как собираюсь применять чудо техники... До чего же непросто начинать
работу от и до, а не тогда, когда изволится. Мысль барахтается вяло, все
пытается свернуть на игру, на работу с тем, что само всплывает из
подсознания...
Володя вел машину артистически, рискованно проскакивал мимо мерсов и
саабов, что прут в полной уверенности, что им уступят, обгонял, нарушал,
быстрая езда ему нравилась, а я посматривал с любопытством как на него,
так и на машину.
У нас когда-то был старенький автомобиль. Приятель продавал по
смехотворной цене, жена настояла на покупке, помню кошмарные дни, когда
учился ездить, а кончилось тем, что за руль садилась только жена. Но и ее
замучили постоянные ремонты, и в конце концов у меня осталось только
смутное воспоминание какая педаль тормоз, а какая газ.
Сейчас смотрел с любопытством, здесь тоже нашпиговано компьютерами, а
с ними дружу, у меня следит за квартирой, а тут наверняка умеет не только
присматривать за экономным расходом топлива и тормозами.
Володя перехватил мой взгляд, объяснил словоохотливо:
- Здесь кроме базовой программы, есть и добавочные функции... Наши
умельцы постарались. Кто от хорошего настроения, кто от желания себя
показать, а кто и на спор, что сумеет.
- Так что же программа умеет?
Володя с неловкостью пожал плечами:
- Честно говоря, еще не знаю. Это холодильники, какие были двадцать
лет назад, такие и сейчас. А за компьютерами не угнаться! А программы так
вовсе каждый месяц новые...
- Я бы угнался, - сообщил я.
Он покосился на меня с удивлением:
- Вы?
- А что, - возразил я, - что во мне не так? Ни очков, ни бороды?
Я пришел первым, не считая секретаршу Марину. Поздоровался, сел
тихонько в просторной, как банкетный зал, приемной, Марина улыбнулась
ободряюще. Глаза ее не отрывались от компьютера, но я уловил ее короткий
взгляд, вроде бы скользящий, так ли одет для встречи с президентом, но
осталось ощущение, что могу теперь спрашивать, глядя в это милое личико,
так ли у меня с почками, нет ли уплотнений в легких и скоро ли наступит
простатит, обязательная болезнь, как пишут, для всех мужчин.
Дверь со стороны анфилады холлов была распахнута. К нам иногда
заглядывали, я всякий раз ловил на себе профессионально ощупывающие
взгляды.
Наконец боком вдвинулся грузный Краснохарев. Главой правительства он
не выглядел, во всяком случае, сейчас. На его слегка обрюзгшем лице
просматривалась глубоко спрятанная тоска по тому времени, когда был главой
Сибгаза, когда в его великолепную работу технаря и организатора не
примешивалась ни подлейшая политика, ни всякие подводные течения, когда
мог во всем блеске развивать свою отрасль, к изумлению всех подавив на
мировом рынке отчаянное сопротивление Рургаза и баварских магнатов, а
когда пришла пора реформ, первым в стране перестроил всю отрасль на новые
отношения. Но на его беду призвали в премьер-министры, где сменил позера и
политика, доведшего страну до краха, но ухитрившегося остаться в глазах
полуинтеллигенции героем реформ.
Он сел за два стула от меня. В мою сторону даже не взглянул: ни
враждебно, ни безразлично. В глазах были тоска и желание, чтобы поскорее
все кончилось, а его отпустили восвояси. Обратно в Сибирь.
Через пару минут шумно вошел Яузов, министр обороны. Краснорожий,
грузный, морда ящиком, глаза тупые, сонные. Когда Марина встала, чтобы
снять с полки зип, он оценивающе оглядел ее с головы до ног, неспешно
раздел взглядом, так же неспешно одел, и лишь тогда произнес рокочущим
басом:
- Леночка, ты бы нам кофейку покрепче... А мне, ты знаешь, не ваши
наперстки, а мой стакан.
