и вдруг теперь у него времени - сколько хочешь. Никаких обязательств.
Никаких обязанностей.
: Вот только Лайла там внизу. Но ей ведь никуда ехать не надо.
Что же ему с ней делать?
:А будь, что будет, пожалуй.
Теперь нет никакой спешки. Торопиться никуда не надо:
Кроме сроков появления льда и снега. Но это не такая уж и большая
проблема. Он вполне может самостоятельно отправиться на юг, а она может
оставаться в носовой каюте, если хочется.
Чудный день. Светит солнце! А на реке почти нет кораблей.
Одеваясь, он обратил внимание на берег Манхэттена, где старые
зеленоватые строения похожи на склады, торчащие прямо из воды. Выглядели
они захудалыми и заброшенными. Что-то они ему напоминают.
Давным-давно он уже видел эти строения:
: Трап, подымающийся высоко-высоко, на большой пароход с огромными
красными трубами. Он идет впереди матери, а она очень озабочена. Когда он
остановился, чтобы глянуть вниз на бетонный причал, она подтолкнула его:
"Торопись!
Поторапливайся! Пароход сейчас отойдёт!" Как только она произнесла это,
раздался могучий рёв паровой сирены, напугавший его, и он бегом бросился
вверх по трапу.
Ему было всего четыре года, а корабль был "Мавритания", направлявшийся
в Англию.
:Но ведь это те же портовые постройки, кажется, от них отплывал тот
пароход. А теперь они все в руинах.
Это было так давно: Селим: Селим: что это такое? Рассказ, который ему
читала мать. Селим, моряк, и Селим, пекарь, и волшебный остров, с которого
они еле спаслись перед тем, как тот скрылся под водой в море. Это связано
с тем местом в его памяти.
Как странно. Кроме баржи и ещё одного парусника ниже по течению, на
реке ничего нет. Далеко на юге, среди груды прочих зданий можно разглядеть
статую Свободы.
Странно, что вспоминается старый пирс у борта "Мавритании" из далёкого
детства, а вот статуя Свободы - нет.
Однажды, приехав в Нью-Йорк, он присоединился к группе туристов и
взобрался на верх статуи изнутри. Помнится, всё было из позеленевшей меди,
обветшалое, с подпорками из заклёпанных балок как на старом викторианском
мосту. Железная лестница, ведущая вверх, становилась всё тоньше и меньше,
а цепочка поднимавшихся людей всё замедляла ход, и вдруг его окатила
громадная волна клаустрофобии. Деваться из этой процессии некуда! Перед
ним была какая-то толстая женщина, для которой этот подъём слишком тяжёл.
Она вот-вот была готова свалиться. Он представил себе, как она подомнёт
собой всю процессию, все повалятся вниз как костяшки домино, а он среди
них, и нет никакой надежды выбраться. Он подумал, хватит ли у него сил
удержать её, если та рухнет.
: Затисканный в толпе, сходящий с ума от клаустрофобии под жирной
теткой внутри статуи Свободы. Вот великая аллегорическая тема для истории
об Америке, подумал он позже.
Федр заметил, что на палубе всё ещё в беспорядке разбросаны канаты,
которые надо прибрать. Он привязал штурвал, прошёл вперёд, собрал
швартовые шкоты, принёс их в рубку и, подправив курс, смотал шкоты в бухту
и уложил её в кладовку. Затем снова закрепил штурвал и повторил процесс с
остальными четырьмя канатами и электрическим шнуром, а также убрал кранцы.
Пока он занимался этим, яхта приближалась к южной окраине Манхэттена.
На берегу Джерси были весьма интересные дома в викторианском стиле.
Несколько высотных зданий, но их немного. На высоком берегу стояло что-то
вроде храма, а дорога поднималась вверх по утесам. Какие они крутые! Может
быть поэтому этот берег не так густо обжит, как противоположный.
Когда Статуя приблизилась, Федр разглядел, что старый факел из школы
Блейка всё ещё парит высоко. Хоть и викторианская статуя, но до сих пор
впечатляет, особенно при виде с воды как сейчас. Главным образом, из-за её
размеров. А также из-за местоположения. Стояла бы она как обычно,
где-нибудь в парке, то значительная доля вдохновения пропала бы.
