- Ну-ну, - поторопил я заинтересованно, ибо Мирошник замолчал,
озабоченно объезжая группу подозрительных машин.
- А дальше еще страшнее, - продолжил Мирошник, когда отъехали на
благополучное расстояние. - Несется как пуля, а далеко впереди вдруг
дорога обрывается! Жуткий карьер, только слышно, как на дне экскаваторы
скребут дно. Он снова на все педали, но машина хоть бы хны, мчится прямо к
пропасти!.. Он побелел, закусил губу, сказал обреченно: "Хана мне".
Правда, он сказал другое слово, покрепче...
- Это эвфемизм, - заверил я, - я уже понял, что за слово.
Он посмотрел недоверчиво, может быть пять лет в литейном и три года
грузчика малый стаж, чтобы знать такие слова, забыл совсем, что теперь ими
пересыпают речь в детских садах.
- Да?.. Гм... Машина была уже на краю обрыва, но вдруг замерла как
вкопанная! Тормоза схватили намертво, как приклеилась на полном ходу.
Начальник охраны глаза выпучил. Долго сидел, еще не веря в счастье. Потом
вытер пот со лба, сказал повеселевшим голосом: "А я уж думал, что мне
совсем уж....
- Что? - переспросил я. - Сказал это кодовое слово?
- Как видите, - ответил Мирошник серьезно. - Эта машина - уже второй
вариант. Здесь тоже можно не только рулем да педалями, но и голосом: ну
там, прямо, влево, вправо, тормоз, форсаж, цель впереди, пулемет...
- Даже такие слушает? - удивился я. - Ничего себе машина.
- Да это обычные программы, - возразил он, но было видно, что
раздувался от гордости. - Сейчас программы управления голосом продаются на
Митинском рынке и на Горбушке. Я, конечно, там не покупаю, но некоторые
мои знакомые...
- И мои тоже, - кивнул я. - Они видели у парня, что слева от столика,
где табличка "Все для Мака". Им программы понравились, но я покупать не
стал. Пока руки не доходят.
Он кивнул, я ощутил, что между нами наконец-то установилось настоящее
взаимопонимание, как между двумя курильщиками в вагоне для некурящих, или
между двумя евреями при Советской власти или хохлами в Израиле.
Машина въехала в Боровицкие ворота. Часовые с двух сторон заглянули в
машину, Мирошник протянул пропуск. Я считал себя толстокожим, но
подозрительные взоры стражей с такой мощью ощупывали все швы в моей
одежде, что шерсть встала дыбом, я на миг ощутил себя не ученым с мировым
именем, а дикарем, который с наслаждением двинул бы кулаком в зубы.
Мирошник буркнул:
- Это что... При прошлом президенте тут чуть ли не раздевали! Пять
рентгеновских аппаратов стояло.
- Неужели?
- Пять не пять, но три я сам видел.
Машина въехала в другой мир, о котором еще в старину был анекдот в
вопросах: где проходит граница между социализмом и развитым социализмом?
Ответ: по Московской окружной дороге. А где граница между развитым
социализмом и коммунизмом? Ответ: по кремлевской стене.
Мир по эту сторону кремлевской стены был чист, стерилен и богат. Если
остальная Москва тонет в грязи, не говоря уже о стране, если шахтеры не
знают, чем кормить детей, то здесь рядами зеленеют бонсаи, купленные в
Японии за миллионы долларов, из которых половина ушла в карманы тех, кто
покупал за казенный счет.
Подплыли и замерли возле машины широкие ступеньки из белого мрамора.
У подъезда стояли в штатском, одетые как дипломаты из ООН. Их небрежные
взгляды скользнули по мне совсем вроде бы невзначай, беседу не прерывали,
но я ощутил, как у меня вывернули карманы и пересчитали все лейкоциты в
крови.
- Это что, - сказал Мирошник снова. - При прошлом здесь стоял чуть ли
не полк. А резиденция была не здесь, вон там... Здесь что, слишком просто.
А там залы, залы!
Когда меня провели по недлинному коридору, я еще успел подумать с
усмешкой, что и это влетело в копеечку: так замаскироваться. В любой
коммерческой фирме здоровяки с автоматами выставляют себя напоказ, а здесь
их прячут, а напоказ посадили чуть ли не старушек со спицами...