Она кисло улыбнулась, вояка никак не запомнит ее имени, для него все
секретари - Леночки, но спорить бесполезно, что возьмешь с меднолобого,
унтер Пришибеев рядом с ним покажется Маканиным, а я проводил его долгим
взглядом, пытаясь понять, чего ждать от генерала, что всем своим видом
дает понять, что всего лишь тупой вояка, исполнитель, в политику не лезет,
депутатские бредни не понимает и презирает, любит крепкую водку и толстых
девок. Но я пару лет тому случайно наткнулся на него в Союзе Писателей, он
зашел по поводу своего друга-ветерана, его окружили члены секции
военно-патриотической книги, начались разговоры, я невольно прислушался,
ожидая генеральских глупостей, но этот красномордый отвечал быстро, не
прислушиваясь к словам, грамотно строил фразы, и на лицах собравшихся я
заметил некоторое разочарование.
Этот эпизодец так бы и забылся, но генерала затащили в зал, уговорили
выступить. И тут я увидел, как на трибуну взошел настоящий генерал:
квадратномордый, презирающий штатских в зале, а когда заговорил властным и
таким начальственным голосом, что я возненавидел бы армию, если бы уже не
ненавидел - в его речи не было фразы, где не перепутал бы ударения или
глагольные формы.
Не сразу по голове стукнуло: а кому нужен министр обороны, который
знает поэзию, декламирует Гумилева и Киплинга, наизусть знает всего
Симонова? Такой, того гляди, от поэзии еще и к политике перейдет.
Я сидел смирно, хотя должен был либо распластаться от почтения,
как-никак одни правители, либо повизгивать от восторга, что удостоился. Но
я помнил, что правителей забывают, а помнят творцов, я себя без ложной
скромности относил к творцам. К тому же эти вершители судеб выглядят как
побитые собаки.
Вошел высокий мужчина, плотно сбитый, моложавый, еще не грузный, в
котором я к великому изумлению узнал Усачева. Главный разоритель страны,
как его называли, самый ненавидимый простым народом, он был мишенью для
всех кандидатов хоть в президенты, хоть в губернаторы, хоть в секретари
сельсовета, всякий обещал, что, придя к власти, обязательно разделается с
этим мерзавцем.
Сейчас он, как и Краснохарев, держался с подчеркнутой независимостью.
В команде президента не быть, ясно, а что миллионы долларов на счетах в
швейцарских банках... что ж, швейцары тайны хранить умеют.
Он расстегнул воротник, ослабил галстук. Я, напротив, ежился. За
стеклами ветерок погнал облако пыли, в синем небе уже повисло не
по-весеннему знойное солнце, но здесь прохладно, воздух чист и свеж, как
поцелуй ребенка, так сказал бы Тургенев, но теперь от ребенка пахнет такой
жуткой смесью импортных шампуней, мыла с добавками, лосьонами и кремами,
что чистота и свежесть какие-то не совсем натуральные.
Вслед за Усачевым ослабил галстук и Краснохарев, но расстегнуть
рубашку не посмел: чиновник до кончика ногтей. Я демонстративно расстегнул
рубашку чуть ли не до пояса, подвернул рукава до самых плеч. Не потому,
что жарко, просто захотелось по-детски как-то утвердится, показать если не
интеллектуальную мощь, то хотя бы независимость, это проще.
Приемная постепенно заполнялась людом. Все как один откормленные,
огромные, неповоротливые, как носороги, хотя это я зря о носорогах, те как
раз быстрые звери, а эти слова лишнего не скажут, чтобы десять раз не
прокатать в голове со всех сторон: не ляпнуть бы что такое, что тут же
подхватит подлая рать газетчиков, имиджу урон...
Разве что Коган, министр финансов не так грузен, но и он двигается,
словно плавает в плотной воде, а когда поворачивается, то заранее надевает
довольную улыбку: вдруг да какая тварь с фотоаппаратом заснимет угрюмую
рожу, это же падение акций на всех мировых биржах!
Последним явился Забайкалов, министр иностранных дел. Грузный и очень
медленный в движениях и словах, чем-то похожий на старого филина, глаза
заплывшие, словно от постоянных пьянок, но мозг, как я чувствовал,
работает со скоростью графической станции. Это настоящий политик, при
нарочито замедленной речи успевает продумать сотни вариантов ответов на
вопросы, выбирает безошибочно лучший.
