кампанию, которую провели мои помощники... и которые станут
правительством. Я готов работать с вами. Конечно, с теми, чьи предложения
покажутся дельными.
Среди собравшихся пронесся едва слышный шумок. Никто не двинул и
мускулом, это был шумок от бешено работающих мозгов, когда каждый
старается уловить, что хочет услышать всесильный генерал, и тут же подать
ему на блюдечке с голубой каемочкой.
Краснохарев, тяжелый и еще больше погрузневший, проговорил осторожно:
- Платон Тарасович, не обессудьте, но по правилам я подаю в отставку
вместе со всем кабинетом. А уж потом вы назначаете нового, а тот формирует
правительство и представляет вам на одобрение...
Кречет отмахнулся:
- Да знаю я эти процедуры! Все так и сделаем. Но сейчас давайте
работать, чтобы не терять ни дня, ни часа! Страна уже и так потеряла
несколько лет.
По кабинету пронеся шумок недоверия. А Краснохарев, ничуть не
обрадованный, развел руками:
- Ну... в любом случае, мы хотели бы больше знать, чего вы хотите. На
самом деле. Обещания на выборах это одно...
Он смотрел спокойно, даже с некоторым брезгливым облегчением. Ну и
отстраняй, говорил его взгляд. Осточертело это премьерство. Всех собак на
тебя вешают! Вернусь в свою промышленность, там мне все еще нет равных. И
Рургаз, и Бескиды, и Богемия помнят, кто поставил на колени.
Кречет взглянул в упор:
- Мои слова с делом на расходятся. Что обещал, то выполню. Нет - пущу
пулю в лоб. Но я знаю, с чего начинать! То, без чего не сработает ни
бы овладела умами. Которая заставила бы трудиться даже тогда, когда уже
силы кончились, когда ни рубль, ни доллар не поднимут с ринга. Или с
дивана.
Усачев поднял руку, как школьник на уроке:
- Господин президент... я что-то пока не понял, зачем позвали меня.
Кречет повернулся, вперил в него тяжелый взор налитых кровью глаз:
- Непонятно? А чего вы ждете?
Усачев развел руками:
- Ну, военно-полевой суд... Заседание тройки... Решение НКВД о враге
народа...
Кречет буркнул:
- А чего-нибудь... еще невероятнее? Чтоб такая глупость, чтобы и на
голову не налезла?
Усачев широко улыбнулся, зубы ровные, хотя, несмотря на молодость,
наполовину изъеденные и желтые:
- Ну, вы предложите мне разработать программу экстренных мер по
оздоровлению экономики.
Кречет буркнул:
- Вот сидите и разрабатывайте.
Усачев остался с раскрытым ртом, а Кречет повернулся к нам. Я
помалкивал, мне нужно время, чтобы вжиться, министры переглядываются
украдкой, но никто не решается раскрыть рот. Когда молчишь, всегда сойдешь
за умного, а раскроешь рот - уже бабушка надвое сказала.
Кречет оглядел всех исподлобья. Голос его был похож на рык:
- Я хочу, чтобы все поняли: произошла не просто смена президента, а
народ потребовал другой курс! Если бы просто смена одной жирной рожи на
другую, то вон сколько рвалось к этому креслу! Все одинаковые, словно из
одного инкубатора. Так что успокаивающие речи о преемственности курса...
знаете куда. О каких реформах может идти речь, если половина кабинета ни
на что не способна!
Коган, министр финансов, вежливо поинтересовался:
- А другая половина?
- Другая, - рыкнул Кречет еще злее, - способна на все!
- Как верно сказано, - восхитился Коган. - А какая из этих половин
больше?
- Это вам не Одесса, - огрызнулся Кречет. Потом внимательно посмотрел
на Когана, - А что это у нас за министр финансов, у которого половинки
разные?
- Потому что министр, а не математик, - отпарировал Коган без боязни.
- Я-то знаю, что дважды два не четыре или шесть, а сколько вам, господин
президент, угодно. И что бы вы ни говорили на выборах... гм... словом, как
я понимаю, в кабинете будут серьезные перестановки?
