архитектуры, Данилову милыми. Вот он и забоялся... Но и это объяснение его
не устроило. Соблюдая меры предосторожности, можно было и памятники не
разрушить... "Нет, все из-за Наташи", - понял Данилов.
Это было странно. Прежде Данилову земные женщины вовсе не служили
препятствием в демонических отношениях. Явились сейчас же Данилову мысли о
том, что с ним случилось. Однако он их отогнал, решив, что раздумья
следует отложить до лучших времен. Но что же это за лучшие времена! Откуда
они? Их у него или вообще не будет, посчитал Данилов, или они наступили
уже теперь. Может, и время "Ч" отменено. А что, подумал Данилов, вот ведь
и Кармадона к нему прислали на отдых, и Валентин Сергеевич исчез. Может, и
вправду произошло нечто? Скажем, подействовала искупительная жертва
Химеко?
Данилов взбодрился. Он уже верил в Химеко и в облегчение своей
судьбы. Ему показалось даже, что в комнате его запахло цветами анемонами
из нежных рук Химеко. "Может, и насчет альта ей намекнуть?" - подумал
Данилов. Но тут же он вспомнил, что его инструмент, его музыка к
демоническим силам не могут иметь никакого отношения. "Вот вернется
Кармадон, я с ним поговорю при случае насчет времени "Ч" и Валентина
Сергеевича, - в благодушии рассуждал Данилов, - вдруг альт и объявится...
сам собой... А что Анастасия грозила - так это она в сердцах..."
15
"Батюшки! - спохватился Данилов. - Я забыл про Кармадона!"
И он отлетел в Мадрид.
Данилов сразу же узнал, что Бурнабито взял у Синтии Кьюкомб сто тысяч
долларов.
При этом он, Бурнабито, заявил, что свидание с Синтией вряд ли будет
полезно быку Мигуэлю, однако отказать прелестной даме он не может. "Ну и
наглец!" - возмутился Данилов.
Бурнабито улыбался, а внутренне был растерян. Ничто не пробуждало в
Мигуэле корридного бойца! Десятки отборных коров, кровь с молоком, пылких
и отзывчивых, пытались увлечь принсипского быка, но ни одна из них не
смогла стать его подругой. В гневе жестокий Бурнабито пустил этих ни в чем
не повинных существ на мясной фарш для консервов "Завтрак странствующего
рыцаря". Кормили быка лекарствами, показывали ему редкие фильмы, от каких
и слепой бы почувствовал муки любви, ничто не помогало. Дышал принсипский
бык ровно, а сенажную массу, пахнувшую росой, жевал машинально. "Фу-ты!
Лучше бы тебя взорвали в Нуакшоте!" - свирепел Бурнабито. Впрочем, он
полюбил быка Мигуэля.
В Синтии Бурнабито видел теперь чуть ли не последнюю надежду. Да и
Мадрид верил в Синтию. Десятки тысяч взволнованных людей пришли к особняку
быка Мигуэля.
Люди облепили ограду в чугунных узорах, повисли на створках ворот, со
съестными припасами в руках заняли плоские крыши соседних домов, уплатив
хозяевам умеренную мзду. "Ну как, как? Вошла она к нему?" - спрашивали
опоздавшие. "Вошла, вошла..." - отвечали им с тихой радостью. Возле ворот
было установлено электрическое табло фирмы "Роллекс", отмечавшее доли
секунды. Бурнабито как бы держал собравшихся в напряжении и призвал их во
свидетели - если она, Синтия, продлит свои удовольствия хоть на мгновение,
пусть, если честная, выкладывает еще сто тысяч.
Среди публики присутствовал и переживал на лошади Пржевальского
странствующий рыцарь Алонсо Виталио Резниковьес, вернувшийся из провинции,
со странствующим же официантом. К копью недавнего тореро была привязана
проволокой металлическая тарелка с портретом Синтии Кьюкомб и словами
"Синтия, и более никакая!". Было известно, что рыцарь объявил Синтию дамой
своего сердца и пообещал проткнуть копьем с электронаконечником каждого,
кто усомнится в Синтииных совершенствах. Пришли к особняку и любители
шахмат, привыкшие узнавать о ходе партий в фойе и на улицах. Чем ближе
было к контрольному времени, тем тише становилось на площади.
