Богиня опустилась на край застланного ложа, не удостоив меня
вниманием. И мне снова стало скучно.
- Эй, Акила! - намеренно грубо сказал я. - Чего хотят от неотесанного
беса его повелительницы?! Или мне уже пора уходить? Тогда заплатите - и я
закрою дверь...
Мутная, густая, горячая усталость обняла меня за плечи. Утренний бой,
Харон, любопытный Пустотник, женщины эти с их проблемами... Да провалитесь
вы все!.. Куда? Некуда...
Кормилица - в этом я уже не сомневался - подошла ко мне вплотную, и я
уловил запах каких-то степных трав.
- От тебя ждут силы, бес. Твоей мужская силы, в чаду благовоний и
смятых покрывалах. А потом от тебя хотят легкого, незаметного Ухода в
небо. Ты коснешься госпожи... Ты - бес. Ты - умеешь. Помоги чужому
Праву...
Я улыбнулся, сделал еще два шага и приблизился к ложу.
- Женщины высших кланов любят красиво жить, - сказал я, нежно беря
тонкую ручку моей ледяной дамы. - И умирать они любят красиво. Так, чтоб
могучий бес, безмозглый самец, без боли отпустил душу властительницы
сердец, отпустил из тела, утомленного изысканными ласками... Чего не
сделаешь от страсти и за немалые деньги? А потом найдется случайный
прохожий с пристальным взглядом и болтливым языком, и Порченые жрецы, не
задумываясь, подпишут приказ центуриону Пауков; и будет глупый похотливый
бес дышать рудничной пылью в память ушедшей любительницы запретных
извращений... о, любовь моя...
Клянусь, еще секунда, и я раздавил бы ей руку. Тиски сжимались все
сильнее, и со странным удовольствием следил я за сменой выражений на ее
лице. Властная уверенность, осознание боли, удивление, страх, ужас...
Акила опоздала. Я отпрыгнул одновременно с ударом кинжала -
замечательной, кстати, работы вещица, с волнистым лезвием, с чеканкой по
клинку... В общем, успел я, хотя мог бы и не суетиться.
- Я ведь бес, - усмехнулся я ощерившейся дикой кошке в набеленное
лицо, искаженное яростью. - Надо знать, кого домой зовешь... и думать
заранее. Подонки мы, чего греха таить...
- Он мне подходит, Зу Акила.
Второй раз слышал я эту фразу, и сейчас она была совершенно
неуместной. Зу Акила... Иметь кормилицу из племени Бану Зу Ийй - уж лучше
купить детям ручного скорпиона... Уйти или остаться?
- Он выдержал пробу. Объясни ему. И подай списки.
Зу Акила неслышно скользнула к стене, и под ее пальцами одна из плит
отошла в сторону. Госпожа спокойно массировала вспухшую руку, и я
почувствовал себя здоровенным твердолобым дураком. Прав был Эль-Зеббия у
калитки...
- Ты умеешь читать?
- Умею.
Я действительно умел читать.
- Тогда читай.
Это были списки бесов западного округа. Все школы, вплоть до самых
мелких. Это были личные списки канцелярии Верховного Архонта, и мое имя
там подчеркивалось дважды, а напротив стоял незнакомый мне знак: две
окружности, жирно перечеркнутые крест-накрест. Я не стал даже спрашивать,
что означают виденные мной пометки, потому что ничего хорошего они явно не
означали. Ни одно имя из трехсот восьмидесяти четырех бесов не носило на
себе следов внимания властей. Собственно, и не спросишь: вы случайно не в
курсе, лар Архонт, за какие-такие грехи меня ищет Пустотник, а вы в ваших
досточтимых бумагах разрисовываете чистейшего Марцелла вдоль и поперек?
Что-что, я плохо слышу вас, лар Архонт...
Я уже более трезво посмотрел на девушку. Прямой, породистый носик,
чуть увеличенные скулы, губы полные, но в меру жестко очерчены...
- Зу Акила, одолжи мне один феникс, - сказал я.
Удивленная кормилица нехотя швырнула мне монету. Ах, да ты
прижимиста, старуха... Последнюю мысль я благоразумно решил не высказывать
вслух.
