всегда сопутствует друг другу". Так как детей с младенчества приучают
реагировать подобным образом на эти различия, то они принимают их как само
собой разумеющееся в неизбежной кутерьме жизни.
Это объясняет многое из того, что Федр слышал о палатах для
душевнобольных. Их пациенты проявляли там не какую-то одну общую
характеристику, а отсутствие её.
Отсутствовала некая стандартная социальная игра роли, которую
практикуют "нормальные" люди. Здоровые люди не сознают, что представляют
собой труппу, играющую некую роль, а умалишенные видят эту игру и
отвергают её.
Однажды провели знаменитый эксперимент, когда здорового человека
посадили в палату под видом безумца. Персонал так и не обнаружил, что тот
притворяется, а пациенты раскусили. Они видели, что он притворяется.
Персонал же больницы, игравший свою собственную стандартную социальную
роль, не смог усмотреть разницы.
Безумие, как отсутствие общих характеристик, также демонстрируется
известной пробой Рорчаха с кляксой на предмет шизофрении. При этом тесте
произвольно наставленные кляксы показывают пациенту и спрашивают, что он
видит. Если он отвечает: "Вижу миловидную даму в шляпке с цветами", то это
не признак шизофрении. Если же ответит: "Вижу только кляксы", то это
признаки шизофрении.
Человек, высказавший наиболее изощренную ложь, получает наивысший балл
здравомыслия. Человек, сообщивший абсолютную правду, не получает баллов.
Здравомыслие - это не правда. Здравый смысл - соблюдение того, что
социально от вас ожидается. Правда иногда совпадает с этим, иногда - нет.
Для этого явления Федр стал пользоваться термином "статичный фильтр".
Он выяснил, что этот фильтр действует на всех уровнях. Когда, к примеру,
кто-либо хвалит ваш родной город, вашу семью или ваши мысли, то вы ему
верите и запоминаете это, а если кто-либо хулит эти институты, то вы
сердитесь, осуждаете сказанное и забываете об этом. Статичная система
ценностей отфильтровывает нежелательные мнения и сохраняет лишь желанные.
Но фильтруются не только мнения. Фильтруются и сведения. Когда купишь
определённую марку машины, то приходишь в изумление от того, сколько людей
ездит по дорогам на этой же модели. Поскольку теперь ты ценишь эту модель
больше, то и чаще начинаешь замечать её.
Когда Федр стал читать книги по яхтам, он наткнулся на описание
"зелёного отблеска" на солнце. Что бы это такое могло быть? - подумал он.
Почему он никогда не видел этого? Он был убеждён, что никогда не видал
зелёного отблеска солнца. И всё же, должен был видеть. И если уж видел, то
почему же не запомнил?
Объяснение этому даёт статичный фильтр. Он не замечал зелёного
отблеска, ибо никто ему не говорил обратить внимание на него. Затем, в
один прекрасный день, читая литературу о яхтах, он наткнулся на то, что
побудило его поискать такое явление. Он так и сделал. И увидел.
Действительно было зелёное солнце, зеленее некуда, как свет "Идите" в
светофоре. Культура не говорила ему поискать такое явление, и он его не
видел. И если бы не прочел ту книгу о яхтах, то можно с уверенностью
сказать, что так и не увидал бы зелёного солнца.
Несколько месяцев назад с ним произошло статичное фильтрование, которое
могло бы окончиться плачевно. Дело было в одном из портов штата Огайо,
куда он зашел, спасаясь от летней бури на озере Эри. Ему еле удалось ночью
пробраться на подветренную сторону скал и войти в одну из бухт милях в
двадцати от Кливленда.
Добравшись туда и оказавшись в безопасности волнолома, он спустился
вниз, схватил карту бухты, вынес её наверх, там под дождем развернул её и
при неверном свете бортовых огней стал рассматривать её, а сам тем
временем держал курс мимо разделительных стен, пирсов, портовых буёв и
прочих знаков, пока не добрался до яхт-клуба и пришвартовался к причалу.
