время искусственного отбора: близкие по духу и помыслам стягивались поближе
и пространственно, создавая прослойку более или менее преданных, надежных
поданных.
Переменчива судьба сидельца и зачастую не от него зависит: сегодня
королем сидит, а завтра и... похуже... Оттого и не принято здесь загадывать
на завтрашний день -- сегодня хрен с ним, а завтра видно будет... Ни для
кого в четвертом бараке не было секретом, что остальные девятнадцать
(бараков) живут по прежним правилам, а скуржавые вожди отнюдь не смирились с
наличием в их рядах отряда-бунтовщика, возглавляемого кучкой горлопанов.
Будет и кровь, и опускалово -- кого оно коснется? Никто не застрахован, это
понятно, но основной "элемент" -- трудилы-работяги -- как работали, так и
будут работать (если она есть, работа), как были серой массой при
"господах", так и будут ею вовеки; их всех не перебьешь и не опустишь,
тянуть не с кого будет и руководить некем, так-то вот! Одного-другого,
бывает, могут и "воспитать", и землянуть, а чтобы всех... Угловые и нетаки
-- те другое дело, им отступать некуда и пощады уже не вымолить. Ну а пока
-- они наверху. А на самом верху, в пределах барака, авторитетный урка
Ларей, Чтив Бабилонский. Да только некогда ему, видно, читать -- все
шепчется, совещается, то одного к себе за занавеску тягнет, то второго. На
промзону нырнул пару раз, что он там кнокал? Выставил бесповязочные посты у
межбарачных дверей, хмурый вечно -- зыркнет глазом, будто ножом
погрозится... Но не борзеет и в свинство не опускается, как Жираф со
товарищи...
А Геку было о чем волноваться.
Через месяц после первого бунта в восьмом отряде вспыхнул еще один,
стихийный. Фратов шибко достали зверства и поборы скуржавчиков и их
пристяжи. А на жестком режиме не шелупонь сидит -- основательные люди, не по
первому разу. Успели замочить Полковника (Полкан -- за глаза), проломить
череп двум-трем живоглотам... А потом соединенными усилиями скуржавых из
окрестных бараков, прежним опытом наученных, повстанцев растоптали: троих
убили, еще троих опустили, один вырвался и на вахту сбежал... Да куда он
сбежит -- псы его вернут в другой барак, там ему и конец. А на другую зону
посылать -- кому охота возиться, лягавым и без того мороки с трупами хватит,
перед своим начальством отчитываться... Дубасили от души и вероломных,
неблагодарных трудил: встали коридором скуржавые -- палки в руках -- и весь
барак, гуськом, мимо них бежать должен, сквозь строй... Четвертому бараку
грозило то же самое...
Еще через два месяца, в самый разгар лютой зимы, Гек, постепенно
заручившийся поддержкой неробких фратов из третьего отряда, в одну глухую
ночь совершил налет на скуржавых из третьего барака. Зарезали насмерть
восьмерых, почти всю верхушку, и серьезно покалечили еще с десяток быков и
шестерок. Тут уж были превышены все мыслимые нормы "естественной убыли"
сидельцев, кому-то предстояло отвечать.
Но два с лишним месяца зондажа и подготовки даром не прошли: все взяли
на себя четверо большесрочных пидоров из третьего и двое заигранных из
четвертого бараков. Кнутом и пряником, но удалось их склонить к неизбежному.
Опущенным вышка не грозила -- смягчающие обстоятельства, как говорится,
присутствовали, свидетелей домогательств и издевательств -- целый барак
(дополнительный срок до максимальной двадцатки получался за это -- кому год,
кому три, а взамен -- родным и близким каждого -- двести тысяч наличными), а
заигравшиеся в карты были, во-первых, прощены уголовным миром как искупившие
полностью, без следов, а во-вторых, еще на следствии их признали, как и было
обещано Лареем, невменяемыми (полмиллиона за каждого -- Гек не поскупился).
Их ждала психушка в Бабилоне, подмазанный медперсонал и перспектива славной
уголовной карьеры после комиссования.
