-- Ох ты, сочувствую. Много было?
-- Косяк.
-- Ц! Вот гадство! Думаешь на кого?
-- Нет, никого определенного не подозреваю, никому не говорил...
-- Ладно, заваруха кончится -- поищем, -- неуверенно наморщился
Карзубый, но и он, и Гек отлично понимали, что вероятность найти, а тем
более вернуть украденные деньги микроскопически мала.
-- Тебя, Малек, видимо, пасли все это время, ты же у нас всегда с
бабками... Да плюнь, урка с деньгами не дружит. Выпить будешь?
-- Не будешь, не пью и не курю. Но пожрал бы, есть что пожевать?
Карзубый почесал ухо, кивнул:
-- Сделаем, черняшка и какао-сгущенка. И "третьячок", если не допили.
-- Годится, -- повеселел Гек. -- Кипятком разведу -- четвертачок
получится, мне как раз. Ты прав, хрен с ними, с бабками. Это не общак, новые
добуду.
Упоминание об общаке мгновенно выдернуло Карзубого из благодушного
расслабона, он посерьезнел и стрельнул глазами вокруг.
-- Вот что, Малек, давай-ка проверим его, пузатенького, не ровен час...
Нас трое знает, где "благо", будешь четвертый -- они оба в отрубе, а кто-то
должен подстраховать. Поешь потом. Порыли...
Они выскочили из здания и в сгустившихся к этому времени сумерках
побежали по направлению к зданию клуба. Вся зона была наполнена пьяными
криками, звоном битого стекла и визгом выдираемых гвоздей. Тут и там
мелькали тени, окликавшие друг друга по кличкам и именам. Прожектора
пробивали тьму только вдоль ограды, внутреннее освещение зоны было выведено
из строя градом камней еще загодя, днем. Гек стоял на шухере, а Карзубый
побренькал металлом, видимо ключами, вскрыл трансформаторную будку и
скользнул туда. Через пару минут так же тихо выскользнул оттуда, закрыл
дверь, опять затренькал, отряхнулся и подскочил к Геку:
-- Все тихо?
-- Да. Никого и ничего. А у тебя?
-- На месте. Там за распределительным щитом проходит швеллер, с понтом
дела -- вмурованный в кладку. Но кусок вынимается, там общак. Восемьдесят
ровно, усек?
-- Да. На фига ты мне рассказываешь? Вдруг пропадет, а мне отвечать не
за свое?
-- Надо, Малек. Завтра-послезавтра капец нашей анархии, многие поднимут
новый срок. Меня в первую очередь повяжут... А может, и пронесет... Но
кто-нибудь из нас да останется. За то, что, никого не спросясь, тебя
посвятил, я оправдаюсь. Идем, я тоже что-то жрать восхотел...
Еще сутки их никто не трогал, все официальные лица ждали ответственных
распоряжений из Бабилона. Но и там не больно-то горели желанием отдавать
самостоятельные приказы, чреватые жертвами среди детей (так этих сучьих
выкидышей величают поганые писаки из правительственных газетенок, поработали
бы они с ними, глядишь -- иначе запели бы).
Наутро, в шестом часу, спецкоманда легко и без особого шума
восстановила власть официальных структур над всей территорией зоны No58
дополнительного режима содержания. Повстанцы сдались легко: казалось, они
сделали важное для себя дело -- побуйствовали, разрядились, и остальное
теперь мало их интересовало. Ущерб от бунта получился очень большим, по
крайней мере втрое больше истинного. Администрация зоны пользовалась удобным
моментом и списывала свои прошлые и будущие грехи. Якобы в пыль и золу
уничтоженное зонно-производственное имущество вывозилось грузовиками...
