помнится, назвалась Мариной. А раз Марина, то можно без паспорта
определить ее возраст: у нас есть года, когда все Саши да Димы, есть года
Марин, даже есть год Анастасии. - Это самый интеллигентный человек! Когда
он говорит, чувствуется настоящая культура русского интеллигента. Как
хорошо, если бы он прошел...
- Коммунисты не дадут, - сказал Белович.
- Это уж точно!
- Да и эти, националисты...
- А военные?
Я ощутил тоскливую безнадежность. Эти хорошие добрые люди не могут
связать два факта, что всю жизнь лежат у них на столе. Жуткую шпиономанию,
поиск всюду врага, и книги Красивого, будь это "Зелимхан и его отряд" или
"Доля горниста", которыми нас пичкали с детства, его подлейшие рассказы о
революции и гражданской войне. Павлик Морозов, значит, уже маленький
мерзавец, а кто же двое пацанов из "ВЧК", с их обостренным классовым
чутьем? Где больше шпиономании и призыва искать врага всюду, как не в
"Доле горниста", где пионер ловит западного шпиона? Где больше воспевается
милитаризм, чем в "Зелимхане и его отряде"? Кто обосновывал казни и
расстрелы в литературных произведениях, призывал и дальше искать и
находить врагов народа?.. Да и странновато само благородство
зелимхановцев, которые помогали семьям тех, кто охранял лагеря с
брошенными туда писателями, художниками, композиторами, а не семьям этих
несчастных оклеветанных людей...
Богемов обратил горящий и вместе с тем беспомощный взор на меня. Я
развел руками, внезапно чувствуя себя старым и усталым.
- Кондрат Красивый, - повторил я. - Как жаль, что это не его фамилия.
- Как... не фамилия? - спросила Марина неверяще. А потом посмотрела
на меня презрительно и враждебно. - Вы хотите сказать, что его настоящая
фамилия Коган или Рабинович? Ну и что? Только фашисты...
- Да нет, - пояснил я мирно, - просто кто бы знал политика с простой
фамилией Кондрат Гапонов? Пришлось бы пробиваться своими силами. А так
сперва сыну Авдея Красивого была обеспечена ковровая дорожка в адмиралы,
даже в члены Союза Писателей СССР... позор!.. а затем и внуку.
Естественно, обеспечивал тот, кто устраивал и руководил массовыми казнями
в 37-м, свой все-таки.
Марина покачала головой, ее глаза блеснули таким гневом, словно я
высморкался в ризу митрополита:
- Я не верю ни единому слову.
- Да, конечно...
- Чему вы смеетесь? - спросила она враждебно.
- Да так... Такой подлейший трюк мог придти в голову только
современному политику. Когда Якова Сталина в немецком плену спросили: "Ты
Яков Сталин?", он ответил: "Я Яков Джугашвили". Дети Максима Горького тоже
сохранили фамилию Пешковых, хотя в те годы можно бы из родства с великим
пролетарским писателем выжать немало. Да ладно, забудь...
Богемов поворачивался посреди комнаты, как зверь в клетке. Глаза
полезли на лоб:
- Вы что, с дуба рухнули? Да как вы можете?.. Этот свиномордый... Да
большего мерзавца на всем белом свете поискать! Когда я слышу, как его
расхваливает та самая интеллигенция, которую он расстреливал в том
страшном тридцать седьмом...
- Он?
- Его дед! Он воспевал эти расстрелы! Он обосновывал их, он
подталкивал к ним! Были расстреляны лучшие писатели, других сгноили в
лагерях, а он выпускал книгу за книгой, его издавали массовыми тиражами,
ввели в школьные программы, заставляли учить наизусть, а Толстого и
Пушкина потом, потом...
Она прервала враждебно:
- А при чем тут Кондрат Красивый? Я и сейчас готова ради него идти на
любой митинг!
- Он интеллигент!
- Умница!
- А как говорит?
Богемов разъяренно шипел, размахивал руками, дважды подхватывал на
лету слетавшие с носа очки. Завопил:
- Но скажите тогда... скажите! Почему в те страшные годы репрессий
были запрещены произведения замечательнейших русских писателей, да и
зарубежных тоже, а книгами Красивого пропаганда нас заваливала с головой?