Теперь движение по реке стало оживлённее. У Губернаторского острова
буксиры тянули какой-то большой корабль по направлению к Ист-Ривер.
Вдалеке маячил паром вероятно с острова Статен. Чуть ближе навстречу ему
шел экскурсионный корабль.
Он подумал было, отчего тот так наклонился, затем понял, что все
пассажиры собрались на борту в сторону Манхэттена и смотрят на городской
пейзаж, парящий надо всем.
Какой вид! Облака отражаются в стеклянных стенах некоторых высотных
зданий.
Рапсодия в голубом. На мгновение башни Международного торгового центра
как бы вырвались вперёд, но остальные небоскрёбы как бы не замечают этого.
Все вместе они уже не просто здания или часть города, а нечто такое, о чем
люди даже не подозревают. Какая-то энергия или сила, которую никто не
планировал, казалось постоянно удивляет всех своим величием. Никто этого
не задумывал. Всё это случилось само собой. Гигант - своё собственное
творение.
Всё ближе подступает мост Веррацано. Под ним видна береговая линия, это
наверное, дальний берег Нижнего залива. Это последний мост. Самый
последний!
Приближаясь к мосту, Федр почувствовал начало глубокого периодического
покачивания. Ощущение движения как на трапеции. Но медленное. Очень
медленное.
Оно вздымало и опускало корабль. Затем снова подымало его и снова
опускало. И опять. Это уже океан.
И тут он осознал, что у него нет конкретной цели. Он закрепил штурвал,
спустился вниз и достал пачку карт из ящика, - Лайлы всё не видать, - и
снова поднялся на палубу. Он полистал карты и нашел, наконец, одну с
названием "Гавань Нью-Йорка".
На обратной стороне листа был Нижний залив, усыпанный буями,
обозначавшими каналы для кораблей. В нижней части залива была Песчаная
Коса, а в середине её находится Бухта Подковы. Должно быть та бухта, о
которой говорил ему Райгел.
По карте от моста до бухты было около десяти морских миль. В заливе так
много буёв, что трудно было даже разобраться, но судя по карте, это не так
уж и важно, так как сесть на мель практически невозможно. Вне фарватера
даже безопаснее, ибо больших кораблей там нет.
По мере того, как мост уходил всё дальше и дальше назад, он
почувствовал, что двигатель работает как-то странно и заметил, что стрелка
датчика температуры подошла к красному сектору. Он сбросил газ до чуть
выше холостого хода.
Возможно, какой-либо мусор в воде попал в водозабор охладительной
системы. Такое уже бывало раньше. Беда лишь в том, что отверстие приемной
трубы слишком далеко под водой, а борт настолько крутой, что увидеть его с
палубы, либо достать багром нельзя. Придется спуститься в шлюпку и
постараться вытащить всё оттуда. А теперь сделать этого нельзя, ибо
океанское волнение в заливе будет бросать шлюпку как щепку. Придется
подождать, пока не доберется до бухты.
С юго-западного побережья Нью-Джерси подул свежий бриз. Остальную часть
пути можно пройти и под парусом.
Он выключил двигатель и на минуту насладился тишиной. Раздавался лишь
слабый шум бриза, да гул волн, стучавших о борт, становился тише по мере
того, как корабль сбавлял ход. Пользуясь остаточной инерцией, он направил
судно по ветру и прошел вперёд к мачте, чтобы поставить главный парус.
Из-за качки трудно было сохранять равновесие, но как только парус
поднялся иподхватил ветер, корабль установился, стал набирать скорость, и
Федр почувствовал себя очень хорошо. С рулевого мостика он направил судно
по курсу, поднял ещё парус поменьше, и корабль прибавил скорость. Он вновь
почувствовал старый прежний морской трепет в душе. Это было первое большое
открытое водное пространство после озера Онтарио и морское волнение вновь
пробудило это чувство.
К востоку, вон туда, простирается безбрежный горизонт. Вдалеке где-то
маячит какой-то корабль, очевидно направляясь в эту сторону. Ничего
страшного. Он просто будет держаться вне фарватера.
Старый Панчо теперь заулыбался бы.
Этот морской трепет сродни малярии. Он пропадает на долгое время,
иногда на годы, и вдруг возникает снова, как сейчас, волной, похожей на
сам прибой.
