Кармадон жестко сказал, что этот разговор следует оставить. И вообще он
попросил Данилова о событиях последних двух недель забыть. И забыть о его,
Кармадона, разговорах, вызванных минутной слабостью. "Хорошо", - сказал
Данилов, стал серьезным. Тут Кармадон добавил, видно, для того чтобы
развеять все сомнения Данилова: каникулы для него, Кармадона, не прошли
даром, он стал сильнее, переступил в себе через нечто важное и созрел для
дел более значительных, нежели забавы с цивилизацией волопасов.
- Да, я чувствую в себе явный прилив сил, - сказал Кармадон.
Было похоже, что на этом его откровения Данилову закончились. Данилов
опять ощутил себя чуть ли не станционным смотрителем, какому шубу
следовало накидывать на плечи заезжего сановника. Он теперь и не знал, был
у них с Кармадоном разговор о времени "Ч" или не был.
Данилов вдруг подумал, что Кармадон, возможно, приезжал и ни на какие
не каникулы, а инспектором по его, Данилова, делу. От этой мысли он
поначалу затрепетал, но тут же стал воинственным.
Данилов сел за письменный стол, принялся оформлять каникулярные
бумаги Кармадона. Тут гость опять стал простым и, даже несколько заискивая
перед Даниловым, попросил его все отметить как надо. А в кратком донесении
о каникулах быть справедливым.
- Хорошо, - сухо сказал Данилов.
Кармадон - сначала на островах Сан-Томе и Принсипи, а затем в
Панкратьевском районе - прихватил пять лишних земных суток, теперь из
документов со словами "убыл", "прибыл" они исчезли. Синий бык вышел в
донесении Данилова если не геройским, то во всяком случае достойным
репутации Кармадона животным. Расписался Данилов на бумагах школьной
ручкой сороковых годов, деревянной, тонкой, с пером рондо, бухгалтерия
пасту и синие чернила не признавала. К местам для печати Данилов
приложился разогретой над газовой плитой пластинкой браслета с буквой "Н".
В прогонных грамотах Данилов подчеркнул вид топлива и систему ускорения.
Теперь бумаги Кармадона были в порядке. Кармадон завернул их в несгораемый
платок и прикрепил к штанам английской булавкой - плохо выправленные или
потерянные отчетные документы не одному из знакомых Данилова и Кармадона
стоили карьеры.
- А если ты решил перейти к нам, - сказал Кармадон, - то
расписываться тебе придется не чернилами...
- Я знаю... - Данилов быстро взглянул на Кармадона.
- Ты сегодня обещал объявить решение... Наш разговор остается в
силе...
- Хорошо, - сказал Данилов, - но давай сначала закончим с твоими
делами, а уж потом займемся моими...
"Значит, о моем деле он не забыл, - подумал Данилов. - Значит, и не
инспектор он, а и вправду был на каникулах..." На душе у Данилова стало
спокойнее. И чувства его к Кармадону потеплели. "Он - ничего, - решил
Данилов, - а мрачный и важный - это потому что с женщинами ему не везет".
Данилов чувствовал, что желает оттянуть решение своего дела хоть и до
вечера, мало ли какие условия будут ему предложены, что огорчаться
заранее?
- Теперь сувениры, - сказал Данилов.
- Да, сувениры...
С сувенирами положили так. Много времени на выбор подарков не
тратить, а сейчас же составить их список. Потом отобранные вещи и явления
Данилов в упакованном виде брался отправить Кармадону вдогонку. Или же
параллельным с Кармадоном курсом. Список открыли девять меховых шапок и
одна из верблюжьей шерсти. Попросил гость восемь ящиков с бутылками
минеральной воды осетинского курорта Кармадон - для стариков. Затем в
список внесли тепловоз Людиновского завода, Данилов хотел было выяснить,
зачем он Кармадону, но тот замялся и покраснел. "Ладно", - сказал Данилов.