Профиль в зубчатом обруче, вычеканенный на реверсе монеты, ответил на
многие вопросы. Многие, но не главные.
- Ты дочь покойного Архонта, - уверенно заявил я. - Новый еще не
чеканил своей монеты, и феникс выпущен в прошлом Цикле. Вторая дочь или
третья, потому что старшая Реализовала свое Право на прошлых Играх. Я
отлично помню это... А твоя очередь подойдет через месяц, на новых Играх
Равноденствия. Поздравляю, высочайшая.
- Ты угадал, бес, - впервые девушка обратилась непосредственно ко
мне. - Я дочь покойного Архонта. Меня зовут Леда. И ты угадал все, кроме
одного. Я знаю, что любому из свободных это покажется отвратительным, да и
тебе, вероятно, тоже... Хотя ты также прижат к стенке, и поэтому подходишь
мне. Возможно, я безумна, возможно, я - выродок. Но я не хочу...
Она отвернулась и решительно закончила:
- Я не хочу умирать.
Я опустился прямо на пол у ее ног, и долго молчал, бездумно
подбрасывая и опять ловя серебряный феникс.
- Не знаю, - наконец сказал я. - Я, бес, больше всего на свете хочу
умереть. Ты, дочь Архонта, на пороге блистательного Права хочешь жить. И
оба наши желания невыполнимы. Мне кажется, мы сумеем договориться.
Зу Акила, эта домашняя мегера, заплакала.
ПРИЛОЖЕНИЕ II
(Кодекс Веры, глава Сокрытого в листве)
- Истинный дух заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить,
и умереть, когда правомерно умереть.
- В делах повседневных помни о смерти и храни это слово в сердце
своем.
- Когда для выбора имеется два пути, выбирай тот, который ведет к
смерти. Не рассуждай! Направь помыслы на избранный Путь и иди!..
- Каждое утро думай о том, как надо умирать. Каждый вечер освежай
свой ум мыслями о смерти.
- Те, кто держится за жизнь, умирают. Те, кто не боятся смерти,
умирают тоже. Но делают они это по-разному.
- Если одержимость смертью достигнута, остальные добродетели придут
сами собой.
- Нет у меня ни жизни, не смерти. Осознание Права для меня и жизнь, и
смерть.
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ
Когда слова вертятся на языке, толкаясь и отпихивая друг друга
локтями, - все они кажутся невероятно значимыми и ужасно нравятся сами
себе. Но лист бумаги нейтрально бел, он такой плоский, этот хитрый лист
бумаги, что стоит словам сбежать вниз по кончику пера и упасть на
заснеженную равнину, как они намертво примерзают к ней, и становятся
плоскими, и лишь уныло переругиваются со вздорными запятыми. Да и чьи они,
эти слова - мои? А кто такой он - тот, который есть Я?
Тот, который есть Я, сидит в данный момент на шатком трехногом
табурете, в самом дальнем хранилище Зала Ржавой подписи; он сидит,
прихлебывая густой остывший глинтвейн, тупо уставившись в чехарду давно
знакомых страниц, и слушает самоуверенную болтовню того, который будет Я.
Этот самодовольный индюк - под индюком подразумевается тот, который
будет Я - так вот, он считает, что всего написанного как раз и не стоило
писать. Тот, который будет Я, утверждает, что в подобном бестолковом и
дилетантском изложении тот, который был Я, выглядит полным, хроническим,
бессмертным и бессмысленным идиотом.
Тот, который есть Я, с ним полностью согласен. Он кивает головой,
откладывает в сторону перо и вслушивается в шаги за дверью. Это
приближается тот, который не Я; и он имеет свое, особое мнение, которое
сводится к тому, что будь он на нашем месте, он все сделал бы гораздо
лучше. И из Харона он вытянул бы побольше информации, и к девушке отнесся
бы гуманнее, и уж наверняка тот, который не Я, не стал бы устраивать
глупой клоунады в таверне...
- Бред какой-то, - бормочет себе под нос тот, который не Я. - Вывеска
эта с "Огурцом"... Чушь и маразм!..
- Пусть чушь, - пытается сопротивляться тот, который есть Я, - пусть
маразм... Но ведь было! Ведь правда!..