Кречет фыркнул:
- Когда в заведении дела не идут, надо девочек менять, а не мебель.
Коган толкнул Краснохарева:
- Как он элегантно обозвал кабинет министров борделем, а? А говорят,
что прям, как армейский Устав. Умеет выражаться иносказательно!
Краснохарев обиженно сопел, но спорить с грозным генералом не смел.
Кречет хлопнул ладонью по столу, перешептывания затихли:
- Прошу высказываться! И не страшиться самых диких предложений.
Бывает, что в дикости больше смысла, чем в часовом словоблудии
какого-нибудь умника из подкомитета.
Все переглядывались, наконец заговорил Коломиец, министр культуры,
медленно и тщательно выбирая слова, красивый и импозантный, с благородным
одухотворенным лицом стареющего аристократа:
- Подъем экономики невозможен без общего подъема культуры всего
населения нашей великой страны, все равно великой, ибо наши славные
традиции, наши корни и наше мистическое воссоединение с Богом,
нравственные истоки и глубокая одухотворенность народа, что сохранилась,
несмотря на развращающее действие отдельных факторов западной
цивилизации... хотя нельзя не сказать, что западная культура оказывает
благотворное влияние на славянскую, как и наша русская оказала несравнимое
ни с чем влияние на весь просвещенный Запад в лице наших гигантов мысли,
таких как Толстой, Достоевский, Чехов...
Я видел, как посветлели собравшиеся, министр мог говорить долго и
пространно, на то он и культура, а не военно-промышленный комплекс, дает
им время собраться с мыслями, сориентироваться, но Кречет хмурился, на
глазах свирепел, наконец сказал резко:
- Спасибо. Кто еще?
Министр замер с раскрытым ртом. Постепенно на смену одухотворенности
проступала обида. Никогда его не обрывали так бесцеремонно. Тем более, что
никогда не говорил глупости, не допускал в речах нелепых оборотов, всегда
правильно расставлял ударения, в отличие от депутатов и даже членов
правительства.
Премьер сказал, не замечая неловкой паузы:
- Нужен план. Я говорю не о сталинских пятилетках или хрущевских
семилетках, а о планах... вроде ГОЭЛРО, в народе именуемого сплошной
электрификацией всей страны, о плане индустриализации...
- ... построения коммунизма, - подсказал Кречет. - Да, что-то вроде
этого. Плана построения капитализма быть не может, мы просто не смогли
взять твердыню, откатились на исходные рубежи. Но после поражения в стране
царит такое унижение, такой упадок духа, что с нами справятся не только
горстка чеченцев, но и племя мамбо-юмбо!
Яузов задвигался, прорычал:
- Одной ракеты хватит, чтобы не только мамбо-юмбо, но и всю Африку...
Коломиец, похоже, решил не обижаться на генерала, какая с солдатни
культура, сказал печально:
- А что мы можем? Пресса в руках частного капитала. Телевидение -
тоже. Мы через полгода вступим в третье тысячелетие, двадцать первый век,
а здесь...
Кречет поморщился:
- Какой к черту, двадцать первый век?.. Что за страна, где идиот на
идиоте! Самому тупому из дебилов понятно, что первого января двухтысячного
года начинается последний год двадцатого столетия, а до начала двадцать
первого еще ровно год, но вся тупая рать газетчиков и телевизионщиков изо
дня в день твердит о начале третьего тысячелетия...
Министр культуры растерянно хлопал глазами. Он вышел из поэтов, вряд
ли умел считать до десяти, а сейчас, судя по его лицу, был уверен, что
генерал-президент кукукнулся. Коган быстро посмотрел на Коломийца, перевел
непонимающий взор на Кречета:
- Ну, вы даете, Платон Тарасович!.. Того и гляди брякнете, что
Земля... того...вокруг Солнца, а я ж вижу, что всходит на востоке, а
опускается за край земли на западе!..
Кречет скупо усмехнулся, кто-то подхихикнул угождающе, обстановка
снова разрядилась. Стаканы звякали, половина бутылок уже опустела.
Чувствовалось, что у многих появляется желание поставить их под стол по
странно выработанной у русского человека привычке.
