восьмиконечные звезды, исполненные четырьмя оттенками синего цвета, что само
по себе выглядело, при внимательном рассмотрении, чудом тюремного искусства
-- настолько тонко и оригинально сочетались переливы оттенков и затейливая
вязь тончайших штриховых узоров простецкого, на первый взгляд, рисунка.
Суббота, представитель старого поколения мастеров, недолюбливал цветную
роспись, не считал ее достойной своего уровня, легендарного и ценимого всеми
правильными урками довоенной поры. Но был еще один, невидимый в обычных
условиях слой, выполненный иглой без красителя. Если резко пошлепать по коже
в тех местах или крепко распарить в сауне -- станут видны каллиграфически
исполненные буквы, связанные в узор ПННС, что в свою очередь испокон веку
расшифровывалось двояко: "Прокурору Ничего Не Светит" и "Президент Наш
Настоящая Сука". В старые времена эти и подобные надписи немедленно
закапывали в вечную мерзлоту вместе с владельцем, да и теперь не жаловали, в
основном за второй вариант расшифровки. Сделанную таким образом тайнопись
труднее обнаружить и почти невозможно удалить с живого носителя. А уровень
исполнения татуировки свидетельствует, что обладатель ее не случайный
человек и не самозванец в урочьем мире. Официальным властям и "гражданским"
татуировщикам никогда еще не удавалось подделать подобные "водяные знаки".
Но художества такого рода составляли небольшую и далеко не главную
часть работы Ванов в этот месяц. Надо было успеть передать Геку в столь
сжатые сроки максимум того, что несли в себе сквозь годы и невзгоды два
последних жреца и хранителя заповедного блатного культа. Суббота взял на
себя показ и обучение многочисленным тюремным примочкам и секретам,
мастыркам и ремеслам, Варлак диктовал и объяснял свод старинных тюремных
законов, традиций, понятий в их временно2м развитии. Малограмотность Гека,
как ни странно, повернулась неожиданно полезной стороной: "Все мое ношу с
собой", Гек привык весь свой опыт и знания хранить в памяти, а поскольку в
его молодой голове хватало свободного места, запоминание шло легко и
усваивалось прочно. Да и не в новинку Геку был изучаемый предмет, высшее
образование по нему он уже получил на малолетке, "экстерном", сейчас же --
блатыкался на академика. Учился он истово, так, что казалось, пар шел от его
стриженой головы, когда старательно и с увлечением отвечал он на дотошные и
заковыристые вопросы экзаменующих его Ванов.
-- Неплохо, Гек, неплохо... но и не хорошо. Песен ты не знаешь, топоры
метать не умеешь, в породе на лотке и "таракана" не заметишь -- мало, ах
мало времени у нас, к тебе-то нет претензий... Помни, пока ты не заработаешь
собственный авторитет на взросляке, объявляться ты права не имеешь. Дальше
-- отойдешь ты напрочь или к золотым примкнешь, но Ванов тебе не возродить
-- ты один, а значит, принять в наши ряды никого не можешь. Поскольку ты
один в своей пробе, то и на поддержку кентов в случае чего рассчитывать не
придется, потому как не будет у тебя кентов. На меня и Субботу не смотри,
нас уже нет. Это тяжелый момент, но все равно ты должен его знать. Твоя
опора -- трудила, мужик на зоне, болей за них сердцем, и они тебе помогут...
Кто воздух испортил, ты, Гек? Дуй к параше, опростайся, коли терпежу нет...
Стой, посмотри на меня... Опять попался на дешевую обиду-подначку. Что
попался -- полбеды, с каждым бывает, но ты еще и скрыть своих чувств не
сумел, лопушище. Ты не чуешь, что ли, что нет запаха? Желваки и дурак катать
может, надо находчивее быть, спокойнее. Понял ли?
Время от времени их таскали на "допросы", на сверку показаний, но
бо2льшую часть времени предоставляли самим себе. Гека пытались завербовать
на осведомителя в камере, но так лениво, что стоило ему единожды сказать "не
хочу" и сделать дегенеративное лицо, как от него и отвязались, пообещав, что
он весь месяц парашу нюхать будет, вместо того чтобы на воле отдыхать. А Гек
устал и порою еретически подумывал о том, что хорошо бы свинтить на волю и
не напрягать голову шестнадцать часов в сутки. Но приходило новое утро, и
опять он "садился за парту".
