лорда Генри -- он на всех знакомых, кроме меня, оказывает самое дурное
влияние.
Дориан Грей с видом юного мученика взошел на помост и, сделав
недовольную гримасу, переглянулся с лордом Генри. Этот друг Бэзила ему очень
нравился. Он и Бэзил были совсем разные, составляли прелюбопытный контраст.
И голос у лорда Генри был такой приятный! Выждав минуту, Дориан спросил:
-- Лорд Генри, вы в самом деле так вредно влияете на других?
-- Хорошего влияния не существует, мистер Грей. Всякое влияние уже само
по себе безнравственно, -- безнравственно с научной точки зрения.
-- Почему же?
-- Потому что влиять на другого человека -- это значит передать ему
свою душу. Он начнет думать не своими мыслями, пылать не своими страстями. И
добродетели у него будут не свои, и грехи, -- если предположить, что таковые
вообще существуют, -- будут заимствованные. Он станет отголоском чужой
мелодии, актером, выступающим в роли, которая не для него написана. Цель
жизни -- самовыражение. Проявить во всей полноте свою сущность -- вот для
чего мы живем. А в наш век люди стали бояться самих себя. Они забыли, что
высший долг -- это долг перед самим собой. Разумеется, они милосердны. Они
пакормят голодного, оденут нищего. Но их собственные души наги и умирают с
голоду. Мы утратили мужество. А может быть, его у нас никогда и не было.
Боязнь общественного мнения, эта основа морали, и страх перед богом, страх,
на котором держится религия, -- вот что властвует над нами. Между тем...
-- Будьте добры, Дориан, повернитека голову немного вправо, -- попросил
художник.
Поглощенный своей работой, он ничего не слышал и только подметил на
лице юноши выражение, какого до сих пор никогда не видел.
-- А между тем, -- своим низким, певучим голосом продолжал лорд Генри с
характерными для него плавными жестами, памятными всем, кто знавал его еще в
Итоне, -- мне думается, что, если бы каждый человек мог жить полной жизнью,
давая волю каждому чувству и выражение каждой мысли, осуществляя каждую свою
мечту, -- мир ощутил бы вновь такой мощный порыв к радости, что забыты были
бы все болезни средневековья, и мы вернулись бы к идеалам эллинизма, а может
быть, и к чему-либо еще более ценному и прекрасному. Но и самый смелый из
нас боится самого себя. Самоотречение, этот трагический пережиток тех диких
времен, когда люди себя калечили, омрачает нам жизнь. И мы расплачиваемся за
это самоограничение. Всякое желание, которое мы стараемся подавить, бродит в
нашей душе и отравляет нас. А согрешив, человек избавляется от влечения к
греху, ибо осуществление -- это путь к очищению. После этого остаются лишь
воспоминания о наслаждении или сладострастие раскаяния. Единственный способ
отделаться от искушения -- уступить ему. А если вздумаешь бороться с ним,
душу будет томить влечение к запретному, и тебя измучают желания, которые
чудовищный закон, тобой же созданный, признал порочными и преступными.
Кто-то сказал, что величайшие события в мире -- это те, которые происходят в
мозгу у человека. А я скажу, что и величайшие грехи мира рождаются в мозгу,
и только в мозгу. Да ведь и в вас, мистер Грей, даже в пору светлого
отрочества и розовой юности, уже бродили страсти, пугавшие вас, мысли,
которые вас приводили в ужас. Вы знали мечты и сновидения, при одном
воспоминании о которых вы краснеете от стыда...
-- Постойте, постойте! -- пробормотал, запинаясь, Дориан Грей.-- Вы
смутили меня, я не знаю, что сказать... С вами можно бы поспорить, но я
сейчас не нахожу слов... Не говорите больше ничего! Дайте мне подумать...
Впрочем, лучше не думать об этом!
Минут десять Дориан стоял неподвижно, с полуоткрытым ртом и странным
блеском в глазах. Он смутно сознавал, что в нем просыпаются какие-то совсем
новые мысли и чувства. Ему казалось, что они пришли не извне, а поднимались
из глубины его существа.
Да, он чувствовал, что несколько слов, сказанных этим другом Бэзила,
сказанных, вероятно, просто так, между прочим, и намеренно парадоксальных,
затронули в нем какую-то тайную струну, которой до сих пор не касался никто,
и сейчас она трепетала, вибрировала порывистыми толчками.
