отвернулся и швырнул кровоточащие потроха в отдельный таз.
- Не кипятись, Харон, - бросил он сидящему напротив ланисте. - Зачем
зря слова треплешь... Все равно тебе на этих Играх с другим каркасом
выходить. Твой в Южный округ переводят. А кто у нас сейчас свободен? Одни
"ветки"... Трое из углового корпуса, Кастор вот, я, да еще рогоносцев
пара-тройка... Так что сам понимаешь - Уход тебе обеспечен. Ланиста ты
классный, но - нет на нас ланисты... Так что все будет в порядке - под
фанфары и буцины.
- Спасибо, Марцелл... - Харон улыбнулся через силу. - Только и тебя
на эти Игры не поставят. Приказ вчера пришел, на имя Претора. Велят тебя
попридержать. Причин не объясняют. Так что отдыхай... отсыпайся...
Чувствовалось, что наигранность тона давалась ему с трудом. Марцелл
пристально посмотрел на Харона и медленно вытер грязные руки полотенцем.
- Вот оно что, значит... А я, дурак... Берегут. Для чего берегут? С
чьей подачи? Или наоборот...
- Ты не бойся, Харон, - Кастор внезапно проморгался и захихикал.
Голос у него тоже оказался старческий. Дребезжащий, тоненький фальцетик...
- Не бойся. Мы тебя и без Марцелла убьем. Хорошо убьем, грамотно.
Спасибо скажешь. Потом...
- Скажу, Кастор, обязательно скажу...
Харон хотел было перегнуться через стол и потрепать Кастора по плечу,
но сидевший между ними Марцелл неожиданно поднял над головой кусок мяса и
изо всех сил ударил им по доске для разделки. Потом прислушался к
родившемуся шлепку, лицо беса приобрело чудное растерянное выражение, и из
горла вырвалось глухое рычание, похожее на рык тигра.
Он схватился за голову, застонал и принялся ритмично шлепать мясом по
доске. Его била дрожь, по обнаженному торсу пробегали судорожные
сокращения, и глаза Марцелла, казалось, сейчас вылезут из орбит.
Сквозняку стало страшно. Ночь старалась крепиться, хотя ее и
подмывало удрать куда подальше от этих сумасшедших двуногих, и когда Харон
кинулся было к припадочному - рука Кастора вцепилась в его тунику и не
позволила встать. Это глаза были старенькие, голос, а рука - ничего,
крепкая рука...
Потом ланиста так и не мог понять: возникший за окном и заполнивший
всю кухню шорох, шелест, шуршание - померещились они ему или нет?...
- Это его Зал зовет, - прошептал Кастор, и голос беса на этот раз
оказался низким и глубоким, хотя и надтреснутым.
- Не мешай, ланиста... Отмеченный он. Скоро его Зал отпустит - тогда
беги воду кипятить. Чаю ему надо, горячего... Ни сахара, ни меда - один
чай, и покрепче. Давай...
Кастор разжал пальцы, ухмыльнулся и внезапно заорал варварски
немузыкально, стараясь попадать в ритм Марцелловых ударов. Выскочивший за
чаем Харон успел услышать только начало, нечто вроде:
- В Зале Ржавой подписи
Бесы будут скот пасти,
Путь, ведущий к пропасти -
От края
До рая...
Сбитая с ног ночь неслышно выругалась, и пропустила тот момент, когда
корчащийся Марцелл хрипло взревел и упал с табурета на пол. Кастор присел
рядом, и страшен был в ту минуту его насилуемый взгляд.
- Продал душеньку, - бормотал полоумный бес, поглаживая потную
Марцеллову шевелюру, - терпи теперь... Продал, продал, и я продал, и все -
вот и маемся... дешево, совсем дешево, горсть минут взяли, и те с
гнильцой... Зачем, зачем?.. Нельзя так жить, нельзя столько жить!.. и не
жить нельзя... Отдайте душу, не хочу, не подпишу, нельзя... В Зал иди,
Марцелл, в Зал Ржавой подписи, иди - пока зовет... меня не зовет уже...
Марцелл вздрогнул и открыл глаза. Кастор склонился над ним.
