вцеплялись друг другу в волосы.
Яра тоже, к его ужасу, протянула руку, взяла с пня мелкую жареную
птичку. Томас широко шагнул, ухватил за руку.
-- Не смей!
Ее огромные лиловые глаза, в полутьме темные, холодно смерили его с
головы до ног. Она сделала попытку высвободить руку, но Томас удержал.
-- Почему?
-- Это нечистое!
Она оглядела еду на столе.
-- Да, это пеклось не в печи. Но разве мы уже не ели печеное в углях
костра?
-- Это другое, -- пытался объяснить Томас.
Она снова сделала движение освободить руку, но не слишком
настойчивое. Ее глаза встретились с его синими, полыхающими тревогой.
-- А... Надо, чтобы чужак в темной хламиде побрызгал на это водой?
-- Где его взять, -- возразил Томас. -- Но если ты будешь есть эту...
это, то ты погубить свою душу.
-- Душу? А на что она мне?
Томас отшатнулся, но руки не выпустил.
-- На что бессмертная душа?.. Да у нас нет ничего, кроме души! Ты
погубишь себя навеки!
На него стали обращать внимание. Велес услышал, подсел к ним ближе.
-- Что говоришь? Нельзя есть? Почему?
Томас сказал гордо:
-- Я -- христианин! И она христианка. Я верую в бога Христа!
Он изготовился к мученической смерти, грохоту, вспышкам молний. Эти
мерзкие чудища, сбросив благолепные личины, должны напасть, разорвать...
Велес отхлебнул из братины, пробасил:
-- Христа?.. Что-то слышал... Новый бог?
-- Новый, -- заявил Томас, он дрожал от напряжения. -- Самый
справедливый и добрый!
Велес похлопал ему по плечу.
-- Тогда не оставляй его, коли хороший... А чо? Давай и ему столб
поставим среди наших. Хороших надо чтить, понял? У них от этого сил
прибывает. Чем больше о боге думаешь, говоришь, идешь его путем, тем он
сильнее. А нехороший и без помощи на небеса взберется...
Она погубила себя навеки, понял Томас обреченно. Она пьет их зелье,
ест их дичь, даже пляшет с ними. А нигде так полно не отдается душа
дьяволу, как в бесовских танцах. А танцы -- все бесовские... От них кровь
становится горячей даже у него, который только смотрит, а ноги сами
дергаются, пытаются идти в богозапретный пляс. Угодные богу танцы только
те, когда не касаешься в танце женщины, когда двигаешься плавно и
величаво, когда все мысли о высоком, аж скулы воротит от зевоты...
С тоской, понимая, что губит себя навек, он взял кубок с вином,
залпом опорожнил. Вино было не лучше, чем сарацинское, но не сказать, что
хуже. А мясо было как мясо, какое постоянно ел в походах: грубо спеченное
на углях и плоских камнях. Правда, на редкость сочное, тает во рту.
На миг встретился взглядом с Ярой. Оба, словно испугавшись чего-то,
одновременно отвели взгляды.
Он ощутил чье-то присутствие. Резко оглянулся -- к нему неслышно
подходила, словно плыла, женщина неслыханной красоты. У Томаса перехватило
дыхание, а во рту сразу стало сухо и горячо. Дьяволица, но теперь понятно,
почему многие славные рыцари отдали душу дьяволу.
-- Ты пил нашу воду и ел нашу соль, -- произнесла она медленно, голос
был красивый и низкий. -- Почему вдруг?
Томас старался держать голос ровным, полным достоинства:
-- Да просто так. А что?
-- А не потому ли, что твоя спутница...
-- С чего ради? -- возмутился Томас очень горячо, даже не дослушав.
-- Ради нее я не пошевельну пальцем! А уж гореть в геенне огненной
вместе... Да если она даже в раю окажется, чего Господь в своей
справедливости не допустит, то я чтобы не встречаться с нею, сам попрошусь
в ад!
Глаза женщины были полны симпатии. Слабая улыбка чуть тронула губы.
Она оглянулась на калику, тот скалил зубы, смотрел на нее хитро, с тайной
насмешкой.
-- Мир не меняется, -- сказала она негромко, -- Он только сбрасывает,
как ящерица, старую шкуру. Но сердце все то же. Сильное и горячее!..
