биологии" и кодекс "интеллект против общества". И Райгел набрасывался
вовсе не на Лайлу, а на моральный кодекс "интеллект против общества".
В битве общества против биологии новые интеллектуалы двадцатого века
стали на сторону биологии. Общество может обходиться с биологией только
посредством тюрем и оружия, полиции и военных. А когда интеллектуалы,
господствующие в обществе, становятся на сторону биологии против общества,
то общество оказывается под перекрёстным огнём, от которого нет защиты.
Метафизика Качества гласит: кодексов морали не два, их по существу пять:
неорганически-хаотический, биологически-неорганический,
социально-биологический, интеллектуально-социальный и
Динамически-статичный. Последний из них полагает, что хорошее в жизни
определяется ни обществом, ни интеллектом, ни биологией.
Хорошее состоит в свободе от господства любых статичных структур, но
эту свободу не следует добывать разрушением самих этих структур.
Вероятнее всего Райгелово толкование недавней истории морали достаточно
просто:
старые кодексы против нового хаоса. А Метафизика Качества утверждает,
что не всё так уж и просто. При анализе отдельных систем морали история
двадцатого века предстаёт в совершенно ином виде:
До Первой Мировой войны господствовали викторианские социальные
кодексы. От Первой Мировой войны до Второй Мировой войны безраздельно
господствовали интеллектуалы. А после Второй Мировой войны до семидесятых
годов интеллектуалы по-прежнему господствовали, но возникло
противодействие, - назовите его "Революцией хиппи", - которая провалилась.
А с начала семидесятых годов и далее происходит медленный бездумный дрейф
назад к псевдо-викторианским моральным позициям, сопровождающийся
беспрецедентным и необъяснимым ростом преступности.
Из этих периодов меньше всего, кажется, понимают последние два. Хиппи
считались своенравными испорченными детьми, и период после их ухода стали
считать "возвратом к ценностям", что бы это ни значило. Метафизика же
Качества гласит, однако, что это отход, революция хиппи была моральным
движением. А настоящий период - это крушение ценностей.
Революция хиппи шестидесятых годов была моральной революцией как против
общества, так и против интеллектуальности. Это было совершенно новое
социальное явление, которое не могли предсказать или объяснить никакие
интеллектуалы. Это была революция детей людей состоятельных, с высшим
образованием, "современных"
людей, которые вдруг восстали против родителей, школы, общества с такой
ненавистью, какую и представить себе нельзя. Это был не новый рай, к
которому стремились интеллектуалы двадцатого века, освобождаясь от
викторианских пут. Это оказалось нечто совсем другое, брошенное им прямо в
лицо.
Федр считал, что понять это движение так трудно потому, что врагом тут
являлось само "понимание", статичный интеллект. Культуртрегерской книгой
этого периода была книга "На дороге" Джека Керуака, с непрерывной лекцией
против интеллекта.
": Все мои нью-йоркские друзья были в каком-то жутком кошмарном
состоянии, охаивая общество и приводя свои книжные, политические и
психоаналитические доводы, - писал Керуак, - а Дин (герой книги) просто
метался по обществу, изыскивая кусок хлеба и шмат любви, он не примыкал ни
к тем, ни к другим".
В двадцатые годы считалось, что причиной несчастья человеческого
является общество и что интеллект это исправит, а в шестидесятых уже
полагали, что и общество и интеллект - причина всех несчастий, и только
отход от общества и интеллекта смогут поправить дело. За что боролись
интеллектуалы двадцатых годов, то стремились разрушить дети-цветы
шестидесятых. Презрение к правилам, материальным благам, войне, полиции,
науке, технике - вот стандартный их набор.
Важно было "прочистить" мозги. Чуть ли не священными считались
наркотики, разрушающие способность мыслить. В качестве доктрины
принимались восточные верования, такие как Дзэн и Веданта, сулившие
освобождение из темницы интеллекта. Копировались культурные ценности
негров и индейцев, в той мере, в какой они были антиинтеллектуальными.