Дальше пошли кинофильмы, в том числе с участием Синтии Кьюкомб. Захотелось
Кармадону увезти на память копье странствующего рыцаря Резниковьеса, уже
починенное. Внесли в список пять тонн жевательной резинки, Данилов
прикинул, в каких странах брать ему резинку, подумал, что несколько пачек
он непременно прикарманит и угостит Мишу Муравлева и еще кого-нибудь из
детей. Кармадон настаивал на том, чтобы сувениром был отправлен
полюбившийся ему комментатор фигурного катания, однако Данилов
предположил, что тот уцепится за микрофон и никуда не улетит. Кармадон
расстроился, но тут Данилов уговорил его заменить комментатора
пространщиком из Марьинских бань дядей Нариком, подававшим Кармадону
простыню, однако вспомнил, что дядя Нарик - мусульманин, а они с
Кармадоном - вовсе не джинны. В конце концов комментатор был компенсирован
кометой Когоутека и леденцами на палочке "Синий бык". Кармадон попросил
записать что-нибудь для демонических дам, и тут уж Данилов расстарался!
Секциям, любезным женскому глазу, в парижских магазинах "Самаритен",
"Монопри", "Призюник" предстояло оскудеть! И сгореть! "Надо бы и мне, -
подумал Данилов, - при случае послать кое-что и кое-кому... Химеко и
Анастасии - непременно! Хотя Анастасия от меня теперь ничего и не
примет..." Данилов вздохнул. Еще в список вошли марки с олимпийским
гашением, извержение вулкана Тятя, лекция Кудасова, распространенная в
сети, и с ответами на записки, ломбардское кресло делового человека
Ришара, вызвавшее отъезд быка Василия, веселый памятник Гоголю с бульвара,
морская капуста в банках, четыре электрооргана, очередь за коврами у
Москворецкого универмага, ростокинский акведук. Список протянулся еще на
пятнадцать пунктов.
- Пока хватит, - сказал Данилов, - а к вечеру что-нибудь вспомним...
- Наверное, хватит.
Тут Данилов подумал, что ростокинским акведуком он распорядился
напрасно. Его следует оставить на месте И вид он имеет красивый. И заслуги
перед городом. Как-никак стоит двести лет. Захотел он заменить акведук
открытым бассейном "Москва", от коего мокнут и тухнут картины с книгами,
но и бассейн ему стало жалко.
Сувенирами Кармадон, казалось, был доволен, Данилова это порадовало.
Однако опять Данилов уловил в себе желание угодить Кармадону, отчасти не
бескорыстное. "А-а, ладно... - подумал Данилов, - последний день, а там
опять стану сам собой..." Тут он сообразил, что не мешало бы в список
сувениров вставить альт Альбани, вставить и забыть его отправить вместе с
Кармадоном... "Нет, никогда, - сейчас же остановил себя Данилов. - Ишь
хитрец какой!" - пригрозил он себе пальцем.
А Кармадон опять стал серьезным и надменным. Как и полагалось демону
седьмой статьи Видно, высокие мысли посетили его.
- У нас день впереди, - сказал Данилов. - Как ты предполагаешь
провести его?
- В разгуле, - сказал Кармадон.
Но без предвкушения удовольствий сказал, а холодно, твердо, будто под
разгулом понимал не персидские пляски и не битье зеркал, а прием снадобий
и чтение источников. Или желал показать, что он сам нынче себе хозяин и
обойдется без провожатых и сотрапезников. Данилов опять почувствовал
расстояние между ним и Кармадоном, пожалел о своей душевной простоте. "Ну
и пусть гуляет, - подумал он, - хоть один, хоть с кем... Хоть с Клавдией!"
У самого Данилова не было желания пускаться в разгул, а присутствовать при
разгуле других, чтобы потом разводить гуляк на квартиры, - тем более! Но
что он мог поделать?
- Сейчас придут Земский и водопроводчик, - сказал Кармадон, - и мы
двинемся...
- Куда это? - спросил Данилов.
- В Павелецкий вокзал.
Однако первым пришел не Земский и не Коля, а Кудасов. Данилов
полагал, что после вчерашнего происшествия Кудасов отсиживается где-нибудь
в укрытии и уж его дом намерен обходить за пять верст. Усы Кудасова
шевелились. Было видно, что Кудасов притянут на квартиру Данилова
большими, хоть и смутными надеждами, вызванными сегодняшними затеями
Кармадона. "Как он их почувствовал?" - удивился Данилов. Робок был
Кудасов, нервен, что-то настораживало его и пугало, а вот словно какая
страсть помимо воли Кудасова подхватила его и принесла сюда. "Может,
Кармадон нарочно завлек Кудасова, - подумал с опаской Данилов, - чтоб
взять над ним и покуражиться?"