Спасибо тебе, боец чужого бога.
Томас не понял.
-- За что?
В руках женщины с легким хлопком возник длинный изогнутый рог. По
тому, как держала, Томас понял, что рог полон до краев. Он хотел
отказаться, христиане пьют-де только из кубков, но руки приняли языческое
питье будто сами по себе.
Женщина повернулась к поляне. Голос ее стал неожиданно сильным:
-- Если отказывается Перун, если Велес против... то все же я, Леля,
беру их под защиту!
Томас видел, как вскинулся от удивления калика. Глаза его
расширились, он непонимающе смотрел то на языческую богиню, то на
железного рыцаря. Томас подсел к калике, тот был занят куриной ногой,
жевал неторопливо, на друга лишь покосился зеленым глазом.
-- Кто эта демонша?
-- Леля, -- буркнул Олег. -- Богиня, дурень... Неужто так боишься?
-- Боюсь, -- признался Томас. -- Не гибели, а искушения. Что тело,
оно бренно, а вот душу бы не запятнать.
-- Не путай душу с совестью.
-- Сэр калика, ты меня не путай. Есть тело, есть душа.
Пока они были заняты богословским диспутом, Леля увела Ярославу,
что-то нашептывая ей на ухо. На миг они показались Томасу похожими, как
сестры: рослые, статные, уверенные в своей красоте и здоровье.
Томас провожал их взглядом, пока они не скрылись за деревьями.
Вздрогнул, услышав сильный голос Перуна:
-- Ну-ка, баба-яга, чем потешишь нас на этом раз?
Баба-яга подобрала беззубый рот, прошамкала:
-- Чем вас тешить, когда нового зреть не желаете, а старое уже в
печенках?.. Ну, разве что наши гости на этот раз помогут?
Олег равнодушно пожал плечами, а Томас вскрикнул с отвращением:
-- Я? Тешить то, что противно нашей вере истинной?.. Да я... Да ни
за...
Резкий хлопок прервал его жаркую речь. Костер внезапно взметнулся
жарким пламенем. Багровый огонь поднялся на высоту в два человеческих
роста, вверху с языков сыпались щелкающие искры. Томас отсел от жара, если
даже демоны отодвигаются, а им, как известно, адское пламя в самый раз,
смотрел на бабу-ягу с подозрением.
Она подвигала костлявыми руками, воззвала громко и нараспев:
-- О благословенная Табити!.. В этот день всеобщего примирения яви
нам согласие, дай знак!..
Пламя внезапно упало до самых углей, хотя жар не снизился, тут же
взметнулось еще выше, чем раньше. Баба-яга сказала еще громче:
-- Вот и лады. В этот час всеобщего примирения, когда мы не враждуем
и не делим, внеси свою долю в наше веселье. Яви то место, о каком думают
наши гости. А мы поглядим, потешимся!
В жарком пламени возникли сгущения, тени, двигались какие-то фигуры.
Наконец на красноватом пламени все увидели раскидистые деревья, поляну,
жаркий костер.
Перун недовольно покрутил головой.
-- Это все, что ты умеешь? Это мы и так видим.
Баба-яга бросила злой взгляд на волхва.
-- А что ж делать, если он на что смотрит, о том и думает?.. Погоди,
давай другого гостя поглядим.
В пламени очистилось, некоторое время мелькали смутные тени. Затем
пламя словно бы потемнело и так оставалось до тех пор, пока злой голос
Перуна не заставил гостей подпрыгнуть:
-- Да что ты нам показываешь?.. Ни черта ж не видно!
Баба-яга заторопилась:
-- Погодь-погодь! Я ж не виновата, что его мысли блуждают черт-те
где! Табити!
Из пламени донесся голос, щелкающий и шипящий:
-- Я могу смотреть лишь через пламя.
Олег толкнул Томаса локтем.
-- У вас в замках чем теперь светят: масляными светильниками или еще
факелами?
-- И тем и другим, -- ответил Томас, вздрогнув, -- Только светильники
теперь называют лампадами.
-- В твоем замке есть эти... лампады?