Питались они сносно, мясо было каждый день, в добавку к обычной баланде
и во втором блюде, общей массой сто тридцать пять граммов. Утром была каша
на молоке, масло по два цилиндрика -- сорок граммов на нос, полукопченой
колбасы -- по семьдесят пять граммов, хлеба -- по семьсот граммов черняшки,
сахар для всех на весь день -- сто пятьдесят граммов. Поначалу расстарались
(а может, и с умыслом), принесли белый хлеб, но Ваны и Гек дружно
отказались: на воле -- пожалуйста, а "у хозяина" все белое для правильного
урки -- западло. По той же причине сахар им давали неочищенный, коричневый,
или еще так называемый молочный. На ужин подавали пюре и жареную рыбу -- по
семьдесят пять граммов, масло -- двадцать граммов. Чай, как и
договаривались, пятидесятиграммовый куб цейлонского либо индийского на два
дня. Коньяк и два пива так и стояли на полке непочатые. Можно было и больше
еды потребовать от сине-красных погон, но старики привыкли уже к аскетизму,
да и угас у них с годами аппетит, а Гек, хоть и был в стадии роста, когда
организм постоянно требует пищи, все-таки был еще мал, и ему хватало. Тем
более что Ваны, как правило, в его миску накладывали больше, чем себе. Зато
чай почти полностью уходил в них. Гек заваривал себе четвертачок -- после
того как Ваны, блюдя зонные обычаи, трижды заваривали и выпивали одну и ту
же порцию чифирной основы. Кипятильник им разрешили официально.
-- Хватает нам? Хватает. Было дело в молодости -- в кабаках цыплят
табака килограммами метал, -- так то на воле, с куражу... И чаек мы могли бы
трижды в день заваривать, не только по утрам, но не должен ни один из псов
почувствовать в тебе слабину какую -- тут же, в момент кольцо в нос проденет
и поведет, куда ему надобно... Вот я курю, без табаку житуха мне гораздо
преснее, а на допросе ни в жизнь не попрошу. Сам предложит -- возьму, а и то
с разбором, смотря кто предложит... Я к чему: урка -- не свинья, зажираться
ему -- неправильно, забудет о тех, кому голодно и холодно в БУРах да
трюмах... Болят суставы?
-- Болят. -- Гек накануне учился выводить суставы на руках из своих
гнезд, чтобы легче было высвободить их из наручников или веревок.
-- Ну и хорошо, раз болят. Коли привыкнешь, так и болеть меньше будут,
но зато чаще выскакивать станут из своих мест, а порой и не вовремя. Так что
пусть болят, не отвалятся. А сейчас из мойки жиллетовской будем иголку
делать под шприц. Тоже уметь надо, хоть мы и не эти... не марафетчики. Как
по-нынешнему шприц?
-- Аккордеон. Или дурь-машинка.
-- А в свое время насосом называли... Для мастырки иной раз шприц --
первое дело...
Но вот настал последний день месяца, отпущенного Геку и Ванам для
совместного земного существования. Ваны надели наконец доставленные им по
договоренности новые, ни разу не надеванные рубашки, постиранные накануне
кальсоны, побрились, не прибегая к услугам тюремного цирюльника, безопасными
лезвиями, невесть как к ним попавшими, просто держа их в уродливых, но
крепких еще пальцах.
Потом их увели на суд, точнее на внесудебное разбирательство, состоящее
из зачтения приговора и разрешения подать на апелляцию в течение суток. Итог
был заранее оговорен -- по девяти граммов на Вана, поэтому Ваны претензий не
имели и от апелляции отказались. В течение суток приговор должен был быть
исполнен, а пока их отвели обратно в камеру, к Геку. Последний обед был
роскошен: суп с говядиной, жареный гусь, разделанный кусками, кисть
винограда на килограмм с лишним, хлеба без ограничений: если попросят -- еще
принесут. Ваны выставили коньяк, половину разлили по кружкам (Геку -- чисто
символически), поклонились друг другу и выпили залпом.
