невинность, ничего не требуя взамен. В свою очередь Филипп, в
благодарность за спасение жизни, произвел Габриеля в рыцари и подарил ему
еще одно поместье, а позже, уже после возвращения в Тараскон, счел нужным
придать его владениям статус вице-графства, тем самым сделав своего
первого дворянина виконтом.
Габриель был город и рад, как малое дитя. Он сразу же написал
родителям письмо, вновь приглашая их к себе, и скрепил его своей новой
печатью с графской короной, а внизу поставил подпись: "Ваш любящий сын
Габриель де Шеверни, виконт де Олорон". Правда, ответа он так и не
дождался...
В Памплону Филипп решил прибыть заблаговременно, чтобы наверняка
опередить всех своих конкурентов - разумеется, за исключением виконта
Иверо, который там жил. Слухи об отношениях Маргариты с Рикардом не
столько тревожили Филиппа, сколько пробуждали в ней здоровый дух
соперничества. Этьен де Монтини, которого в конце мая Филипп отправил в
Памплону с тайной миссией и которому, похоже, через сестру удалось
втереться в доверие к принцессе, в своих секретных донесениях сообщал, что
хотя Маргарита всерьез увлечена виконтом, выходить за него не собирается,
а все больше склоняется к мысли о необходимости брачного союза Наварры с
Гасконью. Благодаря Монтини, Филипп был в курсе всех событий при
наваррском дворе, но иногда его разбирала досада, что в отчетах Этьена
лишь вскользь упоминалось имя Бланки. Однако он не решался требовать
подробностей, боясь признаться себе, что Бланка по-прежнему дорога ему...
За несколько дней до отъезда произошло событие, вследствие которого
численность гасконской делегации сократилась почти на треть, -
обнаружилось, что Амелина беременна. При других обстоятельствах Симон де
Бигор только бы радовался этому известию, но сейчас его возможную радость
омрачали мучительные сомнения: от кого же у Амелины ребенок - от него или
от Филиппа? Он угрожал ей и на коленях умолял признаться, чье дитя она
носит под сердцем, и немного успокоился, лишь когда Амелина, положив руку
на Евангелие, поклялась всеми святыми, что этот ребенок - его.
В приступе жесточайших угрызений совести Филипп и Амелина решили
сгоряча, что впредь они будут любить друг друга только как брат и сестра,
и поспешили сообщить эту утешительную весть Симону. Гастон скептически
отнесся к их скоропалительному решению, правда, не отрицал, что до
окончания памплонских празднеств этот обет братско-сестринской любви будет
соблюдаться - хотя бы потому, что Амелина, в связи с ее положением,
остается в Тарасконе.
Вместе с Амелиной вынуждены были остаться и другие гасконские и
каталонские дамы, поскольку у герцога и Филиппа жен не было, а жена
Гастона тоже ожидала ребенка, и следовательно, некому было возглавить
женскую часть делегации. Так постановил экстренно созванный семейный
совет, большинство на котором принадлежало молодежи. Кузены Филиппа разной
степени родства с редкостным единодушием ухватились за возможность
избавиться от своих жен, чтобы вволю порезвиться при наваррском дворе,
славившемся своими плотскими соблазнами.
Такое бессердечное со стороны мужчин решение, несказанно огорчившее
дам, впоследствии обернулось большой удачей, чуть ли не даром Провидения,
ибо по пути в Памплону поезд гасконцев подвергся нападению...
24. ИЕЗУИТЫ И ТАМПЛИЕРЫ
Это произошло пополудни, милях в десяти от границы Беарна с Наваррой.
К счастью, опытный проводник вовремя заподозрил что-то неладное впереди по
пути их следования, и гасконцы успели надлежащим образом подготовиться к
встрече с возможной опасностью. Однако в первый момент, когда меж
деревьями замелькали черно-красные одежды рыцарей-иезуитов, у многих
болезненно сжались сердца - если не от страха, то от суеверного ужаса.
