Генри Лайон ОЛДИ
ДОРОГА
Не мы идем по Пути,
но Путь проходит через нас.
Благими намерениями
вымощена дорога в ад.
Эх, дороги...
КНИГА ПЕРВАЯ. ПРАВО НА СМЕРТЬ
Ведь некоторые не знают, что нам
суждено здесь погибнуть. У тех же, кто
знает это, сразу прекращаются ссоры.
Дхаммапада
Жди меня. Я не вернусь.
Н.Гумилев
ГЛАВА ПЕРВАЯ
о любопытном Пустотнике, проблемах и бедственном положении бесов,
а также о том, стоит ли просто от дурного настроения ввязываться
в случайные авантюры; с приложениями и заметками на полях.
1
Часть людей обольщается жизнью земной,
Часть - в мечтах обращается к жизни иной.
Смерть - стена. И при жизни никто не узнает
Высшей истины, скрытой за этой стеной.
Гиясаддин Абу-л-Фатх Хайям ан-Нишапури
2
Желтый песок арены, казалось, обжигал глаза. Я поморгал воспаленными
веками и медленно двинулся по дуге западных трибун, стараясь оставлять
центр строго по левую руку. Я был левшой. Некоторых зрителей это почему-то
возбуждало.
В центре арены бесновался бес. (Хороший, однако, каламбур... не
забыть бы... Аристократы ценят меткое словцо, и похоже, сегодня вечером я
выпью за чужой счет...) Бес протяжно выл на высокой, режущей слух ноте,
взбрыкивал окованными сталью копытами и без устали колотил себя в
оголенную волосатую грудь. Он уже разодрал себе всю шкуру в кровь шипами
боевых браслетов, и их гравировка покрылась тусклым, запекшимся пурпуром.
От когтей, равно как и от хвоста, отказались еще в Старой Эре, потому что
их крепления вечно ломались, когти слетали с пальцев, а хвост больше
путался в собственных ногах, чем подсекал чужие. После какой-то умник
придумал шипастые запястья, и тогда же ввели узкий плетеный бич с
кисточкой на конце - для сохранения традиций. Новинки прижились, бич так и
прозвали - "хвостом" - но многие бесы все же предпочитали нетрадиционное
оружие. Я, например, предпочитал, и ланисты нашей школы слова поперек не
говорили... А хоть бы и говорили... Я махнул рукой в адрес впавшего в амок
беса, и солнце на миг полыхнуло по широкой поверхности моей парной
"бабочки". Трибуны загудели от восторга, я незаметно поморщился и сделал
еще шаг. Второй тесак болтался на поясе, и мне было лень его доставать. И
так сойдет...
Скука. Скука захлестывала меня серым липким потоком, она обволакивала
мое сознание, заставляя думать о чем угодно, кроме происходящего вокруг -
и я ощущал ее почти физически, вечную вязкую скуку, свою и тщательно
притворяющегося беса. Я шел по кругу, он ярился в центре, но зрители, к
счастью, не видели наших глаз. Ну что ж, на то мы и бесы...
Я подмигнул ему - давай, брат, уважим соль земли, сливки общества, и
кто там еще соизволил зайти сегодня в цирк из свободных граждан... Давай,
брат, пора - и он понял меня, он легко кувыркнулся мне в ноги, стараясь
дотянуться, достать рогом колено. Я сделал шаг назад, подкова копыта
ударила у самой щеки, и пришлось слегка пнуть беса ногой в живот, держа
клинок на отлете. Рано еще для кровушки... жарко...
Он упал и, не вставая, махнул "хвостом". Я увернулся и снова пошел по
кругу.
Выкладываться не хотелось. Для кого? Игры Равноденствия еще не скоро,
к нам забредали лишь ремесленники со своими толстыми сопливыми
семействами, бездельники с окраин, да унылые сынки членов городского
патроната. Все это были солидные, полновесные граждане, у всех у них было
Право, и плевать я на них хотел.
