собственным словам, тактику активного сдерживания. Пока она была умеренна
в супружеской неверности, то и Филипп вел себя более или менее степенно;
но как только Амелина выходила за рамки приличия, выставляя их связь
напоказ, он расходился вовсю и менял любовниц ежедневно, а то и дважды ко
дню.
В амурных похождениях ни Эрнан, ни Габриель Филиппа не поддерживали,
а Гастон Альбре с его циничным отношением к женщинам частенько портил ему
АППЕТИТ. Гастон был настоящим жеребцом и изменял своей жене, Клотильде де
Труа, главным образом потому, что она одна не в состоянии была
удовлетворить его животную похоть. К тому же почти каждый год Клотильда
беременела и оттого не очень огорчалась частым загулам мужа, относясь к
ним с пониманием и снисходительностью.
Полную противоположность Гастону представлял Габриель де Шеверни. Он
был неисправным романтиком и не единожды говорил Филиппу, в ответ на
предложение поухаживать за какой-нибудь барышней, что единственная
женщина, за которой он согласится ухаживать, а тем более - разделить с ней
постель, будет та, которую он полюбит и которая станет его женой. Такая
достойная уважения принципиальность не в шутку тревожила Филиппа, который
по своему опыту знал, как безжалостна бывает жизнь к идеалистам. Он
чувствовал себя в ответе за судьбу этого парня, брата Луизы - единственной
женщины, которую он по-настоящему любил и которая умерла шесть лет тому
назад при родах его ребенка.
Что же касается Эрнана, то его вступление в ряды рыцарей ордена Храма
Сионского явилось для Филиппа полнейшей неожиданностью. Если бы семь или
восемь лет назад кто-нибудь сказал, что Шатофьер потеряет всяческий
интерес к женщинам и, мало того, станет монахом, пусть и воинствующим,
Филипп расценил бы это как глупую и не очень остроумную шутку. Однако факт
был налицо: Эрнан не только строго соблюдал обет целомудрия, который
принес, надевая плащ тамплиера, но и, по возможности, старался избегать
женского общества. И хотя Эрнан никому не открывал свою душу, даже Филиппу
- за исключением одного-единственного случая, когда умерла его молочная
сестра, - но именно эти воспоминания наводили Филиппа на некоторые
догадки, какими бы смехотворными они не казались на первый взгляд. Ни для
кого из друзей Шатофьера не была секретом его детская любовь к Эджении,
все знали, что ее смерть стоила Гийому жизни; но кто бы мог подумать, что
эта девушка-плебейка, дочь служанки, оставила в памяти Эрнана такой
глубокий след, который и семь лет спустя отзывался в его сердце острой,
неистребимой болью...
23. ЛЕТО 1452 ГОДА
Первым шагом Филиппа в его восхождении на галльский престол и первым
испытанием Эрнана как гасконского полководца был предпринятый ими поход на
Байонну, которая тогда находилась под властью французской короны, являясь
анклавом в окружении галльских земель.
Вкратце проблема состояла в следующем. В конце прошлого века во
времена бездарного правления герцога Карла III Аквитанского, прозванного
Негодяем, его кузен, французский король Филипп-Август II, известный
потомкам как Великий, отторгнул от Гаскони ее северные графства Сент и
Ангулем, а также юго-западный город-порт Байонну и почти все одноименное
графство. После полувекового бездействия трех своих предшественников -
Филиппа II Доброго, Робера I Благочестивого и Филиппа III Справедливого, -
Филипп IV Красивый решил, что пора уже покончить с этой исторической
несправедливостью и, естественным образом, процесс восстановления
статус-кво предстояло начать с Байонны.
И вот, в одну тихую летнюю ночь в конце июня, втайне от всех
собранная армия гасконцев во главе с Филиппом и Эрнаном неожиданно для
многих, в том числе и для герцога, вторглась на территорию Байоннского
графства и, не встречая значительного сопротивления, в считанные дни
оказалась под стенами Байонны. Одновременно эскадра военных кораблей из
Сантандера вошла в устье реки Адур и заблокировала байоннский порт,
замкнув тем самым кольцо окружения города.
