Из-за любовниц и начались несчастья митьковской колонии.
Поссорились, однако, Митька Преображенский и Федя Стакан. Друзья
со школьной скамьи, великие идеологи московских митьков, а
поссорились, как восьмиклассники. Не по-христиански. Правда,
аборигенка была шибко красивая. Машенькой окрестил ее Митька.
Любила Машенька Митьку. Аленушкой окрестил ее Федя. Любила
Аленушка и Федю тоже. То к одному бегала, то к другому. Очень
поссорились братки.
Федя Стакан эмигрировал. В пяти километрах от Папуасовки он и
ушедшие с ним братишки и сестренки построили деревню Большие
Папуасы.
В это утро Митька Преображенский сидел на плетеном стульчике на
балкончике своего дома и рассматривал в подзорную трубу, как голые
папуасовские женщины купаются в голубом заливе. "Класс!" - думал
Митька и чесал пятку.
На балкон вышел папуас Ваня с подносом. На подносе стояла
литровая кружка пива и лежало письмо.
- Утреннее пиво, - доложил невозмутимый Ваня. - И почта, сэр.
- Не "сэр", а "браток". - лениво проговорил Митька, отрываясь
от увлекательного зрелища. - Сколько тебя учить?
С наслаждением проглотив кружку холодного пива, Преображенский
взял письмо, распечатал и прочитал:
"Милостивый государь!
Поскольку вы не желаете выпускать сестренку мою Аленушку из
своей мрачной деревни Папуасовки, жители моей деревни Большие
Папуасы объявляют вам войну. Военные действия предлагаю начать
сегодня в полдень.
Если же вы отпустите вышеупомянутую сестренку Аленушку, которую
вы по неграмотности называете Машенькой, то я вас прощу, и войну
прекращу.
С почтением, мэр Больших Папуасов Федя Стакан."
- Ломы и крючки, - проговорил Митька. - Дык... Хозяйка где?
- Спит, сэр.
- Идиот. Сколько раз повторять?
Преображенский встал и прошел в комнату. На тростниковой
циновке спала Машенька. Митька с грустной улыбкой присел, подпер
щеку рукой и задумался.
Машенька действительно была прекрасна. Ее смуглое, почти
европейское лицо с красными пухлыми губками и точеным носиком...
Ее черные как смоль волосы... Ее высокая грудь... Нет, такую
женщину Митька Преображенский не отдаст ни Феде Стакану, ни
Дмитрию Шагину, ни самому Господу Богу.
- Сестренка моя, Машенька... - прошептал Митька.
Длинные ресницы дрогнули. Открылись огромные глаза, в которых
так хотелось утонуть. При виде печального Митьки, Машенька
улыбнулась, слегка обнажив белые зубки, и протянула к
Преображенскому руки.
- Братишка...
Митька прильнул к любимой и не оборачиваясь крикнул папуасу
Ване, который неподвижно стоял на балконе:
- Иван!
- О? - отозвался папуас.
- Пошел вон, болван. Я буду читать утреннюю "Таймс". И
фитилек-то притуши, коптит!
Ваня привычно задернул шторы и спрыгнул с балкона.
- Милая моя, - ласково шептал Митька. - Сестреночка... Огромные
деревянные часы на стене громко отбили одиннадцать. До начала
войны оставался час. Но было не до этого...
Глава пятая,
Война
Пенсионеры в трамваях
Говорят о звездной войне...
Б.Гребенщиков
- Братишки! Мужики! - вопил вождь Больших Папуасов Федя
Стакан. - Дык, ведь я войну объявил Папуасовке, надо собрать
народец!
- Шибко в лом, - отвечал за всех Саша Валенков, главный министр
Больших Папуасов. - Так кайфово лежать на солнышке...
Остальным было лень даже говорить.
- Сволочи! - страдал Федя. - Я за них, значит воевать буду, а
они пригрелись гады у меня на груди...
- Дык... - смущенно бубнил Саша. - Федюнчик, ты бы папуасов
собрал с копьями и трубками ихними плювательными...
- А-а-а!!! Погибну вот я один на войне! Гады!!!
Обиделся Федя Стакан. Один пошел воевать.