Я облизал пересохшие губы и сплюнул на бордюр манежа. Плевок чуть ли
не задымился. Бес проследил его пологую траекторию и твердо взглянул мне в
лицо.
"Хватит, - одними губами неслышно выдохнул бес. - Кончай..."
Я кивнул и двинулся на сближение. Трибуны требовали своего,
положенного, и надо было дать им требуемое. И я дал. Этому трюку лет сто
назад меня обучил один из ланист, и исполнял я его с тех пор раза два-три,
но всегда с неизменным успехом. Вот и сейчас, когда "хвост" обвил мое
туловище, я прижал его кисточку локтем и прыгнул к бесу, одновременно
вращаясь, подобно волчку.
Бич дважды обмотался вокруг меня, бес не успел вовремя выпустить
рукоять, и резким косым взмахом я перерубил ему руку чуть выше полосы
браслета. Кисть упала на песок, бес пошатнулся, и моя "бабочка" легко
вошла ему в правый бок - ведь я левша, когда сильно хочу этого. Ах да, я
уже говорил...
Кровь толчком выплеснулась наружу, забрызгав мне тунику - совсем
новую, надо заметить, тунику, вчера только стиранную - хрустнули ребра, и
бес стал оседать на арену. Трибуны за спиной взорвались, и в их привычном
реве внезапно пробился нелепый истерический визг:
- Право! Право!..
Я обернулся. По ступенькам бокового прохода неуклюже бежал лысый
коротышка в засаленном хитоне с кожаными вставками, неумело крутя над
плешью огромной ржавой алебардой. За плечом у меня хрипел бес, публика
сходила с ума от счастья, а я все не мог оторваться от сопящего бегуна, и
проклинал сегодняшнее невезение, сподобившее в межсезонье нарваться на
Реализующего Право.
Реализующий вылетел на арену, не удержался на ногах и грохнулся у
кромки закрытых лож. Потом вскочил, послюнил разбитое колено - неуместный,
домашний жест вызвал глумливое хихиканье галерки - подхватил выпавшее
оружие и кинулся ко мне. Я подождал, пока он соизволит замахнуться, и
несильно ткнул его носком в пах, чуть повыше края грубого хитона.
Реализующий зашипел и ухватился за пострадавшее место, чуть не выколов
себе глаз концом алебарды. Не так он себе все это представлял, совсем не
так, и соседи не то рассказывали, а я не хотел его разубеждать.
Я повернулся и направился за кулисы. Мой горожанин моментально забыл
о травме и зарысил вслед, охая и собираясь треснуть меня по затылку своим
антиквариатом. И тут за ним встал мой утренний бес. Ремешок на его ноге
лопнул, копыто отлетело в сторону, и, припадая на одну ногу, он казался
хромым. Хромым, живым и невредимым.
Каким и был.
Никто и никогда не успевал заметить момента Иллюзии. Правым кулаком -
кулаком отрубленной мною руки - бес с хрустом разбил позвоночник
Реализующего Право; и лишь распоротая туника беса напоминала об ударе
тесака, сорвавшего аплодисменты зрителей.
Реализующий подавился криком и сполз мне под ноги. Я посмотрел на
ухмыляющегося беса и отрицательно покачал головой. Бес пожал плечами и
склонился над парализованным человеком. Шип браслета погрузился в артерию.
Реализующий дернулся и начал остывать.
Я подобрал алебарду и поднял глаза на неистовствующие трибуны. Все
они были свободные люди, все они имели Право. Право на смерть. Все - кроме
нас. Мы не имели. Мы - бесы. Бессмертные. Иногда - гладиаторы, иногда -
рабы на рудниках. Низшая каста. Подонки.