Кум все понимал, и не он один, но трудно было что-то сделать, чтобы
погонам не опасно было на плечах. Какие такие пробы, скажут, у вас взялись,
когда раньше их не было? Да, был циркуляр, чтобы не было больше ненужной
липовой отчетности о массовом перевоспитании и постоянном росте членства в
факультативных самодеятельных кружках... Но если вы, господин майор, сами
указали, что растет число лиц, снявших повязки ДСА, то значит, это
неофициальный теперь, но все же показатель успешности вашей работы, господин
майор! ЧП, скажут, на каждом участке случаются, а вот у вас конкретно --
почему-то приобретают организованный характер! Вот и думай. Хозяин зоны в
глаза не смотрит, отбрехивается по-служебному. Начрежим и главхоз --
дураками выглядят, а у самих губы по самые уши лоснятся... Что им трогать
четвертый барак, когда откуда ни возьмись, из Картагена и самого Бабилона
фирмачи налетели -- заказ разместить на лакокрасочные изделия! Цех,
четвертый разумеется, работой на годы вперед обеспечен, в две смены, а
другие -- от силы на тридцать-сорок процентов одной смены загружены. Теперь
третьему отряду на промзоне срочно локалку выгораживают и оборудование
завозят. С чего бы это?.. И Бабилон молчит. Генерал Муртез лично в трубку
обещал справляться еженедельно, а уже четвертый месяц ни гу-гу и ни в дугу.
Начальники, мать их за ногу... Сабборг -- то же самое -- "чтобы все по
закону было, без поблажек!" Что он имел в виду, на что намекал? Подкинул бы
премию -- куда как лучше бы думалось... Трудна кумовская жизнь, грязна и
небогата... И захотел бы уворовать -- неоткуда... Разве что компрой
торгануть... А она есть? То-то... Слова и впечатления -- в дело и то не
подошьешь, а для шантажу первосортный материальчик требуется... Дерет
режимник молодую козу из машбюро -- все об этом знают, подумаешь, аморал...
А вот если бы он трахал ее начальника, или ее дочь... Эх, взять бы всех, у
кого на погонах звезды больше, засунуть в мешок -- и в воду... В кипяток,
мать их за ногу... Начальники...
Мятежные бараки -- третий и четвертый -- как бы развалили жилую зону
натрое: их островок в два барака, шестнадцать скуржавых бараков с номерами
от пятого до двадцатого, и отрезанный от основного тела ломоть -- первый и
второй бараки, также скуржавые.
На стороне Гека, если смотреть в масштабах зоны, была сплоченная и
безоглядная отныне решимость восставших победителей, надежная поддержка
"из-за колючки", личные таланты и тайное сочувствие всех рядовых сидельцев.
На стороне скуржавых были родные стены, лягавская поддержка (пусть уже
и не такая откровенная, как в былые годы), подавляющая многочисленность,
жажда мести и мобилизующий страх перед возможным будущим. Что же касается
фратов-трудил, то их тайное сочувствие ржавчине поганой -- потому и тайное,
что явно проявлять боятся -- горьким опытом научены. А раз боятся -- пусть
ненавидят на здоровье! (Так-то оно, может быть, и так, но говорят, что
императора Тиберия, автора этой идеи, с перепугу задушили подушкой...)
Гек правил на захваченной территории очень жестко, не допуская своей
властью ничего, что, по его мнению, могло опорочить дух благородной
арестантской старины, как он его понимал. За наркоту, после единственного
предупреждения, он собственноручно вышиб дух из местного пушера-деляги, не
обращая ни малейшего внимания на зудеж недовольных кайфолюбов; он же
запретил бессмысленные издевательства над опущенными, которые по понятиям не
имели права даже огрызнуться в ответ. В своем кругу, за вечерним чайком, Гек
внедрял в угловых осмысление подобных указов: ширевой наркот -- гнилое
болото, обопрешься -- утонешь. Ты для него -- никто, когда он в кайфе, и
меньше чем ничто, когда он в ломке... Обиженка -- тоже люди, хоть и слякоть.