Уж больно пронзительные были глаза у Кармадона.
К двенадцати явились Земский и водопроводчик Коля. Оказалось, что они
и договорились вчера о двенадцати часах. Правда, Коля все забыл. Но
Земский помнил.
В ресторане Павелецкого вокзала взяли столик с шестью стульями.
Распоряжался Кармадон. Его как бы провожали, пили за Иркутск и сибирские
просторы. Хотя на этом вокзале пить полагалось бы за Тамбов и Саратов.
После первых рюмок приблудные друзья Кармадона захмелели быстрее, чем
следовало бы, то ли от вчерашнего основания, то ли от воздуха Павелецкого
вокзала. Данилов и вообще пить не желал, а тут, наблюдая некий неприятный
холод в глазах Кармадона, намерен был держать себя в руках. Кармадон
шепнул на ухо, властно шепнул:
- Данилов, не передергивай карты! Не старайся быть постнее других...
Или я посчитаю, что ты мне не доверяешь, и обижусь!
Данилов сейчас и вправду не доверял Кармадону. Однако и не хотел,
чтобы Кармадон был им недоволен. Наоборот, хотел, чтобы тот очень им был
доволен. "Ну и ладно! - думал Данилов. - Ну, в его последний нонешний
денечек, желания его исполню, и ладно... И условия их приму... Что мне эта
канцелярия, что та!" Данилов давно считал: следует всегда оставаться самим
собой в главном, а в мелочах - уступать, мелочей много, они на виду,
оттого-то и кажутся существенным, главное же - одно и в глубине, уступки в
мелочах и создают видимость подчинения и прилежности. Пусть считают, что
он послушный. Но он-то как был Данилов, так и будет им.
Потом сидели в ресторане Рижского вокзала, потом Курского. Когда и
как увлекся Кармадон железнодорожной кухней, Данилов не знал, спросить же
теперь об этом Кармадона было неудобно. Рижский ресторан оказался ничего.
Курский же компанию возмутил - только что скатерти в нем были чистые.
Дальше отчего-то кушали стоя в желтом буфете при станции Бутово. Кушали
много с каких-то сверкающих легких тарелочек из фольги, все больше -
варенные вкрутую яйца и селедку на черном хлебе. Запивали "Северным
сиянием" и три шестьдесят двумя. Бутылки Кармадон брал с пола и будто бы
из-под штанин. Бутовские любители интересовались, откуда водка в
воскресный день, Данилов объяснял, что с платформы Катуар Савеловской
дороги, там нынче торгуют. Любители тотчас бежали к электричкам, имея в
виду платформу Катуар. И тут Данилов понял, что они впятером жуют шпроты
уже не в Бутове, а в буфете станции Львовская. "Эдак мы скоро в Туле
пряниками станем угощаться!" Потом были и пряники.
В глазах Кармадона и в его губах, когда он задумывался и не жевал,
было что-то разбойничье, затаенное, было и высокомерие, и брезгливость
была. Данилов понимал - следовало ждать от Кармадона какой-то выходки, уже
не ухарской, а расчетливой, и как бы эта выходка кого не погубила! Однако
когда Кармадон кушал железнодорожные угощения, пил "Сияние", он делал это
с удовольствием и с таким аппетитом, так вкусно, что Кудасов, уж на что
был гурман и привереда, а и тот, увлеченный азартом Андрея Ивановича, одно
за другим проглатывал яйца вкрутую.
Пил Данилов поневоле, пил, но все же замечал, какими глазами Кармадон
нынче глядел на женщин. Голодные это были глаза, жаждущие. В иные
мгновения, особенно когда буфетчица плыла над пивной пеной положительной
грудью, глаза Кармадона отражали страсти, волненье в кипучей крови. Многие
женщины, попадавшие в поле зрения Кармадона, трогали его, но, пожалуй,
буфетчицы и официантки - более всех. Все в натуре Кармадона, видно, так и
