присылали тройную порцию молока. Данилову ответили, что он не прав, но что
его вопрос будет рассмотрен. Четыре года шла переписка о молоке, и четыре
года Данилов ничего не делал. Наконец в молоке ему было отказано, потому
как лабораторным путем ученая комиссия установила в Данилове низкое
содержание внутренней вредности. Однако в связи с вредностью окружающей
среды Данилову для поддержания сил решили высылать яблочный сок с мякотью.
И опять от Данилова ждали действий, и опять на него кричали. Тогда Данилов
отправил в Канцелярию нервное послание и в нем заявил, что его учили иметь
дело с духовными ценностями и истинным знанием, а не устраивать бури и
скандалы, они куда лучше могут получаться у мелких духов-недоучек.
Начальник Канцелярии принял слова Данилова на свой счет, бился в ужасном
гневе громил казенную мебель, грозил упечь Данилова в расплавленные недра
Земли.
Тут и Данилов перепугался. Опять ему припомнили все его грехи земных
лет, все его шалости и гусарские молодечества. Данилов поначалу храбрился,
грудь колесом пытался выставить, но очень скоро стих и стал ждать кары. Ни
с помощью приятелей, ни с помощью ласковых светских дам не хотел он
облегчать свою судьбу. И тут случилось неожиданное. Ему предложили
подписать договор.
Данилов не верил, думал, что над ним издеваются, а его вызвали в
Канцелярию от Порядка и прямо в белые руки вложили три экземпляра
договора.
Мудрые умы из теоретиков, разбиравшие дело Данилова, пришли к мысли,
что все его отклонения от нравственных и трудовых демонических норм
вызваны не чем иным, как его неопределенным положением. Демон Данилов в
последние годы, посчитали теоретики, жил и трудился как в тумане. То есть
Данилов не знал вовсе, кто он. То ли демон, то ли человек, то ли неведома
зверушка, то ли вообще черт знает кто. Последнее соображение на бумагу,
естественно, не легло. Это люди склонны были приписывать чертям большие
знания, демоны же и чертей, и систему их образования, как, впрочем, и все
их системы, ставили чрезвычайно низко. Вывод теоретиков был такой:
заключить с Даниловым договор, с сохранением Данилову демонического стажа,
и считать его отныне демоном на договоре.
Но мало ли что могли предложить теоретики, не всякая их глупость
принималась всерьез чинами. Однако Данилову повезло, и, как он выяснил
позже, вот почему. Да, он многое нарушал, решили чины. Но в Девяти Слоях о
нем сложилось мнение не как о злостном нарушителе, а как о шалопае. А где
же обходятся без своих шалопаев? К тому же Данилов был признан шалопаем
милым и обаятельным, светскими дамами в особенности. Нарушать-то он
нарушал, но никаких публичных заявлений, порочащих Девять Слоев, не делал,
критик не наводил, арий не пел, не то что его отец, вольтерьянец. Из
шалопаев же, пусть и отчаянных, выходили потом самые примерные демоны.
Но Данилову все это не было сказано. Его бранили и унижали, брали с
него клятвенные заверения в том, что он покончит с легкомыслием. Данилов с
охотой давал заверения, выглядел благоразумным и понятливым. Договор с ним
подписали, оставив в ведении Канцелярии от Того Света. В третьей статье
договора категорически требовалось, чтобы Данилов всегда знал, в каком
состоянии он находится - в человеческом или в демоническом. На складе под
расписку Данилову выдали серебряный браслет системы "Небо - Земля", часы
Данилову были не нужны, вместо часов Данилов и носил теперь браслет,
никогда и нигде, даже и в парной в Сандунах, его не снимал, а если бы
какой грабитель в темном переулке, хоть и с пистолетом, пожелал получить
от Данилова браслет, то вряд ли бы это его желание осуществилось.
На одной из пластинок браслета была художественно выгравирована буква
"Н", на соседней - буква "З". Стоило Данилову рукой или волевым усилием
сдвинуть пластинку с буквой "Н" чуть вперед, как он сейчас же переходил в
демоническое состояние. Движение пластинки с буквой "З" возвращало
Данилова в состояние человеческое. Быть демоном и человеком одновременно
Данилов не имел права. Много имелось в договоре строгих правил и
ограничений, Данилов поначалу делал вид, что не может держать в голове все
статьи документа, но ему их напоминали.