Нельзя бесконечно ссать в одну парашу -- переполнится. Переполнится, говорю,
дураки смешливые, и обязательно прольется на чьи-то ноги!.. "Трагически
погиб от блудливой руки Лолы-пидора!" Дукат, как тебе некролог --
нравится?.. Так что же ты ежедневно и по-пустому куражишься над грязью
безответной? Поди вон в пятый барак на часок-второй, там тебе весело
будет...
Быт сидельца скуден на радости; Гек, хорошо понимая это, наладил
бесперебойную доставку курева, чая и коньяка по разумным арестантским ценам.
Он, со своих достатков на воле, вполне бы мог и бесплатно "греть" оба
барака, но поступать так -- значит плодить свиней и трусливых нахлебников, а
ему нужны были воины и энергичные трудилы.
В середине весны он отослал от себя Сим-Сима -- держать порядок в
третьем бараке. Так было надо: Гек чуял, что еще немного, и Сим-Сим
привыкнет быть "при нем", утратит самостоятельное честолюбие и нахрап,
довольствуясь отраженным адъютантским сиянием. В угловые к нему добавил
основательного и мозговитого Бычка, который с первых же дней был весьма
симпатичен Геку.
Да, Бычок был хоть куда: невысокий и щуплый, он мог отстоять свое
достоинство в драке, немногословный -- не терялся и в словесных пикировках,
с советами не лез, но высказывался здраво, почти не употреблял площадной
брани (как и Гек, впрочем), в меру выпивал. За тридцать шесть лет жизни
отмерял девять лет в два захода за квартирные кражи (был
скокарем-одиночкой), на зонах придерживался "ржавых" понятий, но в "пробу"
не лез, предпочитая сидеть "фратом с позолотой". Обстоятельства вынудили его
выступить на стороне Гека, но коль скоро выбор был сделан -- Бычок назад не
пятился. Геку также было жаль отодвигать его от себя, но Сим-Сим был еще
слишком сыр для барачного вождя, слишком горяч, уповая на силу там, где
хватало и простого разумения. Гек решил, что на Бычка можно опереться в
разумных пределах, но держать его следует чуть поодаль от себя -- слишком
себе на уме... Не ржавые ли пристроили догляд? Это не страшно,
перемагнитим...
У Бычка умерла мать. Кум вызвал его и зачитал соответствующую
телеграмму. Бычок рассказал об этом Геку нехотя и внешне спокойно. Гек
посочувствовал, предложил коньяку (что он еще мог сделать?), но Бычок,
поблагодарив, отказался. Весь вечер и весь следующий день он либо тихо сидел
у себя на шконке, либо молча торчал в курилке. На третий день ему разрешили
внеочередное свидание -- приехал отец. Гек видел их на вахте, когда его
самого вели к адвокату (якобы по вновь открывшимся обстоятельствам дела).
Отец Бычка был грузный зобастый старик, почти на голову выше сына; Гек цепко
рассмотрел его и подивился, как у такого борова мог получиться такой мелкий
сын -- "в мамашу небось...". Ох и крепко удивился бы Гек, кабы услышал
разговор осиротевшего сына с овдовевшим отцом...
Тридцативосьмилетний холостяк Уильям Бонс, кадровый разведчик в чине
капитана, был одним из тихих "светил" в ведомстве Муртеза--Доффера. Много
лет он проработал в Штатах и Канаде на оперативной работе: крал секреты,
вербовал, "подчищал"... В одной из командировок он отследил и анонимно
"заложил" агента внутренней контрразведки (тогда еще оба ведомства не
слиплись в мощной руке Дэнни). Свои прознали, но замяли, поскольку все же
агент был малозначащей мелочью из местных жителей и работал "вслепую". Через
годы, при объединении, все вскрылось, и в личном деле Бонса появилось
"клеймо", а большая звездочка рассыпалась на четыре помельче. Карьера отныне
не касалась Бонса, несмотря на его общепризнанные в узких кругах таланты и
знания. А ведь ему полтора-два шага оставалось до заветной, давно обещанной
посольской резидентуры в Британии -- мечты всей его служебной жизни. Всем
известно, что Бонс был страстным англоманом и столь же страстным
ненавистником творчества английского писателя Стивенсона, из-за которого он