Когда на табло "Роллекс" вспыхнули нули, дверь особняка распахнулась,
и роскошная Синтия, не подарив Бурнабито ни мгновения, вышла на воздух.
Она сердито обвела взглядом безмолвную толпу и сказала устало, но зло:
- Бык - импотент!
Толпа так и ахнула!
- Отмщенье, синьоры, отмщенье! - вскричал странствующий рыцарь
Резниковьес и потряс копьем с тарелкой.
Все поняли, что оскорбитель Синтии погибнет. Скорее всего - сегодня
же.
Официант протянул рыцарю печеное яблоко в слоеном тесте, присыпанное
сахарной пудрой. Рыцарь яблоко проглотил, обдав пудрой соседних дам, но не
успокоился.
"Такой наделает дел! - опечалился Данилов. - Изверг, по роже видно,
хоть и рыцарь. Да и Синтия, бедолага, наверное, в обиде... И что они
привязались к Мигуэлю! Не дают животному поспать..." Данилов понял - за
Мадридом нужен глаз да глаз. Принсипский бык Мигуэль никому не был теперь
безразличен, следовало ждать событий, а каких - неизвестно. "Будем
глядеть..." - вздохнул Данилов.
Вернувшись в люди, Данилов стал стелить постель и тут остро захотел
сыграть одну из "Песен для сумасшедшего короля" Майкла Дениса, шестую.
Сыграл. Один раз. И еще. "Кабы на Альбани..." - подумал Данилов. Но и без
Альбани вышло хорошо. "Кабы Наташа тут сидела и слушала..." Но и для
самого себя сыграть было приятно. Данилов потянулся, представил Наташу
спящей, нежность возникла в нем. Однако он тут же вспомнил Анастасию,
снова пожалел ее. "А ведь она грозила... Как бы Наташе не сделала
худого... Нет, Анастасия не сделает... Она земную женщину в расчет не
возьмет... А вот мне что-нибудь да устроит!.."
Данилов взял ноты Переслегина, думая пробежать их хоть наискосок.
Одолел первый лист и впился в бумагу глазами. Скоро он понял, что перед
ним музыка. В симфонии было семь частей, альт вел сольную партию, но не
так, как у Берлиоза в "Гарольде", а находясь почти всегда в состоянии
любви, ненависти или усталого безразличия к кларнету и валторне, причем
валторна показалась Данилову выражением прошлого альта, или, может быть,
даже и не пережитого альтом, а только пригрезившегося ему. В семи частях
симфонии Данилов не увидел претензии автора, он посчитал, что семь частей
тут необходимы, хотя и не понял пока, в чем эта необходимость. Он вообще
не стал теперь вникать в замысел Переслегина и во все случаи его
партитуры, отложив это на свежую голову. Он просто понял, что перед ним
вещь. Он захотел сыграть одну тему из третьей части. Но не смог, а тут, у
стола, и заснул.
16
Утром опять был звонок. Опять - ожидание услышать голос Наташи. И
опять в трубке - напор неугомонной Клавдии. Клавдия в канун окончания
хлопот Данилова по ее списку желала напомнить о временной своей власти.
- Помню, помню... - с досадой пробормотал Данилов и, снятый Клавдией
с постели раньше звуков будильника, не смог отказать себе в мелкой мести:
- Ну как, достала книги по голографии?
- Пока мне хватит Войнова, - сказала Клавдия. - Он уже мой. Взят.
- Сегодня салют?
- Сегодня и ежедневно. С голографией успеется. А то еще к сроку все
позабуду, если сейчас прочту... Да, помнишь, я говорила тебе насчет синего
быка?
- Ну?
- Что ну! Тот был в Мадриде. А теперь у нас свой объявился в
костромских землях, в Панкратьевском районе.
- Кто объявился?
- Бык.
- Какой бык?
- Такой же, как у них. То есть, конечно, выделка у них, наверное,
лучше и рога небось не те. Но такой же, гигантский и синий, как у них.
Только у них был принсипский, а у нас панкратьевский!
- Какой панкратьевский?
- Данилов, с тобой говорить... У меня маска на лице питательная из
томатов - и та стечет. Ты ведь газет не читаешь? Я этого принсипского быка
две ночи во сне видела, а сегодня - нате вам! - у нас нашли...