В школьной программе Красивый стоял выше Толстого, его заставляли
заучивать наизусть?
Игнатьев пожал плечами:
- Ну, это понятно.
- Так вот, своему сыну Авдей Гапонов, писатель, постелил ковровую
дорожку. Кто же откажет сыну такого... такого писателя! Но мало того, сын
был уже сыном своего времени. Мало того, что его имя Зелимхан, но на
всякий случай, вдруг кто сразу не узнает, что Зелимхан Гапонов сын того
самого правительственного писателя, он предпочел взять... литературный
псевдоним отца себе в качестве фамилии!.. Это все равно, как если бы вон
Леонид надел на грудь табличку с надписью "Сын шефа!" и ходил по фирме...
Конечно же, Зелимхан Красивый ко всем своим должностям стал и членом Союза
Писателей СССР. Как стали ими герои-летчики Покрышкин и Кожедуб, Леонид
Брежнев, знатные доярки, учившие как доить и как петь в опере...
Игнатьев поморщился:
- Да ладно тебе... Все, у кого была власть, в то гнилое время
становились членами Союза Писателей. Даже секретари райкомов партии.
- А сын Зелимхана Гапонова, то бишь Зелимхана Красивого, с помощью...
а как же?.. пошел в доброе советское время еще дальше. А когда пришло
время перемен, то он взлетел на самый верх. От дедова псевдонима вместо
фамилии отказаться даже не подумал, как же, если вывел наверх? Тем более,
что у тайных рычагов по-прежнему те, кому важна и шпиономания, и прежние
поиски врага, и милитаризм. Но мне другое дико... Страна, даже
интеллигенция до такой степени сподличилась, что даже не замечает этого
подлейшего приема.
- Ну, в память отца... то бишь, деда, взял его псевдоним...
- Вот если бы взял в память о замученном в лагерях отце, о
расстрелянных в те же воспетые Красивым тридцать седьмые, это благородно,
ибо опасно было признаваться в родстве с врагами народа. Но он взял тот
псевдоним, который расчистит дорожку наверх! И никто из нашей
интеллигенции и не заикнулся о таком чудовищном... чудовищном... я просто
не найду слов!
Игнатьев сказал задумчиво:
- А может кто и заикнулся. Но тут же его нашли на дне Москвы-реки. А
то и вовсе не нашли. Человек, который так действует... это уже знаете
ли...
Марина смотрела растерянно. Красивая интеллигентная женщина, но все
же живущая по готовым алгоритмам. А таким лапшу на уши вешать легче, чем
простому слесарю.
Игнатьев сказал:
- Понятно, почему на заре перестройки так внезапно прекратилось
разоблачение отцов-писателей!
- Отцов?
- Отцов, основоположников, - пояснил он. - Максима Горького,
Маяковского... Помните, как их низвергали? Еще чуть-чуть и взялись бы за
Красивого. Но наш Кондрат Зелимханович, тогда был в самой силе, на самом
верху! Чуть ниже президента, но тот пил да по бабам, а этот разом
прекратил всякие разоблачения... в литературе... Я не сторонник Сталина,
вы знаете. Но вот один момент, который показывает разницу между политиками
тех лет и политиками нынешними... Когда сын Сталина попал в плен, он не
стал кричать, чей он отпрыск и чтобы выгодно выменяли. Более того, он
гордо называл себя Яковом Джугашвили, для неграмотных объясняю, что это
фамилия Сталина, а само "Сталин" - партийный псевдоним. И когда сами немцы
предложили Сталину обменять его сына на взятого в плен под Сталинградом
Паулюса, Сталин после тяжелой паузы ответил: "Я солдат на фельдмаршалов не
меняю". И Яков, сын Сталина, был расстрелян вместе с другими русскими
солдатами...
Наступила долгая пауза. Марина отвела глаза, а Белович опустил
голову. Мои брови сами полезли наверх. На лице Богемова тоже было
несказанное изумление. Оказывается, нашу полуинтеллигенцию можно
переубедить. Теперь возьмут на вооружение, начнут искать и находить у
Кондрата Красивого даже те грехи, которых и не было. Хоть и интеллигенты,
но все же русские души, а мы ни в чем не знаем меры.
