интеллектуальном. Подобно ментам они имеют абсолютную власть над нижним
порядком и должны раболепно подчиняться высшему порядку. Психиатр,
осуждающий интеллектуальность, подобен менту, осуждающему общество. Не тот
материал. У вас столько же шансов убедить психиатра в том, что
интеллектуальный порядок, который он навязывает, прогнил, как и мента в
том, что социальный порядок, который он поддерживает, - труха.
Если бы вам удалось убедить их в этом, им пришлось бы бросить работу.
Итак, Федр убедился, что если хочешь выбраться из психдиспансера, то не
надо убеждать психиатров в том, что ты знаешь больше их о том, в чем твоя
"беда". Это бесполезно. Выйти можно только если убедишь их в том, что ты
полностью сознаёшь, что они знают больше твоего, и что ты полностью готов
признать их интеллектуальное превосходство. Именно так еретикам удаётся
избежать костра. Они каются. При этом надо превосходно сыграть роль и не
допускать никаких проблесков недовольства. Если поступишь так, то тебя
могут уличить, и тогда тебе придётся хуже, чем было раньше.
Если тебя спросят: "Как вы себя чувствуете?", то нельзя ответить:
"Прекрасно!"
Это посчитают за симптом самовнушения. Но нельзя также сказать:
"Паршиво!" Они вам поверят и увеличат дозировку успокоительного. Нужно
говорить: "Ну: мне кажется, что я иду на поправку:" с униженным и
заискивающим видом. И тогда это вызывает улыбку.
Со временем такая стратегия обеспечила Федру достаточное количество
улыбок, и его выпустили. Он стал менее честным и большим конформистом в
отношении текущего культурного статуса, но ведь этого в действительности
всем и хотелось. Это дало ему возможность выйти на волю, вернуться в
семью, на работу и снова занять определённое место в обществе. Эта новая
личность конформиста, играющего некую роль, бывшего пациента из
душевнобольных, который умеет вести себя так, как ему говорят, и не
протестует, стала в некотором роде постоянной сценической ролью этой
личности, которую он не переставал играть.
Решение было не очень удачным - вечно играть эту роль перед людьми, с
которыми некогда был честным. Практически стало невозможно делиться с ними
чем-либо сокровенным. Теперь он чувствовал себя ещё более изолированным
чем в психдиспансере, но с этим уж ничего не поделаешь. В своей первой
книге он изобразил эту изолированную роль в качестве рассказчика,
человека, которого любят, так как он вполне узнаваем как нормальный, но у
которого есть трудности в жизни, ибо он утратил способность относиться к
ней честно. Эта изоляция косвенно привела к разрыву с семьей и стала
причиной того образа жизни, который он ведёт сейчас.
Теперь, годы спустя, он стал меньше сетовать на то, что с ним было в
психдиспансере и стал понимать, что психиатры и полицейские, разумеется,
нужны.
Кто-то ведь должен заниматься дегенеративными формами общества и
интеллекта. Но надо понять следующее: если уж собираешься заняться
преобразованием общества, то начинать надо не с ментов. А коль хочешь
перестроить общество, то браться надо не за психиатров. Если вам не
нравится нынешняя социальная или интеллектуальная система, то лучшее, что
можно сделать, это держаться подальше от психиатров и ментов. Их надо
оставить напоследок.
А с кого же тогда начинать? : С антропологов?
Вообще-то совсем не плохая мысль. Антропологи, если они не слишком
навязчиво "объективны", то имеют склонность интересоваться новым.
Эта мысль впервые появилась у Федра в горах под Бозменом в Монтане, где
он начал читать литературу по антропологии. Там он и познакомился с мыслью
Руфи Бенедикт, что лучшее решении проблемы ведуна из племени Зуньи было бы
в том, чтобы отправить его в одно из равнинных племен, где его темперамент
гораздо больше пришелся бы ко двору. Что же получается? Послать
умалишенного для лечения к антропологам вместо психиатров!