Данилов быстро закончил разговор, натянул джинсы, накинул на голое
тело пальто и в шлепанцах бросился на первый этаж. Вынул газеты и в лифте
прочел: "Интересная находка. На скотном дворе артели "Прогресс"
Панкратьевского района найден удивительный бык. Он весь синий, а ростом
выше членов артели и выше несгораемого шкафа, установленного в конторе.
Это сильное и неприхотливое животное, представителей его породы еще не
было на наших скотных дворах. Необыкновенный бык - смирный и откликается
на поэтическое имя Васька. На взгляд зоотехника В.Широкова, он ни в чем не
уступает знаменитому принсипскому быку Мигуэлю, виденному Широковым в
телепрограмме "Время". "Наверное, не уступает", - вздохнул Данилов.
Дома он перечитал заметку, помещенную под рубрикой "Удивительное -
рядом", будто в ней могли объявиться новые слова. "Так... Значит, еще и
панкратьевский... Что же я тут сижу-то, - спохватился вдруг Данилов, -
когда мне надо в Мадрид! Вдруг этот панкратьевский-то - самозванец!" А
очень могло быть, что и самозванец.
Тотчас же Данилов ткнулся носом в изумительные ворота стиля
чурригереско, в иные дни он непременно бы исследовал их линии, теперь же
он прошел сквозь них и обнаружил, что быка Мигуэля в особняке нет. И в
Мадриде быка не было. Минут двадцать назад люди Бурнабито имели его в
виду, сейчас же из виду его потеряли. Переполох еще не начался, в Мадриде
было тихо. Странствующий рыцарь Резниковьес, сломавший вчера копье при
попытке вытащить кость хека из зубов, спал на сырой брусчатке возле ворот
особняка, а верная его кобыла Пржевальского, по кличке Конкордия, стояла
привязанная к столбу.
Данилов перенесся в северные земли. Артель "Прогресс" была уже на
ногах. Данилов оглядел шкаф, установленный в конторе, учуял некое волнение
в кабинете председателя. Причиной волнения была высоких свойств бумага,
прибывшая вертолетом. Бумага указывала: "Немедленно в сопровождении
представителей отправить в Москву на Выставку достижений выведенного в
колхозе (это подчеркивалось) племенного быка Василия. Для показа гостям
столицы и обмена опытом". Правлению было жалко не быка, а представителей.
То, что бык у них не жилец, понимали все. Большому кораблю - большое
плавание. Данилов заглянул на скотный двор. Бык, интересовавший его, спал.
Здесь было прохладнее, нежели в особняке Мигуэля, дыхание панкратьевского
быка отлетало паром. Но он спал. Это Данилова успокоило.
История панкратьевской находки, выяснил Данилов, была простая. Три
дня назад в утренних сумерках животноводы колхоза Кукушкин А.А. и Кулешов
А.В. возле скотного двора наткнулись на незнакомый предмет. Когда они
встали и осветили предмет фонарями с жужжанием, то увидели, что перед ними
на снегу лежит то ли бык, то ли корова, то ли зверь. "Экая глупая
скотина!" - сказал Кукушкин, но другими словами. Стоял мороз, мужики, хоть
и были в досаде, все же пожалели животное и, растолкав его подшитыми
валенками, повели в помещение. Там, при электрическом свете, животноводы
поняли, что вчера у этой стервы Любки приняли лишнего, да и самогон ее,
видно, был дурной. Первым их движением было - сейчас же бежать
опохмелиться, но ноги не понесли. Тем временем бык - а животноводы уже
поняли, что это не корова, - тихо прошел к свободному стойлу и устроился
там на соломе. "А это ведь не наш", - сказал Кукушкин. "Не наш", -
согласился Кулешов. "А чей же?" Кулешов объяснил, кто знает чей. "Может,
из "Луча" прибрел? - предположил Кукушкин. - У них в "Луче" жизнь, сам
знаешь, не то что быки, телевизоры и те не принимают". "Да откуда же он в
"Луче" вырос бы такой! - сказал Кулешов. - Этот не от людей, этот из
лесу..." Кукушкин усомнился, но Кулешов стоял на своем. Было известно, что
где-то рядом бродит медведь-шатун, видно, этот медведь и выгнал быка из
леса. Странно, но и завфермой, а потом и другие удивленные колхозники тоже