До сих пор так волновала его только музыка. Да, музыка не раз будила в
его душе волнение, но волнение смутное, бездумное. Она ведь творит в душе не
новый мир, а скорее -- новый хаос. А тут прозвучали слова. Простые слова --
но как они страшны! От них никуда не уйдешь. Как они ясны, неотразимо сильны
и жестоки! И вместе с тем -- какое в них таится коварное очарование! Они,
казалось, придавали зримую и осязаемую форму неопределенным мечтам, и в них
была своя музыка, сладостнее звуков лютни и виолы. Только слова! Но есть ли
что-либо весомее слов?
Да, в ранней юности он, Дориан, не понимал некоторых вещей. Сейчас он
понял все. Жизнь вдруг засверкала перед ним жаркими красками. Ему казалось,
что он шагает среди бушующего пламени. И как он до сих пор не чувствовал
этого?
Лорд Генри с тонкой усмешкой наблюдал за ним. Он знал, когда следует
помолчать. Дориан живо заинтересовал его, и он сам сейчас удивлялся тому
впечатлению, какое произвели па юношу его слова. Ему вспомнилась одна книга,
которую он прочитал в шестнадцать лет; она открыла ему тогда многое такое,
чего он не знал раньше. Быть может, Дориан Грей сейчас переживает то же
самое? Неужели стрела, пущенная наугад, просто так, в пространство, попала в
цель? Как этот мальчик мил!..
Холлуорд писал с увлечением, как всегда, чудесными, смелыми мазками, с
тем подлинным изяществом и утонченностью, которые -- в искусстве по крайней
мере -- всегда являются признаком мощного таланта. Он не замечал
наступившего молчания.
-- Бэзил, я устал стоять, -- воскликнул вдруг Дориан, -- Мне надо
побыть на воздухе, в саду. Здесь очень душно!
-- Ах, простите, мой друг! Когда я пишу, я забываю обо всем. А вы
сегодня стояли, не шелохнувшись. Никогда еще вы так хорошо не позировали. И
я поймал то выражение, какое все время искал. Полуоткрытые губы, блеск в
глазах... Не знаю, о чем тут разглагольствовал Гарри, но, конечно, это он
вызвал на вашем лице такое удивительное выражение. Должно быть, наговорил
вам кучу комплиментов? А вы не верьте ни единому его слову.
-- Нет, он говорил мне вещи совсем не лестные. Поэтому я и не склонен
ему верить.
-- Ну, ну, в душе вы отлично знаете, что поверили всему, -- сказал лорд
Генри, задумчиво глядя на него своими томными глазами.Я, пожалуй, тоже выйду
с вами в сад, здесь невыносимо жарко. Бэзил, прикажи подать нам
какого-нибудь питья со льдом... и хорошо бы с земляничным соком.
-- С удовольствием, Гарри. Позвони Паркеру, и я скажу ему, что
принести. Я приду к вам в сад немного погодя, надо еще подработать фон. Но
не задерживай Дориана надолго. Мне сегодня, как никогда, хочется писать.
Этот портрет будет моим шедевром. Даже в таком виде, как сейчас, он уже чудо
как хорош.
Выйдя в сад, лорд Генри нашел Дориана у куста сирени: зарывшись лицом в
прохладную массу цветов, он упивался их ароматом, как жаждущий -- вином.
Лорд Генри подошел к нему вплотную и дотронулся до его плеча.
-- Вот это правильно, -- сказал он тихо.-- Душу лучше всего лечить
ощущениями, а от ощущений лечит только душа.
Юноша вздрогнул и отступил. Он был без шляпы, и ветки растрепали его
непокорные кудри, спутав золотистые пряди. Глаза у него были испуганные, как
у внезапно разбуженного человека. Тонко очерченные ноздри нервно
вздрагивали, алые губы трепетали от какого-то тайного волнения.
-- Да, -- продолжал лорд Генри, -- надо знать этот великий секрет
жизни: лечите душу ощущениями, а ощущения пусть врачует душа. Вы --
удивительный человек, мистер Грей. Вы знаете больше, чем вам это кажется, но
меньше, чем хотели бы знать.