Геку кусок в горло не лез, хотя жареного гуся он, пожалуй, и не
пробовал никогда. Он сидел, и тяжесть была у него на сердце -- справлять
тризну при живых людях, к тому же самых близких ему за всю нехитрую жизнь.
-- Гек, мы решили, что отныне и навсегда, на память от нас с Варлаком,
дается тебе погоняло, которое тебе не понадобится -- потому что некому тебя
будет так называть. Правда ли, ложь, а старые люди рассказывают, что раз в
тысячу лет, на рассвете или на закате -- в сумерках, в общем, -- из мглы и
богова праха нарождается цветок. И цветет он, пока сумерки не кончатся тьмою
либо светом. И силы Неба, и силы Зла ищут тот цветок, каждая -- чтобы успеть
вперед, потому что он сам по себе -- сила. Но какая -- никто не знает. И
никто заранее не ведает его судьбу, и никто не понял, зачем он. А если сам
вырвется он на свет -- или тьму, -- то и даст утешение всему, что есть. Но
за все разы не вырвался он, ибо обречен на сумерки. В чем утешение -- не
ведомо.
Все в цвет, словно о тебе сия сказочка. Ты наследник наш, на счастье
свое аль на беду. В тебе есть сила, мы чуем ее, а в нас сил уже не осталось.
Ты дал нам утешение. Устоишь ты, переживешь ли сумерки, стопчут ли тебя
лихие времена -- кто ведает? Но так ли, эдак -- не будет тебе счастья, ибо
не остановишься. Живи, будь прям в своих понятиях, помни о нас. Варлак и я,
Суббота, оставшиеся из Больших Ванов земли бабилонской, авторитетно нарекаем
тебя Большим Ваном, последним на все оставшиеся времена, и даем тебе горькое
и тяжкое имя -- Кромешник.
Варлак встал -- Суббота и Гек выпрямились вслед за ним, -- разлил
остатки коньяка в три кружки (себе и Субботе поровну, Геку на донышко):
-- Вик все сказал как надо. Добавлю: Гек, нам не страшно умирать,
потому что в конце пути мы встретили тебя, и наши сердца согрелись... Аллах
да простит мне последний мой грех. -- Варлак лихо опрокинул в себя коньяк,
запрещенный Кораном, вместо закуски с шумом потянул ноздрями и уселся за
стол. Суббота и Гек, также стоя, выпили свои порции и тоже не закусили. Гек
поморщился с непривычки, присел, не дыша, и потянулся за гусиной ногой.
Некоторое время ели в полном молчании; все слова вроде были уже
сказаны. Коньяк никак не подействовал на присутствующих: Гек выпил граммов
сорок от силы, а деды умели держать себя в руках. После обильного обеда с
градусами Ванов все же разморило слегка, и они решили взбодриться "индюшкой"
-- чифиром из индийского чая. И вот, когда кипятильник уже зашипел
тихонечко, обещая скорый кипяток, идиллия внезапно закончилась: пробухали
сапоги, заскрежетал замок на двери, в камеру ввалился конвой. Пришли за
Геком, или Робертом Миддо по тюремным документам. Его миссия закончилась, и
администрация, уже две недели почти как получившая его дело и предписание
освободить и препроводить в Иневию, в ГОРУПр (управление приютов), не хотела
больше держать на своей шее лишнего сидельца-малолетку. Его поишь-кормишь, а
он, науськанный сволочами-доброхотами, еще и жалобами в прокуратуру
замучает. А Ваны до утра без прислуги обойдутся.
Уже на пороге камеры Гек остановился, развернулся лицом к Ванам и
поклонился им в пояс. Заранее строго-настрого было обговорено, что на людях
Гек и Ваны друг другу чужие, а Гек под влиянием минуты договоренность как
раз и нарушил.
Бывает у большинства людей потребность время от времени плыть в
фарватере чужой воли и чужих решений, навязанных в виде приказов, или правил
хорошего тона, или просто обычаев. Иной котлету сожрать не сумеет, если, к
примеру, вместо вилки и обязательного ножа ему вручить алюминиевую ложку. И
он же, если ему организовать соответствующие условия, через неделю начнет
хлебать из свиного корыта, урча... В первом случае с личности просто не
