-- ...Не подходи, хуже будет!
Сушер, спровоцированный оскорбительными выкриками тщедушного Гека и его
отступлением, не имея страха, потерял и осторожность. Он выбрался из-за
стола и двинулся к нему, дожевывая на ходу. Гек сделал быстрый выпад, попал
ему в скулу и отпрыгнул. Удар оказался резким и чувствительным, так что
сушер даже охнул от неожиданности. Он рванулся вперед, вплотную к Геку,
левой рукой ухватил того за грудки, а правой перехватил левую руку, с явным
намерением сломать ее для начала. Теперь щенок был целиком в его власти, и
можно было проучить его на всю оставшуюся жизнь. Но и Гек, закаленный и
умудренный сотнями отчаянных драк, получил то, на что рассчитывал, -- шанс:
близкий контакт и надежный упор. Легким поворотом кисти он высвободил из
рукава огромный гвоздь и резко снизу вверх вогнал тому гвоздь в
горло-гортань. Сушер конвульсивно стиснул левую руку -- ткань бушлата
затрещала, правой же схватился за горло, в котором гвоздь торчал почти по
шляпку. Он застыл на месте, не падая и не вопя, мозг его, видимо задетый
гвоздем, казалось, не в силах был поверить сообщениям периферийных нервных
центров о том, что он убит. Вдруг его и Гека сильно тряхнуло: это Суббота
подкрался к ним и, выставив перед собой, как топор, сложенные в замо2к кисти
рук, всем своим костлявым телом обрушился на левую руку сушера. Хилая ткань
не выдержала, и здоровый лоскут остался у того в кулаке, а сам он
опрокинулся навзничь, кувыркнувшись через Варлака, поднырнувшего к нему под
коленки. Гек все еще стоял, оглушенный сознанием того, что он только что
совершил убийство и, таким образом, раскрутился на новый срок. Прощай, воля,
лет шесть дадут, а то и больше... Оба старика навалились на бьющееся в
конвульсиях тело, Варлак зажал ему рот и ноздри, чтобы избежать лишнего
шума, но сушер был уже окончательно мертв и затих естественным путем.
Гек очнулся и, повинуясь знаку Субботы, закрыл спиной волчок в двери.
Покойника быстро обыскали, но брать -- не взяли ничего. Таковы были тонкости
зонно-тюремного этикета: отверженного можно жестоко бить, или убивать, или
насиловать, но прикасаться к нему в быту или брать в руки вещи, ему
принадлежащие, -- категорически нельзя никому, ни работяге, ни скуржавому,
ни золотому, ни самому Большому Вану. Обыскать собственноручно созданного
покойника можно, но не с целью наживы, а чтобы узнать, если повезет,
какой-нибудь кумовской секрет. Обыск, естественно, ничего не дал. По частям,
не снимая одежды, осмотрели тело. Тут повезло больше -- на плече сидела
стандартная для внутренней службы татуировка: мускулистый трехглавый цербер
на фоне сторожевой вышки. Не надо быть оракулом, чтобы догадаться: покойный
провинился и попал на спецзону. Но, видимо, был настолько мерзким типом, что
провинился и там. Больше ему сидеть было негде в пределах страны, и
жизненное пространство, ему доступное, сократилось до размеров трамбовочной
хаты. А может, он и там оказался отверженным, изгоем -- иначе зачем бы его
одного посылали к Ванам, старым, увечным, но -- Ванам!
Ваны ухватили покойника за ноги, Гек за руки -- втроем подтащили его к
шконке, самой близкой к параше, и совместными усилиями взгромоздили на
матрац, предусмотрительно перенесенный и расстеленный Варлаком. Чтобы не
было видно крови изо рта и гвоздя, по-прежнему торчащего в горле, его
перевернули на бок, лицом к стене. Вдруг покойник тяжело вздохнул, и Гек
чуть было не потерял сознание.
-- Когда ворочаешь -- он "дышит", -- тихо просипел Варлак, заметив
испуг Гека. -- Потом окоченеет, и это у него пройдет...