Он шел по песчанному берегу моря, кокосовые пальмы, как ивушки
плакучие в России, клонились к самой воде, яркие попугаи орали
что-то непотребное. На одной из пальм сидел папуас. Пытаясь
дотянуться до кокосового ореха, он пыхтел, тужился и сопел, как
паровоз.
- Эй! - окликнул его Федя. - На дереве!
- О!
- Ты кто?
- Мбангу.
- Не крещеный, что ли?
- Хрещеный, - ответил папуас и, не удержавшись на дереве,
рухнул вниз, спугнув целую тучу попугаев.
- А кем крещен, мною али в Папуасовке?
- Тобою, - ответствовал Мбангу, с которым, как ни странно,
ничего от падения не произошло. - И в Папуасовке. Три раза,
однако, крестили.
"Ловкий малый," - подумал Федя.
- Пойдешь со мной, - решил он. - Воевать будем с Папуасовкой.
- Нельзя мне, - сделав глупое лицо, сказал Мбангу. - У меня
плоскостопие.
- И ты... - махнул рукой Федя. - Никто меня не любит!
Папуас долго смотрел вслед Феде, почесывая кучерявую голову,
затем снова полез на дерево.
Жаркое солнце встало в зенит. Полдень поливал остров лучами.
Федя вынул из кармана белый платок и повязал его на голову. Потом
подумал: "Э, пусть лучше умру от солнечного удара!" - и снял
платок.
- Вот умру я, умру я, похоронют меня... - тихо запел он, шагая
в сторону Папуасовки. - И нихто не узнаит, где могилка моя...
Феде было жалко себя.
"Гад Преображенский, небось, своих спрятал в засаде, щас
выскочут... Или папуасы отравленной колючкой в меня бац! И нету
братишки Феденьки. Эх!"
Федя услышал хруст песка под чьими-то ногами и поднял голову.
Навстречу ему шел грустный Преображенский. Митька держал в руке
белый платок и, глядя под ноги, напевал "Вот умру я, умру..."
Федя Стакан глянул на платок в своей собственной руке, на
платок в руке Преображенского, заплакал от радости:
- Митька! Друг!
- Федька!
Друзья бросились друг к другу, как будто не виделись больше
десяти лет.
- Митька, братишка ты мой! - орал счастливый Федя.
- Ведь ты братишка мне! - отвечал не менее счастливый Дмитрий.
- Дырку вам от бублика, а не Шарапова! - кричали оба, да так,
что было слышно в обоих деревнях.
- Воюют, однако! - говорили митьки в Папуасовке.
- Шибко крутое сражение! - раздумывали митьки в Больших
Папуасах.
- Помочь надоть! - вскочил Сидор в Папусовке. - Дык, ведь один
Митька там против всех Больших Папуасов!
- На помощь к Феденьке! - закричал Саша в Больших Папуасах. -
Стало быть, одному ему не выдержать супротив Папуасовки!
Две толпы митьков рванули по побережью к обнимающимся
братишкам.
- А-а-а!!! - орали они.
Возле счастливых Митьки и Федьки, толпы остановились,
недоуменно посмотрели, как те пьют из одной бутылки портвейн, и по
побережью пронесся крик:
- Ур-ра!!!
Так кончилась большая папуасовская война. Советы деревень тут
же на берегу за ящиком портвейна решили, что такое событие следует
хорошенько отметить. Причем два раза, как сказал Федя. Один раз -
в Больших Папуасах, второй - в Папуасовке. Братишки-митьки
занялись подсчетом, сколько ящиков портвейна и бочек пива есть в
деревнях, и за сколько дней они их выпьют.
- Дык! - слышались взволнованные голоса. - Елы-палы!
Вдруг все увидели мчащегося по берегу Мбангу.
- Пирато! Пирато! - кричал папуас.
Митьки глянули на море. На горизонте белели паруса кораблей...