Постепенно народу набралось больше, чем стульев. Трое делали вид, что
рассматривают картины на стенах. Я украдкой посматривал на собравшихся.
Некоторых знал по фото в газетах, слышал интервью по телевидению. Все
держатся настороженно, поглядывают друг на друга искоса, украдкой, еще не
зная расстановку сил, не желая связывать себя никакими нитями.
У Краснохарева вид все несчастнее. Если многие из собравшихся активно
участвовали в выборах против Кречета, то он и вовсе баллотировался на пост
президента...
На том конце приемной, как раз напротив меня, сидел Яузов. От его
красной, будто натертой кирпичом, рожи несло откровенной неприязнью ко
всем штатским, что бесцельно слоняются по комнате, вместо того, чтобы
маршировать, и особенно ко мне, единственному, кто явился не в костюме и
галстуке, а в джинсе. Пусть чистой и аккуратной, но все же...
Плевать, ответил я ему взглядом. Я сюда не напрашивался. Если меня
вышибут, вернусь к своей научной работе. А если вышибут тебя...
Он грозно хрюкнул, мясистое лицо налилось темной кровью так, что едва
не брызгала из всех пор. Водянистые глаза уставились на дверь кабинета.
На столе Маринки звякнуло. Судя по бликам на ее лице, на дисплее
сменилось изображение. Она вскинула глаза на всех разом, никого не
выделяя:
- Господин президент просит вас в кабинет.
Даже голос ее был ровным, бесцветным, подчеркнуто нейтральным.
Заскрипели стулья, министры поднимались тяжело, приемная наполнилась
хрустом коленных суставов, хриплым дыханием.
Перед дверью наступила понятная минута замешательства, но в любой
группе всегда находится лидер, Яузов грузно направился к двери. Остальные,
как гуси на водопой, потянулись следом, сталкиваясь и застревая в узком
проходе. Дивясь собственной смелости, я поднял руку, стукнул по крючку.
Вторая створка распахнулась, хотя по эту сторону уже оставался я один.
Мне показалось, что Кречет слегка улыбнулся. Собравшиеся смотрели на
него выжидательно. Он сделал широкий жест:
- Прошу садиться.
Глава 9
Все сели, стараясь не смотреть друг на друга. Настоящие политики.
Когда неизвестно, кто останется, а кого вышибут, опасно даже взглядом
выказать расположение или даже узнавание друг друга.
Кречет прошелся по кабинету. Яузов дергался, порываясь вскочить, не
мог сидеть в присутствии президента, что по конституции являлся и
главнокомандующим. Остальные сидели чинно, преданно смотрели в грозное
лицо генерала, который стал президентом.
Кречет оглядел всех исподлобья. Чему-то хмыкнул, не заговорил, а
почти прорычал:
- Итак, позвольте представиться: президент Кречет. Платон Тарасович.
Зачем я вас пригласил?.. Дело в том, что в администрации президента, как и
в правительстве, были люди, которые служили своему карману, таких везде
большинство, находились такие, что служили президенту, а были и такие,
которые служили Отечеству. Если не всем нравится это определение, вон
Когана перекосило, тогда скажем - стране, народу, человечеству,
цивилизации. Челядь мне ни к чему, сам себе шнурки завязываю, так что в
этой комнате прошу остаться тех, кто будет работать так, что пар пойдет из
задницы.
Никто не шелохнулся, не произнес ни слова, но я ощутил нечто, что
прокатилось по кабинету и осталось. Кречет прошелся по кабинету вдоль
карты, я мгновенно вообразил его с трубкой в руке, одел в китель и
дорисовал усы.
Он бросил на меня быстрый цепкий взгляд, уловил мою едва заметную
усмешку. Министры начали переглядываться.
- Итак, - проговорил Кречет все тем же неприятным голосом, - как
видите, я не привел своей команды. У меня ее просто нет. Победил я,
опираясь на волю народа, а не на умело спланированную предвыборную