Варлак тщательно и придирчиво перебирал мертвому сушеру пальцы правой
руки, пятная ими шляпку гвоздя и верхушку ствола под ней. Удовлетворившись
сделанным, высвободил из левого кулака обрывки гековского бушлата, затем
принялся "ставить позу" покойнику. Гек сорвал с себя измочаленный, ни на что
уже не годный, кроме как на тряпки, бушлат и разорвал его надвое -- мыть
пол. К его удивлению, Варлак и Суббота также принялись за уборку камеры. Гек
было попытался объяснить, что до утра времени вагон и он все успеет...
-- Вам ведь не положено убирать самим?
-- Кто тебе сказал? -- удивился Суббота. -- Мы довольно крепко знаем,
что нам положено, а что нет. За тебя нам убирать не положено, если ты здоров
и руки-ноги есть, а за собою каждый урка должон уметь сам порядок соблюдать.
Камера -- мой дом. Если в моем дому унитаз грязный, это для меня позор,
независимо от того, сколько нас там сидит. А если я его за собой уберу --
нет в том позора. А иначе, Малек, мы бы не Ванами, парафинами бы ходили...
Гек сразу вспомнил свои беседы с Чомбе. Он с удвоенным рвением принялся
протирать пол в том месте, где из-под мертвого сушера натекла зловонная лужа
мочи. Однако старики не позволили ему сразу же смыть мочу с тряпки -- ее
следовало осторожно и аккуратно выжать на кровать и брюки сушера.
-- Что мне посоветуете теперь -- с повинной идти или "гусей гонять"?
-- Погоди маленько. До утра, как ты говоришь, далеко, погоди... --
задыхаясь, ответил ему Варлак. -- Время подумать у нас есть. Да не прядай ты
ушами, Малек, нас ведь трамбуют сейчас, ни одна падла сюда не заглянет... А
хотелось бы узнать, что за бардак на крытке: полвека почти сижу, такое
первый раз вижу. Ни трамбонуть толком не могут, ни изолировать, ни тебя
освободить, ни нам предъявить -- чего им от нас надо было. Слышь, Суббота,
стоило бы опять телефон унитазный опробовать, может, и соседи у нас
появились?
-- Вряд ли. Сколько мы уж пробовали -- пауки дело туго знают.
-- Значит, не слишком туго, коли теперя лопуха дают всю дорогу, как
малые дети...
Так за неспешными разговорами камера была приведена в прежний вид,
только покойник ощутимо пованивал нечистотами. Оскверненные безымянным
сушером сухари и сахар пришлось спустить в унитаз. Работа закончилась, и
Геку сразу стало холодно: на нем были только брюки и разорванная на пупе
черная рубашка. Использованный бушлат не смог бы восстановить даже
волшебник. У стариков тоже ничего не было.
-- Гек, возьми мою жилетку и от Вика козырную подушку -- слава богу, не
зашкварена, -- еще одно одеяло, ложись спать, утро вечера мудренее. Мы же
по-стариковски между собой потолкуем да подумаем... Спи, парнище, пацан ты
наш золотой!..
Это были единственные слова благодарности от Ванов Геку, и они очень
много значили, эти слова...
Под утро они его разбудили.
-- Вот что, Малек... Проснулся, нет?
-- Угу.
-- Вариантов два. Сначала используем первый -- он сам на себя руки
наложил. Если не пройдет такая тема, ну, не устроит их, тебя мы все равно не
подставим. Я тогда его завалил, а Суббота соучастник. Не вякай ничего, не
время. Ты, как я понял, подумал над моими словами и выбрал для себя путь.
Что ж... Кроме благословения мы мало чего можем дать, но -- чем богаты...
Ну, спрашивай, раз не терпится...
-- Зачем второй вариант? Упремся рогом дружно -- не докажут.
-- Им и не надо от нас доказательств -- свои настругают. Захотят -- и
твой крест на бумагах примут, а захотят -- докажут, что никогда ты в камере
нашей не сидел. Здесь тонкое дело. Они тоже люди, тоже служилые... Им нужны
те козыри, которые им нужны. Но ведомства собрались разные. Сумеем
сообразить да нажать на заветные клавиши -- по-нашему будет, а не сумеем --
по-ихнему, сила-то на их стороне. Тут нам бояться особенно нечего, власти
нас живыми не оставят. Мы с Субботой все равно собирались отваливать от
хозяина в лунную сторону, на пиковый-то случай, так что... -- Старый Ван
причмокнул губами. -- Мы ведь тут не зря всю ночь обсуждали -- сходка у нас
была... из всех уцелевших Ванов. Вроде мы надумали кое-чего про тебя.
