из бутылки. Мальчик упал со стула и
пополз к стене. Он искал дверь, но, очевидно, ослеп, ударился головой о
косяк, застонал и затих.
... - К ночи, - сказал парикмахер, задыхаясь, - они оба умерли. Они
лежали маленькие и черные, как будто их спалила молния.
-Дальше!-сказал майор и потянул к себе приказ, лежавший на столе.
Бумага громко зашуршала. Руки у майора дрожали.
- Дальше?-спросил парикмахер.-Ну, как хотите. Лейтенант приказал мне
побрить его. Он был пьян. Иначе он не решился бы на эту глупость. Летчик
ушел. Мы пошли с лейтенантом в его натопленную квартиру. Он сел к трюмо. Я
зажег свечу в железном подсвечнике, согрел в печке воду и начал ему
намыливать щеки. Подсвечник я поставил на стул около трюмо. Вы видели,
должно быть, такие подсвечники: женщина с распущенными волосами держит
лилию, и в чашечку лилии вставлена свеча. Я ткнул кистью с мыльной пеной в
глаза лейтенанту. Он крикнул, но я успел ударить его изо всей силы железным
подсвечником по виску.
- Наповал? - спросил майор.
- Да. Потом я пробирался к вам два дня, Майор посмотрел на бритву.
- Я знаю, почему вы смотрите, - сказал парикмахер.- Вы думаете, что я
должен был пустить в дело бритву. Это было бы вернее. Но, знаете, мне было
жаль ее. Это старая английская бритва. Я работаю с ней уже десять лет.
Майор встал и протянул парикмахеру руку.
- Накормите этого человека, - сказал он. - И дайте ему сухую одежду.
Парикмахер вышел. Бойцы повели его к полевой кухне.
- Эх, брат, - сказал один из бойцов и положил руку на плечо
парикмахера. - От слез сердце слабеет. К. тому же и прицела не видно. Чтобы
извести их всех до последнего, надо глаз иметь сухой. Верно я говорю?
Парикмахер кивнул, соглашаясь.
Истребитель ударил из орудий. Свинцовая вода вздрогнула, почернела, но
тотчас к ней вернулся цвет отраженного неба-зеленоватый и туманный.
1941
Константин Паустовский.
Белые кролики
OCR: algor@cityline.ru
Ганс Вермель считался самым опытным вором в роте лейтенанта Кнопфа. В
этом не было, конечно, ничего удивительного. Несколько удивляло всех только
то обстоятельство, что внешность Вермеля не соответствовала обычным
представлениям о воре мирного времени. Это был вялый, неповоротливый солдат
с тусклыми глазами. Говорил он мало и неохотно. Ходил, грохоча сапогами,
дышал хрипло, черные его пальцы были похожи на клещи для сбрасывания с крыш
зажигательных бомб. Но в военное время эти качества не мешали Вермелю ловить
кур и душить их тремя пальцами.
У всех людей есть свои странности. Были они и у Вермеля. Он долго
обнюхивал, как собака, все награбленные вещи. Те из них, запах которых ему
не нравился, он отбрасывал в сторону. Кроме того, он мог есть непрерывно в
течение целого дня. Для того чтобы вновь проголодаться, ему надо было только
раз сильно рыгнуть. Одним словом, это был добротный образчик фашистской расы
с ее свинцовыми внимательными глазками, свойственными жестоким и глупым
животным.
В одном из южных советских городов Вермель в поисках пищи забрел в
брошенную ветеринарную лабораторию. У выбитой двери стоял черномазый
часовой-итальянец. Он загородил Вермелю дорогу штыком. Вермель ударил по
винтовке, и она громко стукнула итальянца в челюсть. Итальянец закричал, но
Вермель дал ему пинка в грудь.
- Молчи, макаронщик! Вшивый Муссолини!
Итальянец поднял винтовку, плюнул, выругался и ушел с поста, рискуя
быть повешенным за нарушение обязанностей часового.
В лаборатории стоял запах холодных кислот. Осколки стеклянных колб,
толщиной в папиросную бумагу, валялись на полу. В углу комнаты стояли
клетки.
Вермель понюхал воздух и, грохоча сапогами, пошел к ним, - от клеток
пахло теплой шерстью и навозом. Суетливые белые кролики, втиснув носы между
прутьев, обнюхивали немецкого солдата и смотрели на него розовыми глазками.
Вермель сосчитал - кроликов было восемь. Он раздвинул прутья клетки и
вытащил за уши первого кролика, потом второго, третьего. Это был обед для
взвода, - праздничный обед из рассыпчатого, нежного мяса!
Рота Кнопа стояла рядом с ротой итальянских егерей лейтенанта Спалетти.
К вечеру, в роте Спалетти начались злорадные разговоры о том, что
соседи-немцы обожрались кроликами.
Часовой доложил Спалетти о немецком солдате, напавшем на него из-за
угла. Немец выбил у часового винтовку и украл из лаборатории всех кроликов.