Забайкалов покряхтел, подвигался, привлекая к себе внимание, и когда
все взоры были прикованы к нему, проговорил с расстановкой:
- Господин президент, пора определиться с зарубежными поездками. Хотя
бы ориентировочно.
Кречет отмахнулся:
- Пока не до поездок.
- Надо, - произнес Забайкалов медленно, едва ли не по складам.
- Что вы давите? - огрызнулся Кречет. - В стране такое творится!..
Сначала надо разгрести здесь. Поездки - потом.
- Но что отвечать?.. Послы берут меня за горло.
Кречет сказал зло, желваки вздулись, как рифленые кастеты:
- Ответь, что мы сосредотачиваемся.
Забайкалов усмехнулся, в прищуренных заплывших глазах промелькнула
веселая искорка.
- Неплохо.
- Что-то не так? - насторожился Кречет.
- Европейские послы хорошо знают эту фразу. Когда князя Горчакова,
одного из моих предшественников, спрашивали, почему Россия перестала
участвовать в международных делах, он ответил коротко: "Россия
сосредотачивается". Это прозвучало загадочно, грозно и... пугающе. Вы об
этом знали?.. Нет?.. Тем интереснее.
С хмурого лица Кречета на миг соскользнула тень:
- Россия после того позорного поражения все же очнулась от спячки!
Начала барахтаться, сделала рывок... и вернула себе и Севастополь, и весь
Крым. И даже взяла много больше, чем потеряла. К тому времени мы нарастили
такие мускулы, что ее вчерашние победители: Франция, Англия, Турция и еще
какая-то мелочь - и не пикнули. Нам бы сейчас так сосредоточиться!
- Ну, дипломатические ноты были, - поправил Забайкалов, - но уж так
пикали, для порядка. Хорошо, так и отвечу, Платон Тарасович. Это в самом
деле хороший ответ.
- Он верный, - возразил Кречет, - а не просто удачный. Сруль
Израилевич, что у нас с финансами? На нуле?
Коган сказал осторожно:
- Если бы на нуле, даже я бы не прочь военного парада... А так, в
глубоком минусе. Внешний долг - сто тридцать миллиардов долларов. Но
вообще-то западные страны могут дать кредит...
- Ну-ну?
- Понятно, на известных условиях...
Кречет нетерпеливо бросил:
- Это ясно даже генералу. Все охотнее дают друг другу на водку, чем
на хлеб. Так называемые целевые кредиты. Но, как я вижу по вам, Сруль
Израилевич, кредиты готовы дать на таких условиях, что даже вам брать не
хочется.
Коган с независимым видом пожал плечами:
- Я бы взял. Не мне же целовать американского президента в зад!
- Ага, понятно.
Он шумно засопел, лицо налилось багровым. Коган пояснил невинно:
- Всегда так было. Целовать в зад - обязательное условие получения
кредитов. По крайней мере, на Западе. У племени мамбо-юмбо еще не просили,
их условия не знаем. Вон прошлому президенту пришлось целовать задницы
всем членам Совета Европы. Правда, иногда удается подсунуть вместо себя
нашего канцлера...
Краснохарев насупился, засопел, отвернулся. Буркнул в стол:
- У вас чересчур образный язык для министра финансов. Вам бы, Сруль
Израилевич, в газетчики.
- Да что там, - отмахнулся Коган беспечно, - со слабыми нигде не
считаются. Как мы ни протестуем против расширения НАТО, но что им наше
слабое вяканье?.. Деньги-то, стоя на коленях, у них просим?
- А что, просить лежа? Может, им наша власть не нравится? Все-таки у
нас не их болтократия, а, так сказать, просвещенный авторитаризм.
- Просвещенный... - повторил Коган с недоумением, - авто... авто... я
знал со школьной скамьи просвещенный абсолютизм... не то Людовика
какого-то, не то Луи...
- Мало вас в школе пороли, - буркнул Кречет. - Это вам не финансы!
Так никто и не дает?
- Никто, - ответил Коган. - Запад вас боится.
Кречет поморщился:
- Черт... стоило ли позволять еврею пролезть в министры, если не