Посмотрим...
Гек уже устал от чудес и парадоксов, а они все не кончались. Следствие
продолжалось четверо суток и шло в три смены, беспрерывно. Гек держался
дебилом и в тени: он поздно пришел, тот мужик кричал про какие-то погоны
свои и психовал, дедов, похоже, побил, рубашку вот ему разорвал, потом
чавкал как свинья, а потом вдруг бросился на шконку и затих. Деды тоже легли
спать, ну и он ничего не видел...
На Ванах же обломали зубы многие поколения дознавателей всех видов и
квалификаций. Короче говоря, полковник, отвечающий за следствие, убедился,
что имело место дикое, непонятное, но самоубийство. Иначе, например,
невозможно было объяснить появление в камере гвоздя (кто признается, что не
обыскивал юного сидельца перед заводом в камеру?). Но самоубийство не имело
права на существование в той немыслимой обстановке, в которой давно уже
пребывала Крытая Мама, темная ипостась пыльного городка Сюзерен.
Корневое, основополагающее чудо, стронувшее лавину всех последующих
чудес, заключалось в том, что в тенета Крытой Мамы однажды попал
всамделишний шпион, агент британской разведки МИ-6. Но с помощью авуаров
кабинета министров Ее Величества удалось склонить "хозяина" тюрьмы к
щадящему для агента англичан режиму: никаких побоев, сносная жратва, тайная
переписка и, похоже, даже вербовка алчного чиновника, безупречного до этого
начальника первой (по значимости) тюрьмы государства Бабилон. Будь это
американский, русский или какой другой шпион, друзьям начальника тюрьмы
удалось бы пригасить дело и спровадить его в почетную ссылку, подальше от
эпицентра скандала, но это был агент ненавистных Господину Президенту
британцев (англичан, как он их упорно называл). Завертелось следствие,
которое, как всегда в таких случаях, выявило ужасающую картину
взяточничества, воровства и некомпетентности. Люди из системы безопасности
на этот переходный период взяли на себя управление огромным, но при этом
тонким и сложным тюремным механизмом. И механизм тотчас же заскрежетал и
начал давать сбои. И не то чтобы отстранили от дел всех специалистов, и не
то чтобы среди людей Службы не нашлось знающих свое дело тюремщиков, нет --
дело шло вкривь и вкось как раз из-за несбалансированно большого числа
контролеров и опекунов, желающих бдительностью своей выслужиться перед
Господином Президентом. Расстреляли начальника тюрьмы, не вовремя вмешался
британский МИД, напомнил про своего гражданина -- под горячую руку шлепнули
и того. Требовалось нечто положительное как результат очистки авгиевых
конюшен. И тут вспомнили о двух старых Ванах, рассованных по мрачным, без
малого карцерного типа одиночкам. Было решено отпустить их на волю, если они
покаются публично в грехах и порвут с преступным образом жизни. Те, конечно,
изъявили потребность посоветоваться с себе подобными. Им разрешили
встретиться друг с другом, хотя кто конкретно разрешил -- концов найти не
смогли. И дальше бардак шел по нарастающей: никто не знал, что с ними делать
дальше, коль скоро перевоспитания и раскаяния не получилось, --
расстреливать ли, спустить обратно в одиночки, продолжить процесс
перевоспитания? Верх брала то одна, то другая точка зрения, но как только
дело доходило до письменного оформления -- так стоп. Господин Президент по
случаю двадцатилетия окончания войны совершенно определенно высказался о
полном искоренении из жизни страны преступных элементов, препятствующих
процессу социальной реабилитации граждан в местах временного ограничения
свободы, так что никто не желал рисковать -- показывать ему, что существуют
остаточные явления в лице двух непримиримых стариков. Но в то же время никто
не отменял рутинные показатели эффективности работ и отчетов по ним. Поэтому
к Ванам время от времени водворяли подсадных, отчитываясь о работе, посылали