Возле двери двое мужчин, очень обыкновенные, разве что ростом повыше
обыкновенных, да чересчур массивные от избытка мышц. Я уловил на себе пару
взглядов, но ничего не спросили. Мирошник толкнул дверь, мы оказались в
просторной приемной. За столом обыкновенная секретарша, еще двое мужчин
углубились в свежие газеты.
На той стороне темнела дверь. Возле нее сидел на стуле неприметный
военный с чемоданчиком на коленях. Ровный, строгий, с невозмутимым лицом.
Черный чемоданчик, понял я. Тот самый, который носят за президентом всюду,
чтобы успел нажать кнопку ядерной войны.
Мирошник кивнул женщине:
- Марина Павловна, я прибыл с товарищем... простите, Виктор
Александрович, вы, наверное, предпочитаете "господин"?
- Раньше предпочитал, - отмахнулся я. - Теперь нет.
Женщина улыбнулась одними глазами. Я не видел, когда она включила
переговорное устройство, но из приемника раздался рокочущий голос:
- Да-да, тащи его сюда.
Я изумился:
- И даже не подержать с часик в приемной? Это же несерьезно!
Мирошник хмыкнул, распахнул дверь.
Глава 3
Кабинет президента был классически огромен, стол - с футбольное поле,
со стен высокомерно глядят картины великих, все блещет золотом,
богатством. Любое кресло - произведение искусства, фаберже на фаберже
сидит и фабержой погоняет, ковры, люстра... Впрочем, он всего несколько
дней в роли президента, вряд ли что-то изменил. Это от предшественников. И
даже тех, которые назывались не президентами, а генсеками. А то и царями.
Все это не мне оценивать, я не отличу Веласкеса от Шилова, но в кабинете
светились экраны двух огромных телевизоров, правда, с приглушенным звуком,
на краю президентского стола монитор, настоящий, громадный, сама коробка
компьютера едва заметна среди бумаг, блокнотов, серой коробки факса,
неужели президент сам... как теперь говорят: тебя послать сейчас или по
факсу?
Кречет нетерпеливо покрикивал в трубку телефона. В жизни он выглядел
еще массивнее, чем на телеэкранах. Голова как пивной котел, лицо серое,
почти безобразное, а разговаривал с невидимым собеседником с таким
верблюжьим высокомерием, что мне тут же захотелось повернуться и уйти.
Он жестом пригласил сесть, злой гримасой добавил, что сейчас закончит
с этим придурком и займется мною.
Я сел, сердце стучит чересчур часто, я на него прикрикнул шепотом,
что великие дела творятся не здесь, а в тихих комнатках ученых, в
лабораториях, и хотя на экранах мелькают то порнозвезды, то президенты, но
в истории цивилизации остаются Архимед, Гомер, Сервантес, Достоевский,
Кулибин... и редкий прохожий сумет ответить, кто в их времена правил миром
и мелькал на телеэкранах.
И все же Кречет выглядел пугающе. Высокий, сложенный атлетически,
широколицый, лицо поковыряно оспой, нос расплющен, как у бывшего боксера,
массивный, как утес на Волге, а когда рыкал в трубку, у меня по коже
проносились стаи мурашек размером с откормленных мышей - голос был еще
неприятнее, чем с экрана телевизора - металлический, словно лязгал затвор,
и надменный, словно он уже призвал меня в армию.
В старых книгах о таких говорили: чувствуется врожденная привычка
повелевать, я таких заранее ненавидел, даже если те оказывались
благородными героями. Единственное достоинство, что монитор - двадцать
один дюйм, зерно - не больше ноль двадцати пяти, клавиатура под рукой,
мышка майкрософтовская. На другом конце стола навороченная аппаратура,
словно президент сам умеет попадать пальцем в клавиши, а не только в
кнопку пуска ракет.