- Ну что? - жадно прошептал Кастор и губы его затряслись. - Что
видел? Что?!
Марцелл приподнялся.
- Я спал, мадонна, видел ад...
Слова, рожденные беспамятством, странно прозвучали в пропитанной
запахом мяса кухне. Марцелл выгнулся и потерял сознание.
В двери влетел Харон с узелком чая.
2
Ночь вышла во двор и присела на ступеньки. Гроза, копившаяся целый
день, полыхнула несмелой молнией, и в разорвавшемся занавесе, у самых
ворот, ночи примерещилась нелепая, невозможная фигура - будто песчаный
варан встал внезапно на задние лапы, и на плоской морде ящера застыло
напряженное человеческое внимание... В следующее мгновение двор был уже
пуст. Ночь прыгнула к забору, но на улице никого не было; если не считать
случайного прохожего в блестящем синем плаще, уже свернувшего за угол.
Начался дождь. Ночь подумала и вернулась под крышу.
ПРИЛОЖЕНИЕ III
(Кодекс Веры, глава о Порче, раздел "Строения")
ХIV. 6. Строениями называются искусственно возводимые места обитания
людей, содержания домашних животных, хранения любой собственности;
постройки гражданского и культового предназначения, а также естественные
природные образования, соответствующим образом подготовленные.
ХIV. 7. Любое строение возводится с соблюдением положенной
технологии, как то: ритуальные щели для проникновения осадков и
образования сквозняков, пропитка строительных материалов гнилостными
мастиками, использование положенных пород дерева и стандартизированного
кирпича, наличие в подвалах грунтовых вод, и т.д., см. раздел "Порча:
предпосылки и условия".
ХIV. 8. Всякое строение, включая естественные природные образования,
формируется таким образом, чтобы при оставлении строения человеком и
прекращении непрерывного человеческого ухода покинутое строение немедленно
вошло в перманентный цикл разрушения и по истечении срока от пяти до
девяти лет пришло в полную непригодность. Использование брошенных строений
карается в соответствии с существующим законодательством.
ХIV. 9. Всякое строение не должно превышать уровня двух этажей
наземных построек, и полутора ярусов ниже фундамента. О храмовых молельных
помещениях см. раздел "Исключения - как они есть".
ХIV. 10. Нарушения любого пункта главы о Порче, раздел "Строения",
влечет за собой пожизненное заключение в Казематы Входящих без подачи
апелляции с одновременным лишением гражданства.
ХIV. 11. Строения, созданные с отклонениями от существующих норм
Порчи, подлежат немедленному уничтожению.
ХIV. 12. Заявления Пустотников о нарушении норм Кодекса Веры
рассматриваются советом Порченых жрецов в индивидуальном порядке.
3
Это был совершенно обычный стол. Длинный, дощатый стол, без
излишеств, вроде гнутых ножек, лакированного панно или резьбы по кромке. И
люди сидели за этим столом совершенно обычные - пожилые, разные,
обремененные заботами и неурядицами, лысые, бородатые... И люди, и стол
удивительно подходили друг другу. Простота, уверенность и спокойствие.
Первым справа сидел Архелай Тисский, Отец Строений. Его посох стоял
поблизости, прислоненный к стене, и на набалдашнике тускло поблескивало
стилизованное изображение циркуля - личный знак Строителя. От посоха
ложилась узкая тень, конец которой упирался в грубые толстые подошвы
башмаков - но уже не Архелая, а следующего сидящего за ним. Чувствовалось,
что этот человек прочно стоит на земле. Многие даже сетовали, что слишком
прочно, но делали это незаметно, шепотом - и правильно делали.
Сидящего вторым звали Медонт Гуриец, и он был Отец Свободных. Именно
людьми Гурийца устанавливались сроки Реализации Права каждого гражданина,
в его канцелярии обсуждалась форма и способ каждого заявленного Ухода, и
подписи Медонта было достаточно, чтобы гордый аристократ распустил
приглашенных, вылил заранее составленный яд и отправился под присмотром в
загородное имение - жить дальше, в горечи и позоре. Лишь Реализовавший
свое Право уходил из сферы влияния Гурийца, чье слово заканчивалось на
пороге этого мира; уходил, но напротив Медонта за столом сидел третий
человек, и даже ушедший в небо не мог пройти мимо него.