Замешательство среди гасконцев, впрочем, длилось недолго и вскоре
уступило место предельной собранности. Расстояние между противниками было
небольшим, так что после обмена десятком стрел и дротиков, не причинившим
ни одной из сторон никакого вреда, герцог, подняв руку с мечом, зычным
голосом произнес:
- Вперед, дети мои! - и, пришпорив лошадь, помчался навстречу врагу.
Следом за ним с оружием наизготовку, дружно двинулись все остальные.
Иезуиты, которые, видимо, рассчитывали внезапностью нападения внести
сумятицу в ряды гасконцев, оказались лишенными этого преимущества и
поначалу даже были ошарашены их неожиданной агрессивностью.
Уклонившись от копья своего первого противника, Филипп на ходу
полоснул его мечом, да так удачно, что тот не удержался в седле и свалился
наземь. Не утруждая себя проверкой, убит он или только ранен (это было
делом слуг и оруженосцев), Филипп ворвался в гущу врагов, рубя налево и
направо, в обилии сея вокруг себя смерть. Рядом с ним, плечом к плечу,
бились Габриель, Симон, Робер Русильонский, еще два Филиппа и два Гийома -
Арманьяки и Сарданские.
Общая ситуация складывалась не в пользу гасконцев, однако впадать в
отчаяние было еще рановато. Численный перевес иезуитов компенсировался
значительным количеством слуг из свиты гасконцев, часть которых вместе с
оруженосцами помогала своим господам непосредственно в бою, а остальные,
вооруженные луками, арбалетами и дротиками, обстреливали фланги, тем самым
не позволяя иезуитам обойти гасконцев с тыла.
Потери обеих сторон пока что были незначительными: по нескольку
человек убитыми и не более двух десятков раненными, в числе которых, как
ни странно, оказался и Эрнан. Именно в этот день его угораздило нарядиться
в тяжелые турнирные доспехи и, вдобавок, облачить в железные латы своего
Байярда - молодого перспективного жеребца, которого он решил испытать на
выносливость. При первом же столкновении изнуренный конь не устоял на
ногах, и вместе с ним на земле очутился его хозяин. К счастью для Эрнана,
иезуитов затем оттеснили, и жизни доблестного и незадачливого коннетабля
опасность пока не угрожала. Слуги торопливо перенесли его под прикрытие
фургона, а несчастный Байярд так и остался лежать на поле боя, закованный
в железные латы, тяжесть которых не позволяла ему без посторонней помощи
подняться на ноги.
В самом центре линии сражения герцог со свойственными ему
спокойствием и хладнокровием мастерски орудовал мечом, отбивая удары
иезуитов и метко разя их в ответ. На нем не было ни единой царапины, и
своим примером он поддерживал мужество в сердцах воинов, которые, хоть и
были в меньшинстве, успешно отражали атаки врага.
На правом фланге, где сражался Филипп, дела обстояли куда лучше.
Руководимые им рыцари, главным образом молодежь, неумолимо продвигались
вперед, и поверженные иезуиты, кто еще оставался в живых, тут же попадали
под кинжалы оруженосцев и слуг, как свиньи под ножи мясников.
Филипп одобрительными возгласами приободрял друзей, а сам с
нарастающим беспокойством поглядывал на противоположный фланг, где в виду
отсутствия Эрнана, который все еще оставался без сознания, события
разворачивались не в пользу Гастона Альбре и Робера де Бигор. Филипп не
сомневался в победе, он был не вправе хотя бы на мгновение допустить
обратное - но вот какую цену им придется заплатить за нее? Пока еще
держится левый фланг, гасконцы находятся в более выгодном положении, и
потерь среди них значительно меньше, однако у Гастона и графа де Бигор
слишком мало рыцарей - еле-еле, каким-то чудом им удается сдерживать
натиск иезуитов. Вот-вот, и... Нет! В последний момент иезуиты вынуждены
ослабить давление на левом фланге и перебросить часть рыцарей на правый,
где особенно опустошительно хозяйничает гасконская молодежь во главе с
Филиппом. На какое-то время равновесие восстановлено - но надолго ли?..