Руфь Бенедикт считала, что психиатрия запуталась с самого начала,
приступив к исследованию фиксированного перечня симптомов, а не к изучению
истории болезни тех душевнобольных, характерные реакции которых
отвергаются обществом. С этим соглашается другой антрополог Д.Т. Кэмпбелл,
говоря: "Подспудно лабораторный психолог по-прежнему полагает, что его
однокашники второкурсники являются адекватной основой для изучения общей
психологии человека." Он говорил, что для социальной психологии эти
тенденции в весьма значительной мере ограничены из-за противостояния
антропологической литературы.
Подход психиатра заключался бы в том, чтобы проанализировать детство
ведуна и выяснить причины его поведения, показать, почему он стал
подглядывать в окна, убеждать его во вредности этих действий, и если бы
тот продолжал заниматься этим, то возможно "посадить его за решетку для
его же блага". А антрополог с другой стороны, мог бы изучить жалобы
человека, найти такую культуру, где подобные проблемы решены, и послать
его туда. В случае с ведуном антропологи послали бы его на север в племя
чейенн. Если кто-то страдал от сексуальной озабоченности у викторианцев,
то его можно послать на Самоа по Маргарет Мид, если паранойя - то в одну
из ближневосточных стран, где к таким проблемам относятся гораздо терпимее.
Антропологи снова и снова убеждаются в том, что безумие обусловлено
культурой.
Это бывает во всех культурах, но у каждой культуры различные критерии
определения его состава. Клюкхон упоминает одного старика сицилийца, едва
говорящего по-английски, которого доставили в больницу Сан-Франциско с
незначительным физическим заболеванием. Стажер, принимавший его, обратил
внимание, что тот всё время бормотал о какой-то женщине, околдовавшей его,
и что это подлинная причина его страданий. Стажёр сразу же поместил его в
психиатрическую палату, где того продержали несколько лет. А в среде
итальянцев, где он жил, все люди его возраста верили в колдовство. Это
было "нормально", ничего необычного. Если же кто-нибудь из круга стажера,
в экономическом и культурном плане, пожаловался бы на то, что его
преследует колдунья, то это правильно было бы истолковано как признак
умственного отклонения.
О культурном соотношении симптомов безумия писали и многие другие
ученые.
М.К.Оплер выяснил, что в Ирландии пациенты шизофреники беспокоятся по
поводу греха и вины в связи с сексом. А у итальянцев этого нет. Итальянцы
чаще жалуются на ипохондрию и телесные недуги. Среди них же чаще
проявлялся открытый вызов властям. Клиффорд Гиртц отмечает, что у жителей
Бали сумасшедшим считают того, кто подобно американцам, улыбается без
причины. В одном из журналов Федр нашёл описание различных психозов,
которые выделялись на основе культуры: индейцы Чиппева-кри страдают от
уиндиго, одной из форм каннибализма, в Японии распространено иму,
проклятие вслед за укусом змеи, среди полярных эскимосов - пиблоктог,
раздирание одежд и беганье по льду, а в Индонезии - знаменитый амок,
задумчивая депрессия, которая сопровождается опасными взрывами насилия.
Антропологи выяснили, что шизофрения проявляется сильнее среди тех
слоёв населения, у кого самые слабые культурные традиции: наркоманов,
интеллектуалов, иммигрантов, студентов-первокурсников, новобранцев в армии.
Обследование иммигрантов из Норвегии в штате Миннесота, показало, что
за четыре десятилетия уровень госпитализации с умственными расстройствами
у них гораздо выше, чем у американцев не иммигрантов или норвежцев в
Норвегии. Исаак Фрост выяснил, что в Англии психозы часто развиваются у
домашней прислуги из иностранцев, как правило в течение первых полутора
лет после прибытия в страну.
Эти психозы, являющиеся крайней формой культурного шока, возникают у
этих людей потому, что культурное определение ценностей, лежащее в основе
их здравого смысла, изменилось. И вовсе не осознание "правды" поддерживало
в них здравомыслие, а уверенность в своих культурных директивах.