Кречет рыкнул в трубку напоследок, мне почудился на том конце
жалобный писк, словно заяц попал под гусеницы танка, а Кречет поднялся,
рост намного выше среднего, как и вес - настоящий народный президент, ибо
для простого народа очень важно, чтобы их глава был выше и здоровее других
царей, королей и прочих президентов, здоровее в простом понимании: мощнее,
шире в плечах, чтобы чужой президент или король, которому наш будет жать
руку, смотрел на него снизу вверх, как пес на человека.
- Здравствуйте, Виктор Александрович, - сказал Кречет. Он вышел из-за
стола, пошел навстречу с протянутой рукой. - Честно говоря, всегда хотел с
вами повидаться!
Рукопожатие его было мягким, вежливым, только слабые и неуверенные
люди жмут руку сильно, а по-настоящему сильные в такой дешевой
демонстрации не нуждаются.
- Я вас, честно говоря, - сказал он неожиданно, - представлял другим.
Ученый с мировым именем - это седая борода, очки, впалая грудь и спина
колесом... И животик, естественно, свои туфли не разглядеть... А вы больше
смахиваете на тренера по боксу. В среднем или полутяжелом весе.
- Спасибо, - сказал я, этот черт чувствует, что тренеру по боксу было
бы приятно, если бы его приняли за ученого, а ученому всегда лестно, когда
замечают его рост, широкие плечи, квадратную челюсть. - Спасибо, это не
моя заслуга.
- А чья?
- Родителей, - ответил я, все не мог найти верный тон. - Я не из тех,
кто истязает себя бегом трусцой... А где же карта?
- Карта? - не понял Кречет.
- Ну да. Перед которой отец народов не спит, а думает о судьбах
народов.
Кречет расхохотался. Зубы у него были свои, пожелтевшие, как слоновая
кость, но ровные и крепкие с виду, как у волка.
- А это!.. Тогда где моя трубка и "Герцоговина-Флор"? У каждого
самодура-диктатора свои привычки. Не курю, а вместо старой карты
предпочитаю экран компьютера. Правда, теперь большая карта тоже
понадобится. Дабы охватывать все разом... Уже заказал, завтра повесят.
Может быть я несколько смягчу вас, если скажу, что читал все ваши работы
по футурологии. И не просто читал, а могу пересказать. Пару особо задевших
глав могу просто наизусть!
Секретарша внесла на подносе две чашки кофе. Еще когда она появилась
на пороге, я ощутил запах настоящего мокко, из которого арабы на экспорт
не продают ни единого зернышка, а потребляют сами.
- Спасибо, - поблагодарил я. С удовольствием сделал глоток,
прислушался. Кофе был просто сказочный. - За этими зернами диверсантов
наверняка посылаете?.. Как я знаю, в нашу страну, как и в Европу, под
маркой настоящего мокко завозят обыкновенный.
Кречет кивнул, глаза из благодушных без всякого перехода стали
острыми, как лезвия ножей:
- Вот об этом я и хотел с вами поговорить.
- О кофе?
- О настоящем.
- Настоящем мокко, - уточнил я. - Все остальное...
Кречет сдержанно усмехнулся, но глаза держали меня как на острие
прицела:
- Все остальное тоже допустимо... за неимением лучшего. Но если можем
получить настоящее?.. Ладно, я солдафон и держиморда, унтер Пришибеев...
Я протестующе выставил ладони:
- Простите, я вас так не называл. Вы все-таки человек грамотный, а
унтер и есть унтер. Вы тянете больше на Скалозуба, тот все-таки полковник.
- А я генерал, - подчеркнул Кречет. - А тупых генералов в нашей
литературе нет. Есть беспомощные, как у Салтыкова, но тупых нет. А я даже
читать умею, как вы заметили. Кроме устава читал еще и ваши работы. Знаю,
вам за них доставалось... да и сейчас достается. Что ж вы так резко
меняете курс? Во времена Брежнева дрались за восстановление Храма Христа
Спасителя, а теперь, когда вы и ваша партия победили, вдруг отошли в
сторону! Даже высказываетесь против засилья церкви?
Я ответил досадливо:
- Я дрался за восстановление храма в условиях диктатуры. А сейчас,
когда победа, когда в наши ряды хлынула мутная волна политиков, демагогов,
когда в церкви прут и ставят свечи главы правительства, депутаты и все те,