За первым рядом нападавших Филипп заметил всадника в блестящих
доспехах в шлеме, увенчанном пучком разноцветных перьев. Судя по роскошной
одежде и властным жестам, которыми он сопровождал свои приказы, это был
предводитель отряда.
- Эй, Габриель, Робер, Симон! - окликнул Филипп друзей, которые
бились рядом. - А ну доберемся до того петуха!
С их помощью Филипп пробился к "петуху", как он окрестил
предводителя, и пока друзья оттесняли иезуитов, налетел на него с
занесенным мечом.
- Защищайтесь, сударь! Полно вам прятаться за спинами подчиненных!
"Петух" молча принял его вызов, и между ними завязалась жестокая
схватка. На сей раз Филипп встретил достойного противника.
Иезуиты попытались было вновь сомкнуться и окружить нескольких
смельчаков, но поздно спохватились - в образовавшуюся брешь уже ринулись
гасконцы и предводитель нападавших оказался отрезанным от остальных своих
рыцарей.
Ряды иезуитов дрогнули, однако Филипп понимал, что даже гибель
"петуха" не остановит дальнейшего кровопролития. С болью в сердце он думал
о том, что, возможно, кому-то из близких ему людей суждено будет пасть в
этом бою; особенно он беспокоился за отца и Гастона. Ожесточенно сражаясь
с "петухом", Филипп мысленно взывал к небесам, моля их не допустить победы
ценой жизней его друзей и родственников.
И небеса как будто прислушались к его страстным мольбам. Внезапно за
спинами иезуитов из-за ближайшего холма выплеснулся на прогалину
стремительный поток белых плащей, блестящих лат, разномастных лошадей,
сияющих на солнце лезвий обнаженных мечей и полощущихся на ветру
штандартов ордена Храма Сионского, что в глазах радостно потрясенных
гасконцев выглядело неоспоримым доказательство безграничной милости
Господней. Громко, зычно раздался боевой клич: "Боссеан!" - и неожиданное
появление тамплиеров поставило крест на всех планах иезуитов. Зажатые с
обеих сторон превосходящими силами противников, они были обречены на
неизбежное поражение. Исход поединка был предрешен.
Воспользовавшись замешательством "петуха", Филипп плашмя огрел его
мечом по голове, измяв роскошный плюмаж, затем корпусом и руками вытолкнул
очумевшего иезуита из седла.
- Габриель! - крикнул он. - Займись этим мерзавцем и присмотри, чтобы
его не прикончили. Он мой пленник. - А сам, пришпорив лошадь, помчался
дальше.
С появление тамплиеров схватка, начавшаяся как яростное
противоборство, вылилась в поголовную резню. Мало кому из черно-красных
рыцарей удалось избежать смерти. Герцог, такой хладнокровный в бою, теперь
дал волю своему гневу. В молодости он люто возненавидел иезуитов за
зверства, которые они творили в Арагоне во время войны с катарами, и после
смерти отца изгнал их всех из Гаскони и Каталонии, сравнял с землей их
командорства и запретил всяческую деятельность ордена сердца Иисусова в
своих владениях. Герцог призвал не брать ни одного врага в плен, заявив,
что в любом случае все пленники будут тотчас казнены.
Благодаря своевременному вмешательству тамплиеров потери среди
гасконцев были незначительными. Из числа знатных господ погиб один только
Ги де Луаньяк - камергер герцога. К превеликому облегчению Филиппа, никто
из его друзей не был даже сколь-нибудь серьезно ранен, лишь Гастон Альбре
под конец схватки вывихнул руку (он так увлекся, преследуя уносивших ноги
иезуитов, что позабыл об усталости, а когда у него закружилась голова, не
удержался в седле и упал с лошади); остальные же вообще отделались мелкими
царапинами и ссадинами. Филипп слегка ушиб себе колено, у него неприятно
зудели онемевшие руки, но он счел это сущими пустяками, когда к радости
своей убедился, что на лице его нет ни малейших повреждений.