Он убил их тут же, ударяя головой о мраморный стол и унес, завернув в свою
вшивую куртку. Спалетти пригрозил часовому расстрелом и послал вестового к
лейтенанту Кнопфу.
Десять немцев, обожравшихся кроликами, лежали вповалку в зале
разрушенного кино среди других солдат, не получивших кроличьего мяса и
потому переполненных завистью. Вермель рыгал и лениво сплевывал.
Дверь распахнулась. Кто-то ударил ее снаружи сапогом.
- Встать!-закричал визгливым женским голосом лейтенант Кноп и появился
в дверях, пропуская полкового врача. - Встать, собачьи дети!
Солдаты тяжело встали и вытянулись. Кноп подтянул сапоги и прошелся на
почтительном расстоянии вдоль шеренги солдат.
- Ну-ка, мальчики, - сказал он ласково, - кто это из вас украл кроликов
и даже не захотел угостить своего лейтенанта хотя бы задней ногой?
Солдаты молчали. Речь лейтенанта им явно не нравилась.
- Кто жрал кроликов?- крикнул лейтенант, и голос его сорвался.
Солдаты переминались с ноги на ногу и молчали.
- Я вижу, что вы так набили себе брюхо, что не можете пошевелить
языком, - сказал лейтенант спокойно. - Каждый немецкий солдат имеет право
есть птицу и скот, отобранные у жителей. Но надо же соображать, что ты суешь
себе в рот! А вы знаете, сукины дети, что ваши кролики были заражены
бешенством для опытных целей?
Солдаты вздрогнули, но промолчали.
- Кто жрал кроликов? Солдаты не двигались.
- Не валяйте дурака,- сказал, наконец, полковой врач. - Вы не
итальянцы. Мы заботимся о вашем благе. Тех, кто ел этих кроликов, мы отделим
от остальных, отправим в тыл и сделаем им прививку от бешенства.
- В тыл! - воскликнул лейтенант. - Вот видите, что вы наделали,
сволочи! В последний раз я приказываю: кто жрал кроликов, три шага вперед!
Вермель сделал шаг вперед. Лейтенант отскочил. Вся шеренга дрогнула,
двинулась и отпечатала три гусиных тяжелых шага. Двадцать два человека!
Двадцать два человека ухитрились съесть восемь кроликов!
Дальнейшие события развивались вполне благоприятно для двадцати двух
солдат. Им приказали временно сдать оружие. Десять виновников молчаливо
приняли в свой круг двенадцать голодных и неповинных в "кроличьей истории"
солдат, - ведь каждому хочется побывать в тылу.
Все двадцать два человека внезапно поняли, почуяв близость тыловой
жизни, как им осточертела эта война. Это было совсем не то, что раньше. Не
веселая автомобильная прогулка по Дании. Там рукава их походных курток
лоснились и пахли прогорклым молоком, как у молочниц, - так часто солдаты
вытирали рты после выпитых сливок. И это была не Франция, где патроны
пылились в подсумках, и не Бельгия, где не было даже минированных дорог.
Здесь мороз, скрипя под ногами, заставлял рвать в кровь собственные
уши. Здесь дрались из-за каждого куста. Здесь все выло и взрывалось вокруг,
и земля дымилась на десятки километров, как кратер огромного вулкана. К
черту такую войну! После нее, пожалуй, не удастся обставить даже
двухкомнатную квартиру в своем родном городе, и вместо двуспальной кровати
придется валяться под кривым березовым крестом и слушать вой русской метели.
К черту такую войну!
Ночью солдат выстроили и повели. Они охотно вскинули на плечи свои
вещевые мешки и начали сосредоточенно топать по мерзлой русской земле. Но
повели их не в тыл. Чем дальше они шли, тем больше недоумевали, пока не
поняли, что ведут их в сторону фронта, к большому оврагу, где только вчера
они устраивали пулеметные гнезда.
- Что это значит? Что это за фокусы? - пробормотал один из солдат.
Остальные поежились, но промолчали.
Это значило, что генерал, выслушав донесение о съеденных бешеных
кроликах, крикнул, что он плюет на прививки, и приказал в эту же ночь
расстрелять двадцать два солдата фюрера и закопать их трупы поглубже в
землю. Он был седой и хитрый, этот генерал. Он сразу же догадался, что
двадцать два человека не могли съесть восьмерых кроликов и что теперь уже
нельзя найти виновных.
Несколько пулеметных очередей - и со всеми было потуплено одинаково.
Так окончили жизнь двадцать два немецких солдата, не совершивших на земле
всего, что им было предназначено и обещано фюрером, и сохранивших двадцать
две пули в подсумках русских бойцов.
И такова уж человеческая справедливость,- итальянцы смеялись не над
теми, кто съел бешеных кроликов, а, наоборот, над теми двенадцатью