Однако приказа о штурме Байонны Эрнан не давал. Вместо этого гасконцы
принялись разбивать лагерь, и граф Рене Байоннский, наблюдавший за всем
происходящим со сторожевой башни замка, с облегчением вздохнул и
удовлетворенно потер руки.
- Все в порядке, мессиры, - сказал он своим приближенным. -
Коротышка-Красавчик и его молокосос-коннетабль намерены взять нас измором.
Воистину говорится, что когда Бог хочет кого-то погубить, прежде всего
лишает его разума. С нашими запасами пищи и питьевой воды мы продержимся
дольше, чем они могут себе вообразить. А там, глядишь, соберутся с силами
мои вассалы, да и кузен Филипп-Огюст не будет сидеть сложа руки и вскоре
пришлет нам подмогу. Пойдемте обедать, мессиры. Если Красавчик считает
Байонну легкомысленной барышней, на которую достаточно бросить один пылкий
взгляд, чтобы она сама легла под него, то он глубоко заблуждается. Мы
покажем ему, что Байонна - гордая и неприступная дочь Франции.
Говоря это, мессир Рене не учел двух существенных обстоятельств.
Во-первых, после разорительного крестового похода французская казна была
совершенно пуста. Введение новых налогов и повышение уже существующих, а
также очередные фискальные меры по отношению к еврейским ростовщикам и
торговцам, вплоть до конфискации у особенно зажиточных всего имущества, не
дали желаемого эффекта, позволив лишь на время залатать дыры в
государственном бюджете. Так что у Филиппа-Августа III попросту не было
средств на снаряжение подмоги своему двоюродному брату, графу Байонскому;
к тому же в самой Франции назревало всеобщее выступление баронов, которые
решили воспользоваться ослаблением королевской власти, чтобы вернуть себе
былые вольности, отнятые у них Филиппом-Августом Великим. А что до
вассалов, на которых мессир Рене также возлагал надежды, то они явно не
торопились на помощь своему сюзерену, а некоторые из них даже
присоединились с гасконскому воинству - как они уверяли, из чувства
патриотизма. Этих мелкопоместных сеньоров раздражало засилье французов в
Байонне и их привилегированное положение, и они сочли за благо вновь стать
подданными своего земляка. И вообще, отличительной особенностью этой
военной кампании, наряду с ее стремительностью, было то, что Филипп
строжайше запретил своей армии мародерствовать. По его твердому убеждению,
они вели военные действия на своей, а не на чужой земле, а посему должны
были соответствующим образом относиться к местному населению, которое,
благодаря такой позиции Филиппа, встречало его не как завоевателя, но как
освободителя.
Граф Байонский этого не знал и потому категорически отверг мирное
предложение Филиппа капитулировать и присягнуть ему на верность, допустив
тем самым роковую (и последнюю в своей жизни) ошибку.
Получив отказ, Филипп промолвил: "С богом, Эрнан", - и по приказу
Шатофьера с громоздких и неуклюжих на вид повозок, которые во время похода
двигались в арьергарде, раздражая непосвященных частыми задержками в пути,
поснимали сшитые из плотной мешковины чехлы. Вокруг повозок закипела
лихорадочная работа, и вскоре на близлежащих холмах были установлены
огромные длинноствольные орудия, темные отверстия которых зловеще смотрели
на город. Гасконцы не помышляли о пассивной осаде - они собирались
подвергнуть Байонну артиллерийскому обстрелу.