Глава шестая,
Как отпраздновали примирение
На острове, который я позволил себе
назвать Новой Гвинеей, нас встретила
толпа бородатых аборигенов, называющих
своего вождя "митькой", друг друга -
"митьками", а всех остальных -
папуасами. Встретили нас
доброжелательно, напоили напитками,
напоминающими пиво и портвейн, а узнав
мое имя, что-то лопотали и показывали
жестами, как будто меня надо разрезать,
поджарить на костре и съесть, на что я
с присущим мне юмором не соглашался. Мы
долго смеялись...
Из отчета капитана Джеймса Кука
Британской Академии Наук
На шлюпках, прибывших с кораблей, сидели серьезные люди в
кафтанах, напудренных завитых париках, при шпагах и с мушкетами.
Их главный подошел к толпе глазеющих митьков, снял шляпу, сделал
изящный полупоклон, подметя перьями шляпы песчаный пляж и
заговорил по-английски.
Английского среди митьков никто не знал, а если кто и учил в
школе, так от тех знаний ничего не осталось.
- Дык, - сказал Митька, и англичанин повернулся к нему,
осознав, видимо, что Преображенский здесь главный. - Ты это, чего
уж там... Элементарно, Ватсон... Федь, дай ему портвейна!
Федька налил из большой глинянной бутыли в кружку и протянул
гостю.
- О! Порто! - воскликнул англичанин, отведав. - Гуд!
- Гуд! - хором подхватили митьки, оживленно разливая по кружкам
портвейн.
Папуасы быстренько положили прямо на песок длинную скатерть,
наставили всяческой закуски и много-много бутылок. Мбангу и Ваня
прикатили большую бочку пива.
Английские мореплаватели рассаживались за стол, а главный
пытался что-то втолковать Дмитрию и Федору:
- Ай эм кэптэн Джеймс Кук!
- А, - воскликнул Федька. - Знаем, знаем. Это которого съели
аборигены!
- Ай эм кэптэн Джеймс Кук!
Преображенский ласково потрепал его по плечу и прогудел в
густую бороду:
- Чтож ты так, братишка! Дык, оставался бы у нас, митьком бы
стал, а то все не успокоишься никак, вот и съедят тебя, дурилку
картонную...
- Ай донт андэстэнд!
- Ай понимайт, что ты донт андэстэнд, дык, елы-палы...
Митька сокрушенно покачал головой. Федька начал еще раз
объяснять капитану, что сожрут того, пожарят и сожрут. Как сожрут
Кука, Федя показал на бараньей ножке, громко чавкая и улыбаясь.
Кук, наконец, что-то понял и тоже заулыбался.
- О! Гуд, гуд!
- Ну, слава труду! Понял, наконец-то, - с облегчением сказал
Федька. - Слышь, Мить, дык мы с тобой доброе дело совершили, авось
не сожрут теперь капитана...
Митька встал, постучал по бутылке ложкой, привлекая внимание, и
молвил:
- Братки! Хочу выпить за примирение двух наших деревень. Не
по-христиански, однако, воевать-то... Шибко хорошо, когда над
миром мирное небо, светит солнышко... Кайф-то какой, братишки мои!
- А-а-а!!! - радостно завопили митьки. - Дык! Елы-палы!
И тут со стороны Папуасовки словно взошло еще одно солнышко.
Появилась Машенька-Аленушка. Митька и Федя вскочили ей навстречу,
капитан Кук отъехал и чуть не упал.
- О! - восхищенно протянул он. - Куин!
Машенька легко подбежала к митькам, чмокнула в щечку Митьку и
Федьку. Саша налил ей вина. Братишки и сестренки радостно шумели,
пили потвейн и пиво.
Капитан Кук делал попытки ухаживать за Машенькой, Митька и
Федька ревниво отталкивали его, девушка звонко хохотала. Кук
достал из кармана сюртука жемчужное ожерелье и надел на ее шейку.
- Бьютифул!
Ну, дальше прям и рассказывать противно. Аленушка, однако, от
подарка разомлела, позволила капитану обнять себя, не обращая
внимания на насупившихся Преображенского и Стакана, целовалась с
этим неприятным англичанином.
- Черт, - зло шептал Федька, - и зачем я его спас от
съедения... Гад какой!
Короче говоря, когда шлюпки капитана Кука уплывали,
возлюбленная Митьки и Феди уплывала вместе с Куком. Братишки долго