Карзубый раскрутился на четыре с половиной реальных года: за
организацию массовых беспорядков, предварительный сговор... угроза жизни и
здоровью... угроза общественной безопасности... принудительное вовлечение в
противоправную... -- чего только не было в прокурорской речи! (Прокурор --
шурин брата хозяина зоны.) Алтын (из нетаков) ничего не получил, поскольку в
это время был этапирован в Иневию на переследствие. Все остальные нетаки и
почти четверть пацанов и бывших активистов подняли "добавку" в диапазоне от
нуля до девяти (четырех с половиной). Гек получил добавочные год и шесть
месяцев. К моменту выхода на свободу ему будет без малого шестнадцать лет,
из которых треть, и даже больше, придется на отбывание в местах лишения
свободы. Нельзя сказать, что он равнодушно отнесся к новому сроку, но внешне
никак не проявил огорчения. Слишком много, для ребенка, он уже отсидел, а
потому и воспринимал тюремные реалии обыденно, они ведь для него и стали
обыденностью.
Но усилия "лучших умов" зоны не пропали зря. Около четырех десятков
доверенных лиц (из полутора тысяч осужденных) дружно, аргументированно и
согласованно дудели на следствии о своем зонном начальстве как об истинных
провокаторах мятежа. Карзубым были посланы "язычки" на взросляк, там люди
опытные через своих адвокатов сумели запустить компроматы и доносы в газеты
и столичные коридоры власти. И если в одних кабинетах сигналы тихо ложились
под сукно, то обитатели других, получив аналогичные материалы, поднимали
заинтересованный шум -- там, как и везде, существовали конфликты
разнонаправленных интересов, шла битва за место под административным
солнцем.
Господин Председатель нечасто вникал в горы докладного мусора на своем
рабочем столе, но газеты читал. То, что он там прочел, напомнило ему о
далекой южно-центральной детской зоне, где он побывал недавно и где
нечистоплотные начальники были видны ему насквозь с первого взгляда. Теперь
они опозорили ведомство, страну и Президента на весь мир... И на него
бросили тень. Да-да, это его личная вина, что он слишком доверяет людям,
слишком снисходителен к их проступкам, которые от безнаказанности
перерождаются в преступления...
Началось другое следствие, направленное против администрации зоны и
курируемое лично господином Председателем. Ну, тут уж трудность ретивым
следователям была одна: объем обрабатываемого дела, который стремительно
разбухал во многие десятки томов, а завершить его и представить на суд и
услышать приговор -- господин Председатель выделил на все про все два жалких
месяца. Но все, включая старательных судей и дисциплинированных присяжных,
четко уложились в отведенные рамки.
Хозяин получил девять лет, растлитель -- восемь, режик -- шесть (а
наворовал больше всех). Кум получил три года -- все-таки сигнализировал о
проступках, да и ведомство более крутое, заступилось за своего...
С другой стороны "четвертый спец" -- "жесткая" взрослая зона -- стала
свидетельницей небывалого триумфа Энди Моола -- Карзубого: за ум, смелость и
иные многочисленные заслуги Карзубый был вознесен в золотую пробу. Отныне
он, восемнадцатилетний паренек, в пределах мест заключения обретал
"столбовое дворянство", имел право и власть пользоваться всеми привилегиями,
которые только могут быть предоставлены аристократу-сидельцу. Но и
ответственность на него ложилась немалая, и жизнь становилась намного короче
и опаснее, чем у большинства окружающих. Когда шпаненок из подворотни
мечтает о золотых зубах и "атомных" наколках, он видит за всем этим
романтику и крутизну, а как же: все тебя боятся и хвостами пол метут, а ты
можешь любую телку взять, и никто не пикнет... И песни у них такие
классные... При этом шпанята уличные пока еще не задумываются над тем
простым фактом, что никто их, урок этих, не любит -- ни на воле, ни в
тюрьме. Да и за что их любить, если они живут брюхом, как и другие животные,
за счет тех, кто не может им дать отпор, тех, кто слабее. Да, урки многим
внушают страх, но и сами живут в вечном страхе перед законом, самосудом,
правокачкой, слабосильной старостью, туберкулезом, чужой пробой, трамбовкой
и миллионом других вещей, сокращающих жизнь и здоровье романтиков карманной
и иной урочьей тяги...