Долго гадали, чем теперь занять Данилова. К важным делам он был
признан неспособным. Данилов, пока в Канцелярии ломали головы, не
вытерпел, решил опередить чиновников и сам нашел себе дело, не очень к
тому же противное. Он потихоньку стал отсылать в Управление Умственных
Развлечений земные шутки, очень ценимые в Девяти Слоях. Шутки передавали в
Канцелярию от Наслаждений. Однажды он забыл отправить в Управление
очередной ящик с шутками и немедленно получил выговор вкрутую. От Данилова
потребовали и объяснительную записку. Данилов сообщил, что задержался с
отправкой шуток оттого, что земные шутки, оказывается, следует с терпением
отмачивать в специальном растворе, тогда они становятся особенно хороши, -
это открытие Данилов сделал недавно. Данилов и действительно начал
отмачивать шутки с анекдотами в ванне и вскоре получил из управления
теплое письмо, в нем Данилова хвалили, сообщали ему, что отмоченные им
шутки имеют большой успех, просто шумная мода на них! Тогда Данилов
осмелел, написал о жалких условиях, в каких он отмачивает шутки, и
попросил изготовить ему специальный аппарат - рисунок его тут же приложил.
Попросил Данилов и несколько баночек горчицы - для особой крепости
раствора (он ждал Муравлевых на пельмени). Горчицу Данилов шиш получил, у
них и у самих ее не было, но Данилову посоветовали купить за наличный
расчет горчичников в аптеках, их и пустить в дело. Зато аппарат умельцы
изготовили Данилову славный, чудо какое-то явилось ему, сверкающее и
прозрачное, с ракушками и камнями, с батарейками для подогрева воды.
Данилов налюбоваться не мог аппаратом.
Все шло ничего, вроде бы Данилов был при деле, мог бы жить и играть
себе на альте. Но оказалось, что только Канцелярия от Наслаждений довольна
им. С точки же зрения его Канцелярии от Того Света он бездействовал,
слишком много позволял себе и слишком часто нарушал порядки. Что было, то
было. Данилова вызывали куда следует, тыкали носом в статьи договора,
уговаривали не позорить честь непорочной Канцелярии, грозили карами.
Данилов глядел на сановников невинными глазами, каялся и обещал
исправиться. Однако не менялся.
Данилова, желая проучить его, даже прикрепили к останкинским домовым,
по месту жительства. Другой бы демон ночей не спал от бесчестья - это
демона-то и к домовым! А Данилов ничего, поначалу, конечно, был расстроен,
но потом заглянул как-то ночью в собрание домовых на Аргуновскую улицу, и
домовые пришлись ему по душе. Он стал ходить к ним и пальцем о палец не
ударил, чтобы изменить унизительное свое положение. (Впрочем, теперь он
бывал у домовых редко. Но это - из-за занятости музыкой.)
Суета человечьей жизни опять захватила его, он махнул рукой на угрозы
и предостережения и решил, что пусть все идет как идет. И вот - дождался!
Явился порученец Валентин Сергеевич или кто он там на самом деле и
преподнес лаковую повестку с багровыми знаками времени "Ч".
Данилов лежал теперь в сырой пещере в Андах под шкурой древесного
ягуара и никакого выхода из нынешнего своего печального положения отыскать
не мог.
"А ведь они мне дают срок что-то предпринять, - думал Данилов. -
Последний срок, но дают. Иначе бы они меня немедля вызвали в судилище...
Хотят, чтобы я сделал выбор... Это еще не конец... Время есть...
Что-нибудь, а придумаю... Правда, не сейчас... а потом... потом..."
Соображения эти немного успокоили Данилова, и он, дав себе
решительное обещание в ближайшие же часы продумать план действий, на
каменной лежанке и задремал.