Анархия стала наиболее популярной политикой, а бедность, нищета и хаос -
наиболее популярным образом жизни.
Дегенератство проповедывалось как самоцель. Хорошим считалось всё, что
сбрасывало парализующую интеллектуальную хватку
социально-интеллектуального уклада.
К концу шестидесятых интеллектуализм двадцатых очутился в невозможной
ловушке.
Если выступать и дальше за свободу от викторианских социальных пут, то
лишь умножится число хиппи, которые довели свою антивикторианскую борьбу
до крайности. Если же, с другой стороны, выступать за более конструктивный
социальный конформизм в пику хиппи, то усилят позиции викторианцы в форме
реакционных правых.
Эта политическая качель оказалась непобедима, и в 1968 году она
сбросила одного из последних лидеров интеллектуальных либералов периода
"Нового курса" Губерта Хамфри, кандидата в президенты от демократов.
"Я уж насмотрелся на это, - воскликнул Хамфри на катастрофическом
съезде демократов 1968 года, - и сыт этим по горло!" Но он не смог
объяснить это явление и не мог предложить никаких целебных мер. Этого не
смог сделать никто.
Великая интеллектуальная революция первой половины двадцатого века,
мечта о "великом обществе", облагороженном интеллектом человека, была
разбита, распята и подорвана на собственной мине свободы от социальных
оков.
Федр считал, что эта революция хиппи может быть таким же шагом вперёд в
сравнении с интеллектуальными двадцатыми годами, каким были двадцатые годы
в сравнении с социальным устройством девяностых годов прошлого века. Но
анализ показал, что "Динамичная" революция шестидесятых годов допустила
фатальную ошибку, которая разрушила её ещё до начала.
Отказ хиппи от социальных и интеллектуальных структур привел к тому,
что осталось только два пути, по которым можно двигаться дальше:
биологическое качество и Динамичное Качество. Революционеры-шестидесятники
полагали, что раз оба они антисоциальны и антиинтеллектуальны, то они
должны быть одинаковы. Но это была ошибка.
Это видно из того, что писали в Америке в этот период о Дзэн. Дзэн
очень часто принимали за невинное "годится всё". Если ты делаешь всё, что
тебе заблагорассудится, без оглядки на социальные ограничения, и именно
тогда, когда тебе этого хочется, то этим ты выражаешь свою буддистскую
природу. Для тех японских мастеров Дзэн, которые появлялись в нашей
стране, это должно быть, казалось весьма странным. Японский Дзэн настолько
тщательно увязан с социальной дисциплиной, что пуритане при этом просто
выглядят почти выродками.
В пятидесятые и шестидесятые годы Федр разделял это смешение
биологического качества и Динамичного Качества, но Метафизика Качества
вроде бы кое-что прояснила. Если смешивать биологическое качество и
Динамичное Качество, то в результате не получается увеличения Динамичного
Качества. Это крайне разрушительная форма вырождения, проявившаяся в
убийствах Мэнсона, безумстве в Джоунзтауне и нарастании волны преступности
и наркомании по всей стране. В начале семидесятых, по мере того, как люди
стали сознавать это, они начали отходить от движения, и революция хиппи,
подобно интеллектуальной революции двадцатых годов, превратилась в
моральный мятеж, который провалился.
Ныне же, казалось Федру, общая картина представляет собой банкротство
всех моральных движений. Так же, как революция интеллектуалов подорвала
социальные структуры, хиппи подорвали как статичные, так и
интеллектуальные структуры. И в замену им не предложено ничего лучшего. В
результате получился спад как в социальном, так и в интеллектуальном
качестве. В Соединённых Штатах уровень интеллектуальности по системе SAT
понизился. Организованная преступность стала более могущественной и
зловещей. Городские гетто стали обширнее и опаснее. Конец двадцатого века
в Америке как бы знаменует собойпроржавевшие социальные и экономические
оковы, всё общество отказалось от Динамического улучшения и постепенно
сползает назад к викторианству, последнему рубежу статичной опоры.