Томас представил себе внутренние покои барона Стоуна, где светильники
были даже в коридорах. Видение как наяву встало перед глазами, он почти
услышал запах подгоревшего масла, увидел высокие своды залов, массивные
поперечные балки... и тут вдруг обратил внимание, что в пламени происходят
изменения!
Картинка возникла сперва мутная, потом налилась светом. Похоже, они
смотрели через один из светильников в замке барона Стоуна. Томас увидел
внутренние покои, коридоры, потом, словно чуя его стремление, их
неудержимо повлекло вдоль коридоров наверх, замелькали крутые лестницы,
ступени бежали по винту, загибались внутри тесной башни.
А потом возникло бледное лицо молодой женщины, совсем еще ребенка.
Она была в дорогом платье, ниспадающем до самого пола, светлые волосы были
убраны под чепец, искусно вышитый серебром и жемчугом.
Она держалась гордо выпрямленной, глаза сверкали. Голос был чистый и
звонкий:
-- Оставьте эти напрасные попытки, любезный брат! Вам это ничего не
даст!
Изображение сдвинулось, видно, Табити взглянула через другой
светильник или факел. Теперь комнату было видно целиком. Томас застонал и
не глядя похлопал по траве, разыскивая свой меч.
В покоях Крижаны были еще двое. Сэр Гульд и сэр Фулк, оба заклятые
враги Томаса. Он постоянно сбрасывал их с коней на турнирах, и хотя коней
и вооружение, по правилам принадлежащие ему, возвращал побежденным, их
ненависть к Томасу почему-то только увеличивалась.
-- Сними! -- проревел Гульд. Он был похож на огромного вепря,
которого Томас заколол на прошлой неделе. Даже волосы на голове напоминали
щетину. -- Сними, не позорь наш род!
Томас наконец увидел, из-за чего Гульд готов ударить младшую сестру.
На решетке узкого окошка ветром трепало белый платок. Крижана махала им,
когда он ехал мимо замка, потом ее оттащили, но она привязала платок к
решетке. Неужели все три года он висит там и ветром его треплет?
-- Этот платок останется до возвращения сэра Томаса!
-- У тебя свадьба через две недели!
Ее голос был тверд, как камни Стоунхенджа:
-- Я дала обет ждать сэра Томаса три года. Я не нарушу. Когда истечет
последний день... да, я смирюсь с судьбой. И тогда не думаю, что захочу
сказать "да" сэру Мелоуну, но я скажу. Для меня тогда будет уже все равно.
Уже сэр Мелоун, подумал Томас с отвращением. Редкостный трус, что
умер бы от ужаса, возьми его в доблестный поход против сарацин. Когда
король набирал молодых рыцарей, этот откупился, а соседям объявил, что
король оставил его защищать земли от врагов, что могут напасть на
Британию. Такие трусы после любой войны объявляют себя героями, твердят о
своих подвигах так усердно, что сами начинают верить!
Фулк, который помалкивал, сказал примирительно:
-- Сэр Томас -- доблестный рыцарь, кто спорит? Но Господу нашему тоже
нужны такие рыцари для битв и переворотов там, наверху... Не случайно же
герои гибнут быстрее, чем простые воины. А никчемные йомены вовсе живут до
глубокой старости. Так что сэр Томас давно уже поглядывает на нашу
Британию сверху... Или поглядывал первые год-два... я хотел сказать,
день-два.
Голос Крижаны был холодным, как лед:
-- Объяснитесь, доблестный сэр. Я не поняла ваших намеков.
-- Борьба за истинную веру идет как на земле, так и наверху. Небесное
воинство Христово, под предводительством доблестных рыцарей архангела
Михаила и архангела Гавриила неустанно бьется с сарацинами и там, наверху.
Наши войска вторгаются в их магометанский рай, жгут и грабят, повергают
наземь идолов, берут богатую добычу... Но, как бы выразиться
поделикатнее... в магометанском раю к каждому праведнику приставлено по
десять тысяч гурий. Гурия -- эта сладкотелая дева, обученная всем утехам,
способная дать мужчине намного больше, чем может даже вообразить земная
женщина... да еще из холодной Британии... да еще обученная читать и
писать...
Томас задвигался нервно. Мерзавец говорит правду, тем опаснее его
речи. Сарацинские женщины в самом деле... Вспомнишь иной раз, спина