Из соседней комнаты раздался вопль:
- Все сюда!.. Да скорее же!
Не сказать, что стремглав, но поспешно начали стягиваться в большую
комнату, где был установлен телевизор с экраном в метр с чем-то. Леонид
называл его проекционным.
Я ощутил, что и я уставился на экран как на чудо. Когда уходил, шла
длинная месса... или как ее там, словом, прямая передача из Елоховского
собора очередного церковного праздника, что росли как грибы. Пышные
одежды, монотонное гудение множества голосов, приглушенный свет свечей...
Сейчас же на экране был... мусульманский мулла. Тихо и очень
осторожно подбирая слова, он поздравлял всех россиян с традиционным
праздником мусульман, праздником мира, дружбы и мудрости.
Вокруг меня лица багровели. Кто-то засопел шумно, за спиной злой
голос пробормотал ругательство, которого постыдились бы грузчики
харьковских заводов.
- Во обнаглели! - проговорил кто-то со сдержанной яростью. Я
оглянулся, с грустью понял, что это Богемов. - Во заразы... Уже и в нашей
стране свое на уши вешают!
- Татары! - сказал Игнатьев.
- Как есть татары.
- Да что там... и среди татар попадаются люди. А это и того хуже -
Мусульмане!
- Враги!
Женщины молчали, но по их лицам я читал сдержанное неодобрение как
попустительства власти, Восток наступает, так и чрезмерно эмоциональной
реакции гостей.
Речь муллы был краткой, в отличие от длинных поучений православных
священников, уверенных не просто в поддержке власти, а в том, что отныне
они сами власть, пришедшая на смену коммунистической партии, сохранившая
все ту же структуру, кадры и методы. Но, прощаясь, мулла произнес фразу,
после которой заволновались и те, сдержанные:
- ... отныне мы будем встречаться раз в неделю. Мир вам!
Рядом со мной Белович ахнул:
- Да как же... как же это кощунство допустимо в нашей православной
Руси? Чтобы наш исконный враг, попирая милые сердцу святыни...
Он обернулся за поддержкой ко мне. Взор его был чист, светел,
исполнен благородства. Я в замешательстве развел руками, попытался
выдавить улыбку:
- Я все не расслышал. Мне показалось, что он не призывал к резне...
Белович с великим возмущением отшатнулся:
- Да при чем здесь война! Он мусульманин!!!
- Да, - согласился я, все еще не мог смотреть в честные ясные глаза,
- но, как я слышал, у нас свобода религии...
Белович задохнулся от возмущения, а Игнатьев вклинился в разговор,
сказал знающе:
- Это все Чечня проклятая!.. Наворовала у нас денег, а теперь на наши
же деньги у нас свою поганскую веру пытается навязать.
- Да вроде не чеченец, - усомнился я. - Я прочел, там была надпись
внизу. Он преподает ислам в университете!
- Неужели такую гадость преподают в университете?
- Ну, образование...
Марина перехватила мой взгляд, спохватилась, включила проигрыватель.
Помещение заполнила бодрая и вместе с тем томная музыка. Вторая девушка,
пора бы запомнить ее имя, сразу же вскочила танцевать, потащила с собой
Игнатьева.
Все же танцевали вяло, чересчур все умные, начитанные. Марина
выгибалась так и эдак, наконец заявила:
- Что-то скучновато стало!
Ее полные бедра ходили из стороны в сторону в завораживающем ритме.
Потом она замедленными движениями взялась за низ тонкой блузки, начала
поднимать, оголяя крепкий загорелый живот.
Леонид сделал музыку громче, кровяные шарики помчались быстрее.
Марина мучительно медленно, не прекращая танца, поднимала блузку, мы все
видели что лифчик не носит, хотя грудь крупная, тяжелая, наконец блеснула
полоска белой кожи, показалась округлость....
Игнатьев со второй девушкой еще танцевали, а Белович и Фира отошли в