Граф Рене должен был предвидеть такой поворот событий. Хотя в то
время пушки (или "огненные жерла", как их называли) еще не очень часто
применялись в боевых действиях - ибо были несовершенны, довольно опасны в
обращении, а их использование обходилось весьма дорого, - Филипп был
достаточно смел и богат, чтобы позволить себе подобную роскошь,
сопряженную с риском. Он не принадлежал к числу вельмож старого пошиба и
не цеплялся за изжившие себя традиции, согласно которым ведение войны с
применением "дьявольских новомодных изобретений" расценивалось как
таковое, что идет вразрез с кодексом рыцарской чести. Филипп был не только
крупным землевладельцем и феодальным государем, но также и торговым
магнатом. Снаряжаемые им заморские экспедиции в Индию, Персию и Китай
приносили ему огромные доходы, иной раз превышающие поступления в его
казну от всех других видов хозяйственной деятельности. А весной сего года
в сантандерском порту из трюмов принадлежащих Филиппу кораблей были
отгружены не только рулоны персидских ковров, тюки с индийскими пряностями
и китайским рисом, не только шелка, чай и экзотические фрукты, но также и
хорошо просмоленные бочонки с высококачественным по тогдашним меркам
порохом из Византии. Так что для умного и предусмотрительного человека не
было ничего неожиданного в том, что гасконская армия имела в своем
распоряжении "огненные жерла" и людей, умевших с ними обращаться. На свою
беду, Рене Байоннский не отличался ни умом, ни предусмотрительностью...
Под вечер загремело! Клубясь дымом, "огненные жерла" выплевывали
ядра, которые медленно, но верно разрушали городские стены и врата, а
самые дальнобойные из них производили опустошения внутри города, вызывая у
населения невообразимую панику и наводя горожан на мысли о Страшном Суде.
Тем временем кантабрийская эскадра несколькими выстрелами в упор вывела из
строя все корабли береговой охраны и вошла в порт, будучи готовой под
прикрытием артиллерии высадить на берег десант.
Байоннский гарнизон был деморализован в первые же минуты огневого
штурма. Граф, брызжа слюной, на чем свет стоит проклинал "вероломного и
бесчестного Коротышку-Красавчика", но о капитуляции и слышать не хотел. С
наступлением ночи стрельба поутихла, однако полностью не прекратилась -
Эрнан велел канонирам изредка напоминать байоннцам о том, что день
грядущий им готовит.
Подобные напоминания в ночи возымели свое действие, и на рассвете
Байонна сдалась. Как оказалось впоследствии, одно из таких "напоминаний",
раскаленное массивное ядро, попало в графский дворец, да так метко, что
рухнул потолок той комнаты, где как раз находились, держа совет, граф, оба
его сына и несколько его приближенных. И граф, и его сыновья, и все его
приближенные погибли в завале, а уцелевшие байоннские вельможи расценили
это происшествие, как предостережение свыше, и приказали немедленно
выбросить белый флаг. Они самолично явились пред светлые очи Филиппа и
заверили его, что им гораздо милее провозглашать по-галльски: "Да
здравствует принц!", чем по-французски: "Да здравствует король!"
Филипп изволил в это поверить.
Эрнан де Шатофьер с помпой принял капитуляцию всей байоннской армии.
Однако Филипп не отдавал приказа о снятии осады. Он велел привести к
нему тринадцатилетнюю дочь Рене Байоннского, Эвелину, которая после ночных
событий стала наследницей графства, и вошел в город только тогда, когда
она принесла ему клятву верности как своему государю (он милостиво
позволил ей не преклонять при этом колени).
Потом был подписан договор о присоединении Байонны к Беарну. Филипп
учредил опеку над несовершеннолетней графиней Байоннской, ее опекуном
назначил себя, по праву опекуна расторгнул ее помолвку с Анжерраном де ла
Тур и тут же обручил ее с младшим сыном графа Арманьяка.
Трагедия закончилась фарсом. Не успела еще просохнуть земля на могиле
отца, как его дочь заснула в объятиях виновника его смерти...
Захват Филиппом Байонны прошел почти незамеченным на фоне
драматических событий, происходивших в то же самое время на крайнем