Более динамичные заграничные культуры начинают вторгаться в него и даже
преобладать, так как оно больше не в состоянии конкурировать. Из городских
трущоб, где почти полностью уничтожены старые викторианские моральные
кодексы, появляется не новый рай, на который надеялись революционеры, а
возврат к власти террора, насилия и бандитизма - старой морали права
мощного доисторического разбоя, преодолеть которую брались ещё примитивные
общества.
Федр смотрел в стеклянную дверь гостиничного номера, вглядываясь в
темноту за окном. В мозгу у него снова замаячил вопрос, возникавший каждый
раз при приезде в Нью-Йорк: "Выживет ли этот город или нет?" Тут вечно
были социальные проблемы, но он всегда умел пережить их и даже как бы
усиливался от этого, может быть это произойдёт снова? Но на этот раз
перспективывовсе не радужны. Ему вспомнилось прозвище, которое Редьярд
Киплинг дал Калькутте ещё в викторианские времена:
"Город ужасных ночей". Вот таким становится и этот город.
Это - самое Динамичное место в мире, но платой за негоявляется
нестабильность.
Любая Динамичная ситуация чревата истощением и коррупцией, и даже
полным развалом. Если шагать вперёд в неизвестность, то всегда рискуешь
оказаться раздавленным ею. Здесь всегда идёт битва между легионами самых
Динамичных и моральных сил снаиболее биологическими и наименее моральными
силами: между первоклассными и распоследними людьми. Те же, кто в
середине, живут в других районах и пригородах и занимаются статичными
делами. А вот здесь и сейчас вроде бы побеждают худшие.
Отсюда, при взгляде из окна гостиницы на парк, кажется, что смотришь с
севера, из районов гетто, в жуткую ночь, видишь затмение социальных
структур и вторгаешься в беспредельные биологические структуры, которые
смыкаются и постепенно втягивают Нью-Йорк в забытье, из которого никогда и
не выйти. Это не война рас или культур. Это война общества против структур
разума и биологии, которые расшатались из-за ошибок нашего века.
В падении римской империи самое зловещее то, что люди, победившие её,
так и не поняли, что они сделали. Они парализовали римские социальные
структуры настолько, что даже забылось, каковы они были. Перестали
собираться налоги.
Армии, состоявшие из наёмных варваров, перестали получать плату. Всё
просто развалилось. Забылись структуры цивилизации, и наступил мрак
средневековья.
Не совсем уверенно, но Федру показалось, что на улицах он чувствует
некую грациозность, которой он не помнит в прошлом. Это была зловещая
грациозность старых гниющих культур, та, что слышится в старых
неаполитанских уличных песнях и в древних мексиканских напевах. Она
возникает не из-за отсутствия насилия, а от его излишка. Живи сам и дай
жить другим. Избегай неприятностей. Это грациозность человека,
отказавшегося от открытой борьбы, ибо это слишком опасно.
У него возникло горькое ощущение, что нечто подобное крушению римской
империи начинается здесь. Зловеще в Нью-Йорке то, что никто больше не
понимает те структуры, которые создали его, или же те, кто понимает это,
не может больше воздействовать на тех, кто не понимает.
Эта смертная ночь опускается потому, что интеллектуальные структуры,
которые должны бы владеть положением, которые должны представлять себе
угрозу и бороться с ней, как будто парализованы. Парализованы не только
внешними силами, но и собственной внутренней организацией, которая не даёт
им осознать, что же такое происходит.
Похоже на то, как паук ждёт, когда на него собирается напасть оса.
Чтобы спастись, пауку достаточно уйти, но он не делает этого. Он просто
ждёт, парализованный каким-то внутренним набором ощущений, которые делают
его неспособным распознать грозящую ему опасность. Оса откладывает яйца в
тело паука, и тот продолжает жить до тех пор, пока личинки осы постепенно