Будучи сильно уставшим, он проспал большую часть следующего дня, а
когда проснулся и сошел на берег, то было уже далеко за полдень. Он
спросил кого-то, как далеко до Кливленда.
Вы в Кливленде, - ответили ему.
Не может быть. Ведь по карте же ясно видно, что до Кливленда ещё много
миль.
И тогда ему вспомнились небольшие "разночтения", которые попадались ему
на карте при входе в бухту. Когда на буе оказывался не тот номер, то он
полагал, что его поменяли с тех пор, как была выпущена карта. Когда
возникала какая-нибудь стенка, не показанная на карте, он думал, что её
построили недавно, или же он еще не дошел до неё, или же сам он находится
не там, где считал. Ему и в голову не приходило, что он находится совсем в
другой гавани!
Вот вам притча для исследователей научной объективности. Как только
карта расходилась с его наблюдениями, он отбрасывал наблюдения и следовал
карте.
Потому что его мозг считал, что он знает, он создал статичный фильтр,
иммунную систему, которая отсекала любые сведения, которые не подходили к
стереотипу.
Хоть и видишь, но глазам своим не веришь. Вот если веришь, то увидишь
то, что захочешь.
Если бы это явление было частным случаем, то дело не обстояло бы так
серьёзно.
Но ведь это огромное культурное явление, и очень серьёзный фактор. Мы
создаём целые культурные интеллектуальные структуры на основе
исключительно выборочных "фактов". Если появляется новый факт, который не
укладывается в шаблон, шаблон мы не отбрасываем. Отбрасываем факт. И
спорному факту надо стучаться и стучаться, иногда веками, до тех пор, пока
один человек или двое, наконец, заметят его. И затем этому человеку, или
двоим, ещё много надо будет потратить времени, чтобы обратить на него
внимание остальных.
Точно так же как биологическая иммунная система отторгает кожу,
пересаженную для спасения жизни, с такой же энергией, с какой она борется
с гриппом, так же и культурная иммунная система отвергает благотворное
новое понимание. Как и в случае с ведуном у зуньи, борьба так же яростна,
как и при устранении преступности. Тут не делается никакого различия.
Федр признавал, что нет ничего аморального в культуре, которая не
готова к восприятию чего-либо динамичного. Статичная фиксация необходима
для сохранения завоеваний, сделанных культурой в прошлом. Решение не в
том, чтобы заклеймить культуру как тупую, а искать те факторы, которые
сделают новую информацию приемлемой: ключи. И Метафизику Качества он
считал одним из таких ключей.
Свет Дхармакайя. Это была огромная область человеческого опыта,
отсеченная культурной фильтрацией.
С годами это знание о свете также стало тяготить его. Оно отсекало
целую область рационального общения с другими. Это была тема, о которой он
не мог говорить без опасения, что его не прихлопнет культурная иммунная
система, которая посчитает его сумасшедшим, а при его послужном списке он
не мог допустить таких подозрений.
Но ведь сегодня вечером он вновь увидел его у Лайлы и очень четко видел
его ещё в Кингстоне. Он-то в некотором роде и втянул его в эту историю. Он
гласил, что тут есть нечто важное. Он подсказывал ему проснуться и не
поступать прямолинейно в отношениях с ней.
Он вовсе не считал этот свет каким-то сверхъестественным проявлением,
которое не имеет оснований в физической реальности. В действительности он
уверен, что он основан на физической реальности. Но этого никто не видит,
ибо культурное определение реального и нереального отфильтровывает свет
Дхармакайя от "действительности" Америки двадцатого века с такой же
уверенностью, как время отфильтровалось в действительности хопи, а разница
между зелёным и желтым ничего не значит для индейцев натчез.
Он не мог доказать это научно, ибо нет возможности предсказать, когда
это произойдет вновь, и поэтому нельзя поставить эксперимент для проверки.