Но вскоре его разбудило хриплое знакомое мурлыканье. Данилов открыл
глаза и увидел перед собой кота Бастера. Кот был старый, полуслепой и
облезший - и хороший скорняк вряд ли бы взялся пошить из него кроличьи
шапки. Да что там скорняк! Не всякая живодерня согласилась бы принять
такого кота. Впрочем, служащих живодерни Бастер, наверное, бы удивил - он
был ростом с теленка. Когда-то Бастера признавали красивым, даже
великолепным, но до того он устал жить, что внешность его теперь
совершенно не заботила. И то ведь - завелся он в Египте во времена Изиды и
Озириса и очень скоро, без всяких рекомендательных писем, а только
благодаря своим трудам и талантам, стал священным покровителем Музыки и
Танцев. Вокруг стояла тьма египетская, но и в той тьме стараниями Бастера
кое-что делалось. Кое-что звучало и подпрыгивало. Сейчас он уже нигде не
служил, а находился на заслуженном отдыхе. Он был добр, в нем еще тлел
интерес к музыке, потому-то Данилов и любил кота и позволял ему появляться
в своей пещере, а в пещеру он допускал немногих.
- Здравствуй, Володя, - сказал Бастер. - Я тебе не помешал?
- Здравствуйте, - кивнул Данилов. - Я рад вас видеть. Я так...
вздремнул...
- Хорошо, - сказал Бастер. - Я посижу молча.
Данилов закрыл глаза, говорить ему не хотелось, но он знал, что кот
сейчас же начнет расспрашивать его о новостях московской музыкальной жизни
- и тут кота можно понять, но вот отвечать ему будет невмоготу. "А отчего
же потом-то искать выход? - подумал Данилов. - Надо решить теперь же,
непременно теперь..."
Но тут как бы игрой бликов на перламутре жемчужной раковины, как
дуновение Эола, лишь чуть всколыхнув сырой воздух пещеры, с цветами
анемонами в руках явилась нежная Химеко, вечная жрица и пророчица,
тончайшее создание природы, давняя подруга Данилова. Шелком фисташкового
кимоно проведя по щербатым камням пещеры, Химеко поклонилась Данилову и
цветы анемоны положила к его изголовью. Данилов привстал в смущении, ноги
свесил с лежанки. Кот Бастер поднял хвост трубой и сейчас же деликатным
дымком рассеялся в сумраке пещеры. Химеко стояла молча, голову кротко
наклонив, а Данилов любовался ею. Однако он тут же осознал, что теперешнее
явление Химеко вовсе некстати. Когда-то между ними была страсть, от
страсти той таял лед в Гималаях и вспухали великие реки, острова
поднимались в океане, лава клокотала в безумных кратерах Курил. И теперь
Химеко иногда волновала Данилова, но страсти прежней, увы, в нем не было
больше. Бывало, Данилов весь дрожал, спеша на свиданья с Химеко, теперь он
был с ней спокоен. Когда-то он желал навсегда поселиться рядом с Химеко в
туманных горах острова Хонсю. Но Химеко прижала тогда палец к губам и
покачала головой, и Данилов, смирясь со своим печальным жребием, принял ее
обычай, называемый цумадои, а значит, и стал приходящим другом Химеко.
Прилетать к ней на крыльях любви он имел право лишь по ее вызову. А каково
было мечтательному в ту пору Данилову с его нетерпеливой натурой видеть в
мыслях мягкие округлые плечи Химеко, ее безукоризненно верную грудь,
томительный танец ее тонких, гибких рук, думать о Химеко и сидеть дурак
дураком, ожидая ее вызова. Как давно это было! Кабы вернуть те хмельные
полеты юных лет!
Химеко все стояла молча и глядела на Данилова, была покорна, словно
его раба, чувство жалости шевельнулось в Данилове, и правая нога его сама
собой стала нащупывать камень пола. Но тут же Данилов сказал себе: "Нет!
Ни в коем случае! Нынче не до баб!.. Разве примешь с ними важное решение!"
Данилов так и застыл в глупейшей позе, правой ногой касаясь пола.
А во взгляде Химеко появилось нечто новое, тревога какая-то или даже