- Кому твоя правда нужна?! Сиди себе смирно, сопи в две дырки и не
корчи из себя непризнанного гения!..
Кто это?! А... это тот, кем Я не буду никогда. У него есть дурацкая
манера подкрадываться, прячась за стеллажи, а потом орать в самое ухо.
Хамство и больше ничего...
Те, которые Я - мы встаем и прячем рукопись в шкаф. Завтра, завтра
новые слова будут толкаться, ссориться, не догадываясь о своем
неприглядном будущем. Эх, слова, слова - вы думаете, у нас по-другому?..
А вокруг угрюмо толпятся стеллажи, и мириады колышущихся листков с
договорами шелестят высохшей мертвой листвой, и каждый лист уже начал
сохнуть и желтеть, начиная с грязной ржавой подписи в правом нижнем
углу...
ГЛАВА ВТОРАЯ,
написанная от третьего лица, которое не до конца уверено
в том, что оно - именно третье, а также это глава о съеденном
яблоке и выпитом чае; с приложениями и заметками на полях.
1
Ночь гуляла по осиротевшим казармам. Всех бесов решили на три дня
вывезти в лагеря за город, и целое утро во дворе торчали скрипучие
деревянные повозки, бородатые погонщики кормили сонных волов и помогали
грузить оружие и палатки, а большинство гладиаторов с седлами на плечах
отправились к Медным воротам, за которыми начинались выпасы приписанного к
школе табуна.
Но к вечеру осела пыль, а вместе с ней угомонились сплетни горожан о
причинах столь неожиданного события, захлопнулись ставни на окнах, и в
корпуса казарм вошла ночь. Сперва робко, а затем - все увереннее... Вошла
и осталась.
Вначале ночь долго валялась на аккуратно застланных койках,
перепробовав все до одной, после она немножко посидела за столиком
дежурного ланисты, около часа бегала наперегонки со сквозняком по
пустынным коридорам и, наконец, приблизилась к кухне, откуда доносились
гул голосов, редкие удары и хруст костей.
В кухне горел свет, и это раздражало ночь. Буркнув что-то невнятное,
она припала к замочной скважине и затаила дыхание.
У стола стояли три или четыре медных бака, доверху забитых бесстыдно
голыми, освежеванными тушками кроликов. Рядом видны были несколько тазов,
куда время от времени шмякался отрубленный кусок. Ночь присела на
корточки, и угол обзора стал значительно шире. Кроме того, стало лучше
слышно.
- А я тебе говорю, что сроду такого не случалось! До Игр три дня, а
эти долдоны учения придумали! Кого учить-то?! Все равно ни "почек", ни
свистунов дальше пролога не пустят... Верно я говорю, Кастор?!
- Оставь его, Харон. Сам знаешь, не ответит... Вон, кроля режет, и
ладно... Старенький он...
У старенького Кастора было тело мраморной статуи, густая черная
борода без единого седого волоска и гладкие руки юноши. Но все это
великолепие как-то сразу уходило на второй план, стоило ему поднять голову
и повернуться к собеседнику лицом. Создавалось впечатление, что голубые
выцветшие глаза Кастора больше всего на свете ненавидят свое прямое
предназначение - смотреть, и их заставляют смотреть насильно. Бесы говорят
о таких, что их зрачки затянуты паутиной вечности. Возможно, все это было
лишь красивым жутковатым образом, но взгляд самого старого из бесов -
Кастора - жил, подобно человеку на дыбе, хрипя и содрогаясь всеми
вывернутыми суставами.
Ночь вздохнула, колыша ветки за окном, и устроилась поудобнее. Затем
она подмигнула сквозняку, и эта продувная бестия так свистнула по
коридору, что незапертая дверь скрипнула и наполовину приоткрылась.
Сидящий у стола бес повернулся и прищурился в темноту. Бес был раскос,
скуласт, в руке он держал вырванную кроличью печень, и вообще во всем его
облике странным образом сочетались дикость и задумчивость. Этакий
задумчивый дикарь, голый до пояса...
"Как его зовут?" - шепнула ночь подкравшемуся сквозняку.
"Марцел-л-л..." - прошелестел тот, и бес по имени Марцелл вздрогнул,