Дориан Грей нахмурился и отвел глаза. Ему безотчетно нравился высокий и
красивый человек, стоявший рядом с ним. Смуглое романтическое лицо лорда
Генри, его усталое выражение вызывало интерес, и что-то завораживающее было
в низком и протяжном голосе. Даже руки его, прохладные, белые и нежные, как
цветы, таили в себе странное очарование. В движениях этих рук, как и в
голосе, была музыка, и казалось, что они говорят своим собственным языком.
Дориан чувствовал, что боится этого человека, -- и стыдился своего
страха. Зачем нужно было, чтобы кто-то чужой научил его понимать собственную
душу? Ведь вот с Бэзилом Холлуордом он давно злаком, но дружба их ничего не
изменила в нем. И вдруг приходит этот незнакомец -- и словно открывает перед
ним тайны жизни. Но всетаки чего же ему бояться? Он не школьник и не
девушка. Ему бояться лорда Генри просто глупо.
-- Давайте сядем где-нибудь в тени, -- сказал лорд Генри, -- Вот Паркер
уже несет нам питье. А если вы будете стоять на солнцепеке, вы подурнеете, и
Бэзил больше не захочет вас писать. Загар будет вам не к лицу.
-- Эка важность, подумаешь! -- засмеялся Дориан Грей, садясь на скамью
в углу сада.
-- Для вас это очень важно, мистер Грей.
-- Почему же?
-- Да потому, что вам дана чудесная красота молодости, а молодость --
единственное богатство, которое стоит беречь.
-- Я этого не думаю, лорд Генри.
-- Теперь вы, конечно, этого не думаете. Но когда вы станете
безобразным стариком, когда думы избороздят ваш лоб морщинами, а страсти
своим губительным огнем иссушат ваши губы, -- вы поймете это с неумолимой
ясностью. Теперь, куда бы вы ни пришли, вы всех пленяете. Но разве так будет
всегда? Вы удивительно хороши собой, мистер Грей. Не хмурьтесь, это правда.
А Красота -- один из видов Гения, она еще выше Гения, ибо не требует
понимания. Она -- одно из великих явлений окружающего нас мира, как
солнечный свет, или весна, или отражение в темпых водах серебряного щита
луны. Красота неоспорима. Она имеет высшее право на власть и делает царями
тех, кто ею обладает. Вы улыбаетесь? О, когда вы ее утратите, вы не будете
улыбаться... Иные говорят, что Красота -- это тщета земная. Быть может. Но,
во всяком случае, она не так тщетна, как Мысль. Для меня Красота -- чудо из
чудес. Только пустые, ограниченные люди не судят по внешности. Подлинная
тайна жизни заключена в зримом, а не в сокровенном... Да, мистер Грей, боги
к вам милостивы. Но боги скоро отнимают то, что дают.. У вас впереди не
много лет для жизни настоящей, полной и прекрасной. Минет молодость, а с нею
красота -- и вот вам вдруг станет ясно, что время побед прошло, или придется
довольствоваться победами столь жалкими, что в сравнении с прошлым они вам
будут казаться горше поражений. Каждый уходящий месяц приближает вас к этому
тяжкому будущему. Время ревниво, оно покушается на лилии и розы, которыми
одарили вас боги. Щеки ваши пожелтеют и ввалятся, глаза потускнеют. Вы
будете страдать ужасно... Так пользуйтесь же своей молодостью, пока она не
ушла. Не тратьте понапрасну золотые дни, слушая нудных святош, не пытайтесь
исправлять то, что неисправимо, не отдавайте свою жизнь невеждам, пошлякам и
ничтожествам, следуя ложным идеям и нездоровым стремлениям нашей эпохи.
Живите! Живите той чудесной жизнью, что скрыта в вас. Ничего не упускайте,
вечно ищите все новых ощущений! Ничего не бойтесь! Новый гедонизм -- вот что
нужно нашему поколению. И вы могли бы стать его зримым символом. Для такого,
как вы, нет ничего невозможного. На короткое время мир принадлежит вам... Я
с первого взгляда понял, что вы себя еще не знаете, не знаете, чем вы могли
бы быть. Многое в вас меня пленило, и я почувствовал, что должен помочь вам
познать самого себя. Я думал: "Как было бы трагично, если бы эта жизнь