Тут бы и забыть господину Председателю о недоразумении, но оговорился
он на одном из совещаний, и дали ему справку не о сроках для служащих, а о
сроках для бунтарей. Прочитав и разобравшись, в чем дело, господин
Председатель взъярился не на шутку -- здравый смысл и логика, несмотря на
заоблачное служебное положение, в нем все еще присутствовали. Он дал приказ
дать делу обратный ход и убрать сроки с ни в чем не повинных деток, признать
их невиновными. Но даже ему не дано было прав восстанавливать справедливость
в полном объеме: это была привилегия только одного человека в великом
государстве Бабилон -- великого племянника господина Председателя.
Господин Президент спокойно выслушал от руководителей ведомств
замаскированный под панегирик донос на своего дядю и принял простое и
конструктивное решение: срок никому зря и по ошибке не дается. Поэтому
признать малолетних преступников невиновными нельзя, но, принимая во
внимание все обстоятельства, амнистировать можно. Об исполнении доложить.
Так при восстановлении справедливости родная юстиция сделала еще один
занятный кундстштюк: те, кто были признаны виновными в беспорядках, получили
амнистию и по прошлым делам, а смирные и верноподданные сидельцы остались
досиживать дальше.
Гека повезли на формальное переследствие с последующей амнистией чуть
позже остальных: сильно, до столбняка, загноилась царапина на руке, пришлось
две недели проваляться в больничке. В других обстоятельствах он, да и любой
другой парнишка на его месте, был бы счастлив тормознуться в больничке и
косить как можно дольше, но впереди лежала свобода -- Воля! Воля, запах и
вид которой Гек забыл за четыре года отсидки, но смутно и сладко мечтал о
ней, как... как... о чем-то вкусном.
В двухстах пятидесяти километрах от Иневии на протяжении многих
столетий незаметно дремлет тихий и грязный городишко с пышным именем
Сюзерен. По ошибке или по пьяной прихоти одного из завоевателей
португальской еще волны наречен был этот городок, а тогда всего лишь
воинская стоянка, столицей всего континента. И ничем, кроме этого, не был
прославлен город Сюзерен в истории Бабилонского государства, в его
официальной истории. Но в другой, теневой ее части, хранящейся на скрижалях
зонного и тюремного фольклора, не записанной нигде, пронизанной
противоречиями, гиперболами и мистикой, "Крытая Мама" -- тюрьма города
Сюзерена -- занимает особое место. И если простой сиделец слушает легенды о
Крытой Маме как страшную сказку, только гипотетически примеряя на себя роль
ее жертвы, то для любого авторитетного обитателя бабилонской пенитенциарной
системы, принадлежащего к любой пробе, даже к скуржавой, перспектива попасть
в Сюзерен обволакивает сердце холодом и унизительным страхом. И причины тому
есть. Крытая Мама, если не считать пересылку и следственный изолятор, где
случается всякий сброд, специально предназначена для "перевоспитания"
отъявленных врагов государства и Президента.
Случалось, что и политические попадали сюда, но не часто: политическое
фрондерство -- удел богатых и влиятельных людей, их ссылали, сажали под
домашний арест, отмазывали на поруки... И мода на свободомыслие, вспыхнувшая
было после успеха кубинской революции, поугасла. Террористы же политиками не
считались, да и живыми их не встречали на зонах. (Волна терроризма,
захлестнувшая позднее, в семидесятые годы, весь мир, так и не коснулась
Бабилона, и в этом была несомненная заслуга Господина Президента. Он в свое
время отдал приказ: никто и ни под каким предлогом не имеет права вступать в
переговоры с террористами, что бы и кого бы они ни захватили в заложники,
включая семью Господина Президента и его самого. Немедленный штурм и
поголовное уничтожение на месте всех виновных. В виде исключения, по
обстоятельствам, можно одного-двух на время брать в плен для допросов... И