Психиатрия по существу не может заниматься этим, ибо она зиждется на
субъектно-объектной системе правды, которая гласит, что одна конкретная
интеллектуальная структура действительна, а все остальные - иллюзия.
Психиатрия вынуждена занимать такую позицию вопреки истории, которая
свидетельствует снова и снова, что иллюзии одной эры становятся истиной в
другую эру, и вопреки географии, показывающей, что истина в одной
местности считается иллюзией в другой. Философия безумия на основе
Метафизики Качества гласит, что все эти конфликтующие интеллектуальные
истины всего лишь структуры ценностей. Они могут отклоняться от конкретной
исторической или географической структуры истины без того, чтобы впадать в
безумие.
Антропологи также установили и другое: не только безумие отличается от
культуры к культуре, но и здравомыслие также меняется от культуры к
культуре. Они выяснили, что "способность видеть действительность" разная
не только у здравых людей и умалишённых, но разная и у здравомыслящих
людей, принадлежащих разным культурам. Каждая культура предполагает, что
её верования соответствуют некоей внешней действительности, но география
религиозных верований свидетельствует о том, что эта внешняя
действительность может относиться к чему угодно. Даже факты, которые люди
приводят для подтверждения "истины", также зависят от культуры, в которой
они живут.
Категории, которые несущественны в данной культуре, пишет Боаз, в целом
не находят отражения в её языке. Категории, которые культурно важны,
отражены подробно. Руфь Бенедикт, которая училась у Боаза, пишет:
Культурная структура любой цивилизации пользуется некоторым сегментом
большой дуги потенциальных целей и мотиваций человека так же как: любая
культура пользуется определённым отобранным материалом культурных
особенностей. Большая дуга, на которой располагаются все возможные
варианты поведения человека, слишком обширна и полна противоречий, так что
одна культура не может использовать даже значительную долю её. Поэтому
первым требованием становится отбор. Без отбора никакая культура не может
добиться внятности, и те намерения, которые она отбирает и усваивает,
гораздо более важны, чем конкретные детали технологии или формальностей
сочетания, которые также выбираются подобным образом.
В обществе с денежным обращением ребёнок рисует картинки монет, которые
больше по размерам тех, что рисует ребенок в примитивном обществе. Более
того, дети в денежном обществе рисуют монету тем больше, чем больше её
стоимость. И бедные дети делают это чаще, чем богатые.
Эскимосы различают шестнадцать различных видов льда, которые отличаются
у них так же, как у нас отличаются разные деревья и кустарники. Индусы,
напротив, используют одно и то же слово для обозначения и льда, и снега.
Индейцы из племён Крик и Натчез не делают различия между желтым и зелёным
цветом. Подобно этому индейцы племен Чоктоу, Туника, Керезиан Пуэбло и
многие другие народы не имеют терминологических различий для синего и
зелёного. У хопи нет слова для обозначения времени.
Эдвард Сапир писал:
Дело в том, что "действительный мир" в значительной степени
бессознательно строится на языковых обычаях группы: Формы и значения,
очевидные для постороннего, могут с порога отрицаться носителями таких
структур, очертания и подтекст совершенно очевидные для них могут
оказаться недоступными взгляду постороннего наблюдателя.
Как писал Клюкхон:
Любой язык - это больше, чем инструмент для передачи идей, больше чем
орудие для работы над чувствами других и для самовыражения. Каждый язык -
также средство для категоризации опыта. События "подлинного" мира никогда
невоспринимаются и не отображаются так, как это сделала бы машина. В самом
акте восприятия происходит процесс отбора и истолкования. Некоторые черты
внешнего мира выделяются, другие же игнорируются или стушевываются У
каждого народа есть свой класс характеристик, по которым отдельные люди
раскладывают свой опыт как по полочкам. Язык так сказать гласит: "обрати
внимание на это", "всегда делай различие между этим и тем", "то-то и то-то