Ему вспомнилось, как давным-давно его увлекала песня под названием
"Шлюп Джон Б.", у которой такой необычный то ускоряющийся, то
замедляющийся ритм. Он долго не мог понять, почему она его так влечет, и
однажды его озарило: это ускорение и замедление - такое же, как и волнение
на море. Это полёт вперёд, когда ветер и море позади тебя, а корабль
несётся вперёд, взлетает над каждой волной и замирает, когда та проходит
дальше.
Такое движение никогда не вызывало у него неудобств, может потому, что
он его так сильно любит. Оно так смешано с морским трепетом.
Он помнит, когда впервые испытал этот трепет. Это было на Рождество,
после того, как ему исполнилось шесть лет, когда родители купили ему самый
дорогой глобус, на какой только у них нашлись деньги, тяжелый, на плотной
деревянной подставке.
А он крутил его вокруг оси, снова и снова. По нему он выучил формы и
названия всех континентов, большинства стран и морей мира: Аравия, Африка,
Южная Америка, Индия, Австралия, Испания, и Средиземное море, Черное и
Каспийское. Его потрясло то, что весь город, где он живёт, на глобусе был
лишь маленькой точкой, и что большая часть глобуса - голубая. Если уж
действительно хочется посмотреть мир, то это можно сделать лишь поверх
всей этой голубизны.
Годами после этого его любимой была книжка о старых кораблях, которую
он медленно перелистывал, снова и снова, представляя, каково это жить в
одной из маленьких разукрашенных кают на корме с маленькими
иллюминаторами, в которые смотришь как Фрэнсис Дрейк на волны,
перекатывающиеся под тобой. И представлялось, что всю жизнь после дальних
поездок, он останавливался на пирсе в какой-то гавани, глядя на корабли.
Песчаная Коса, когда судно подошло к ней, выглядела почти так же, как
во времена кораблей Веррацано и Гудзона. На северной оконечности её было
несколько радиомачт и какие-то старые заброшенные постройки. В остальном
она казалась совсем пустынной.
Когда яхта прошла под защиту песчаной косы, морское волнение утихло, и
осталось лишь легкое дуновение с юго-запада. Бухта стала похожей на озеро,
спокойное, окруженное со всех сторон землёй, куда бы Федр не бросал
взгляд. Он свернул малый парус, чтобы сбавить ход и на минуту спустился
вниз, чтобы включить эхолот. По-прежнему в передней каюте нет никаких
признаков Лайлы.
Вернувшись на палубу, он отметил, что бухта очень хорошая. Хоть она и
открыта ветрам с запада, но по карте видно, что она мелководна, и с запада
был длинный волнолом, который вероятно защитит от больших волн. Сейчас, по
крайней мере, их не было. Просто тихий берег и пара парусников на якоре,
на борту никого не видать. Красота.
Когда эхолот показал глубину около десяти футов, он повернул яхту по
ветру, опустил парус и бросил якорь, запустил мотор и дал задний ход,
чтобы якорь закрепился, затем выключил двигатель, свернул главный парус и
спустился вниз.
Он убрал карту, затем включил приёмник, чтобы послушать прогноз погоды.
Диктор сообщил, что ещё несколько дней будет преобладать слабый
юго-восточный ветер и продержится хорошая погода. Затем станет холодней.
Хорошо. У него ещё есть время поразмыслить, что делать с Лайлой, прежде
чем отправиться в открытый океан.
29
Он услышал, что Лайла зашевелилась.
Подошел к её двери, постучал и затем открыл.
Она не спала, но на него не смотрела. Тут он впервые заметил, что
правая сторона лица у неё побледнела и опухла. Тот парень действительно
врезал ей.
Чуть погодя он сказал ей: "Привет."
Она не отвечала. Просто смотрела перед собой. Зрачки глаз у нее были
расширены.
Тебе удобно? - спросил он.
Взгляд у неё не изменился.
Не очень уж умный вопрос. Он попробовал по другому: "Как дела?"
Всё так же нет ответа. Взгляд её устремлён мимо него.
Ох, ох. Пожалуй, он знает, в чем дело. Этого следовало ожидать. Со
стороны это так и выглядело. Кататонический транс. Она отвергает всё.
Чуть позже он мягко произнёс: "Всё хорошо. Я позабочусь о тебе". Он