Брат Ушедших, сгорбленный, высохший Эвпид из Зама... Брат - ибо
назвать себя Отцом Ушедших не осмеливался никто. Но костлявая, покрытая
синими венами рука Эвпида дотягивалась подальше, чем любая другая. Она
дотягивалась до смерти, позорной или почетной смерти, и мертвой хваткой
брала небытие за глотку. Установка или публичный снос именного жертвенного
камня, приношение венков или наложение клейма на место захоронения, запрет
на вознесение родовых молений - и это далеко не полный перечень... Когда
немощная фигура Эвпида появлялась в коридорах канцелярии Медонта - все
служащие не сомневались, что чьи-то родственники до третьего колена по
обеим родительским линиям надолго задержатся на земле... У локтя Эвпида
лежал его медный жезл в виде молнии, оканчивающийся растопыренной пятерней
с аккуратно заостренными ногтями, покрытыми серебристым лаком. Эвпид из
Зама все время придерживал жезл, словно опасался, что сосед его предпримет
попытку украсть символ - но сосед сурово молчал, и неподвижность его была
сродни покою ночного утеса.
Незачем зариться на чужой жезл Ктерию Бротолойгосу, Отцу Вещей. Не
интересны ему люди - ни живущие, ни ушедшие, никакие... Вещь - сотворенная
или приспособленная - вот что способно нарушить покой Бротолойгоса, и если
будет усмотрено несоответствие вещи тому, что гласит Кодекс Веры - горе
создателю неположенного!.. Тут уж слово Ктерия имеет последний вес.
Промолчат тогда и Архелай, и Медонт, и Эвпид, потому что тяжел знак
Бротолойгоса, Отца Вещей - свинцовый гладкий шар, подобный гире, что
кладут на весы торговцы. Только здесь весы иные...
И, словно услышав невысказанное, зашевелился силуэт на дальнем конце
стола... Распахнулась серая грубая накидка, и знак Весов блеснул на груди
Мердиса Фреода, Пастыря Греха. Тот грешник, за кем захлопывались двери
Казематов Входящих, вычеркивался из мира; не строил он зданий, не делал
вещей, не жил, не умирал... Слеп был Мердис, с самого рождения слеп,
всегда выбирался Пастырь из незрячих, потому что не видят глаза
человеческие греховных помыслов. Внутренний взор нужен избранному,
безошибочный, бесстрастный - тот взор, что ни разу не видел мира этого, но
сравнивал сделанное с высшим законом. И не выдерживал никто взгляда
слепых, белых глаз Мердиса Фреода, Пастыря Греха.
Молчание сидело за столом Совета, тяжелое, гнетущее молчание, и
кто-то должен был начать первым.
- Да, - волосатый кулак Медонта Гурийца опустился на стол, и
непокрытая скатертью поверхность вздрогнула и мелко затряслась.
- Да, он не принадлежит к числу свободных граждан, выходя тем самым
из моей компетенции, он не нарушил чужого Права, но... Да. Я отдаю его.
Начало тем самым было положено. Пришло время говорить.
- Да, - голос Архелая Тисского звучал ровно и размеренно. - Он не
нарушал закон строений, он вообще никогда ничего не строил, живя в
построенном другими, но я жертвую малым во имя большего. Я отдаю беса по
имени Марцелл в распоряжение Пустотников.
Эвпид из Зама любовно погладил свой жезл, и пламя свечей отразилось в
гранях молнии и лакированных ногтях руки.
- Да.
Голос Эвпида шелестел чуть слышно, и сидящим приходилось вслушиваться
в каждое слово. Но больше слов не было. Да - и все. Бесы вечны, они не
уходят в небо, и Брат Ушедших единственным словом отдавал ничтожество, тлю
- как его зовут?.. ах, да, Марцелл... - отдавал беса Пустотникам.
- Нет, - сурово выпрямился Ктерий Бротолойгос. - Я Отец Вещей, а не