Но и без экспериментальной проверки он считал, что этот свет - ничто иное,
как непроизвольное расширение зрачка глаза наблюдателя, которое пропускает
внутрь дополнительный свет, и при котором вещи смотрятся ярче. Это некоего
рода галлюцинаторский свет, вызванный оптической стимуляцией, в чем-то
похожий на тот свет, который появляется, когда долго и пристально смотришь
на что-либо. Как при мигании, считается, что это несущественное прерывание
того, что видишь "в действительности", или же принимается за субъективное
явление, то есть нереальное, в отличие от объективного, то есть реального
явления.
Несмотря на фильтрацию культурной иммунной системой упоминания об этом
свете встречаются во многих местах, хоть они и разбросаны, разобщены и не
связаны друг с другом. Символом познания иногда считают лампу. С чего бы
это? Факел, как в той старой школе Блейка, иногда используют как символ
идеалистичного вдохновения. Когда мы вдруг осознаём что-либо, то говорим:
"Я увидел свет" или "Меня озарило". Когда художник мультипликатор хочет
показать, что у кого-то возникла блестящая мысль, он рисует электрическую
лампочку над головой персонажа. И все сразу же понимают, что означает этот
символ. Почему? Откуда это взялось? И ведь это появилось не так уж давно,
ибо в прошлом веке не так уж и много было электрических лампочек. Какое
отношение имеют электрические лампы к новым идеям? Почему художнику не
нужно объяснять, что он хочет сказать этой лампочкой? И откуда всем
известно, что он имеет в виду?
В других культурах, в религиозной литературе нашего прошлого, где
иммунная система "объективности" слаба или её нет вовсе, повсюду
встречается упоминание об этом свете, от протестантского гимна "Веди нас,
добрый свет" до ореолов над головами святых. Центральные члены западного
мистицизма, "просвещение" и "озарение", непосредственно указывают на него.
Дарсана, фундаментальная форма индуистского религиозного обучения,
означает "давать свет". В описаниях сартори в Дзэн-буддизме есть
упоминание о нём. О нём пространно говорится в "Тибетской книге мертвых".
Олдос Хаксли упоминает о нём как о части опыта стимуляции мескалином. Федр
помнит о нём ещё со времён Дусенбери на собраниях с пейоте, хотя в то
время он полагал, что это лишь оптическая иллюзия, вызванная наркотиком, и
что она не имеет важного значения.
Пруст писал об этом в "В поисках утраченного времени". На картине Эль
Греко "Рождество" свет Дхармакайя, исходящий от Христа, - единственный
источник освещения. Кое-кто считал, что Эль Греко, написавший этот свет,
страдал расстройством зрения. А вот на портрете кардинала Гевары,
прокуроре испанской инквизиции, кружева и шелк кардинальской мантии
выполнены с тщательнейшим "объективным" блеском, но света совершенно нет.
Эль Греко незачем было писать его. Он рисовал лишь то, что видел.
Однажды, будучи в одной из галерей бостонского Музея изящных искусств,
Федр обратил внимание на большую картину Будды, а неподалёку было
несколько картин христианских святых. И вновь он заметил то, о чем думал
прежде. Хотя у буддистов и христиан не было исторических контактов друг с
другом, и те и другие рисовали ореол. Ореолы были разных размеров.
Буддисты рисовали величественные большие ореолы, иногда вокруг всего
корпуса святого, а у христиан они были меньше и располагались на затылке
или над головой персонажа. Это вроде бы значит, что религии не копировали
друг друга, иначе ореолы были бы одинакового размера. Но и те и другие
писали то, что видели раздельно, что подразумевает "нечто", имеющее
действительное, независимое существование.
Размышляя таким образом, Федр обратил внимание ещё на одну картину в
углу и подумал: "Вот. То, что другие изображают символично, он показывает
в натуре. Они изображают изо вторых рук. Он же видит это воочию".
Это была картина Христа вообще без ореола. Но облака на небе за его
головой были несколько светлее, чем в стороне от неё. И само небо над
головой было несколько светлей. Вот и всё. Но ведь это же настоящее
освещение, никакой объективной вещи, просто некоторый сдвиг в яркости
света. Федр подошел ближе, чтобы прочитать подпись внизу картины. Это
снова оказался Эль Греко.
Наша культура вакцинирует нас от того, чтобы придавать большое значение