3
Казармы, как обычно, пустовали. Больше часа я просидел в термах,
смывая с себя пыльную духоту цирка, рассеянно разглядывая край крохотного
одинарного бассейна, облицованного пористой лазурной плиткой; вода мягко
пыталась растворить в своей благости мое нынешнее смутно-беспокойное
состояние, пыталась - и не могла. Такое повторялось со мной каждую осень,
в ее солнечном желтеющем шелесте, повторялось давно... вот уже... много,
очень много лет. Я не помнил - сколько. И чай остыл в чашке. Совсем
остыл...
В шкафчике отыскалась свежая туника, на плече защелкнулась узорчатая
пряжка длинной, волнистой накидки без форменных знаков различия, которые
неизменно спарывал самый зеленый бес... В принципе, вольности такого рода
должны были бы наказываться, но на бесовские причуды предпочитали смотреть
сквозь пальцы. Да и много ли наказаний для беса? Немного. Если не считать
вечности... Немного - но есть.
Есть.
Во дворе школы, на скамеечке под одиноким мессинским кипарисом сидел
старший ланиста Харон. Невидящим взглядом он уставился себе под ноги, и
тонкий прутик в руке его все вычерчивал один и тот же зигзаг между
подошвами сандалий Харона. Жесткие, совершенно седые волосы ланисты резко
контрастировали с взлохмаченными черными бровями. Я не входил в каркас
Харона, но был знаком с ним вот уже сорок... нет, сорок два года. Капля в
протухшем море моей жизни... А до того я знал его отца. Это я на ХХХIII
Играх Равноденствия убил ланисту Лисиппа, отца ланисты Харона. И Харон со
дня совершеннолетия был вечно признателен мне за это, хотя знал о
случившемся лишь от бесов и матери - слишком мал он был, слишком...
Профессия ланист передавалась по наследству, секреты владения
фамильным оружием хранились в строжайшей тайне, открываясь лишь детям по
мужской линии, ну и "своим" бесам - и не зря ланист звали Заявившими о
Праве. Каждый из Отцов казарм набирал группу, или как говорили сами
ланисты - "каркас", из девяти-тринадцати гладиаторов (обязательный нечет),
и начиналось ежедневное изнурительное учение. В каркас поступали либо
новоприсланные бесы - "почки", либо освистанные публикой - "пищики".
Мы, "ветки" и "листья", в регулярных уроках уже не нуждались и
комплектовались в особые бенефисные подразделения, но некоторые из нас
оставались у полюбившегося ланисты в подмастерьях или начинали от сосущей
тоски гулять из каркаса в каркас, или даже пытались сменить школу. А потом
наступал срок очередных Игр. И ланиста выходил в круг трибун со своими
питомцами.
Он поворачивался лицом к закрытым ложам, кланялся гербовой ширме
Верховного Архонта... В следующее мгновение Заявивший о Праве брался за
оружие - единственный смертный в бессмертном каркасе.
Единственный свободный среди рабов.
Он искал ученика, превзошедшего учителя, и если такой находился, то
ланиста оставался на загустевшем песке, а у школьного алтаря ставили новый
жертвенный камень, и гордая душа Реализовавшего Право на смерть уходила в
синюю пустоту, уходила, не оборачиваясь, и плащ чести бился за плечами...
Его ждала почетная скамья за столом предков. Нет, ты не был трусливой
собакой, львом ты был среди яростных львов...
Я до сих пор помню тело Лисиппа, вольно раскинувшееся мощное тело с
трезубцем под левым соском. Он сам подарил мне древний кованый трезубец с
полустершимся клеймом, он учил меня держать его в руках, он верил мне...
После я хотел вернуть трезубец матери Харона, еще позднее я силой всунул
его в руки юного Харона, но он поцеловал древко и вернул мне отцовское
наследство с ритуальным поклоном. Больше я никогда не прикасался к
трезубцу ланисты Лисиппа и всегда жег бумажные деньги на его камне в
годовщину памятных Игр.
Я знал, что многие бесы, видя это, недоуменно пожимают плечами, но
последние годы меня мало интересовало мнение окружающих. Оно потеряло
значение с момента удара, вызвавшего улыбку Лисиппа и кровавую пену на его
